Поехали!
Да-да, всё ещё продолжение повести 
Часть 11, стр. 56-63
* * *
Меж тем в деревне приметили, что каменный всадник въехал на двор к Марфе, вдове Ивана, вошёл в избу – да так и остался, и не торопился оттуда выходить. Весть эта прокатилась по деревне быстрее, чем прокатывается по небу гром, и к воротам Марфиного дома стал стекаться народ. Егоровна – сухая, с мышиным личиком, старуха – глянув сквозь щель в заборе и увидав тёмного коня с подпалинами на морде, обернула к односельчанам острый нос:
- А оно вон как… Вон оно как! Дочка со двора, а мать-то… Ведьма! Сама-то Марфа и сживает её со свету!
И Егоровна, обведя притихших баб и мужиков строгим взглядом, резво засеменила к поповскому двору.
- То-то и сказывали, будто в городе нет-нет, да и увидят… ардара-то…
- Марфа, знать, его в услужение себе из преисподней вызвала…
- Да что ты, соседка! Что ты! Марфа баба тихая, не вредная… В храм Божий вместе со всеми ходит…
- Протри глаза! Иль не видишь – чёртов конь? Нечисть к ней в избу, как родная, хаживает!
С каждой минутой всё росло в разговорах могущество новоявленной колдуньи; с каждой минутой всё чаще оборачивались, всё с большим нетерпением ждали, когда же покажется на дороге отец Власий. Боялись и жаждали, что вот-вот откроется дверь Марфиной избы, а оттуда…
Но первой, ко всеобщему разочарованию, на дороге появилась молодая пара. Девушка в синем сарафане, со светлой, как некрашеный лён, косой – Любушка, и рослый красивый парень с густыми каштановыми кудрями. У Любушки щёки горели ярким румянцем, и точно так же пылали губки – знать, по дороге не раз приникали уста к устам, и не случайно Любушка вела парня своей улицей.
Увидев толпу возле соседского двора, девушка заметно заволновалась, заспешила.
- Любушка! – подскочила к ней веснушчатая, с круглым лицом, подружка Надя. – Аринушку-то мать иссушила! Ведьма оказалась тётка Марфа! Вот, Егоровна за отцом Власием побежала… Ждём… В доме-то у ней сам чёрт вечеряет, сказывают!
- У тётки Марфы? – изумилась Любушка. – Окстись!
И нахмурила русые брови: не такова Марфа Никитична, чтоб с чертями дружбу водить.
- Сама окстись! – захлёбываясь, залопотала Надя. – Приехал к ней верхом, в избу зашёл! Весь как есть чёрный, сказывают, да с хвостом… Колдунья она!
Любушка обернулась, кинула взгляд на кудрявого молодца:
- Слыхал, Архип? Во брешут.
- Что ж… Она, того… Может, и вправду?
- Кто? – осерчала Любушка. – Тётка Марфа? А кукиш хош покажу?..
- Не-е… Да ты глянь, народу-то сколько собралось… Неспроста ведь.
Любушка и без того догадалась, что неспроста. И сжалось от нехорошего предчувствия сердечко.
В этот момент словно какая-то невидимая сила всколыхнула людей, сгрудившихся перед домом. Пёстрая толпа резво порскнула во все стороны, как стайка мальков от брошенного в воду камушка. Ворота распахнулись – и на улицу выехал чёрный всадник на караковом коне. Бабы завизжали, стали чураться, креститься, звучно плевать в его сторону. Любушка прижала руки к груди; краска сбежала с её лица, глаза заблестели.
- Ой, правда, бес! – пискнула рядом Наденька. – Ой, Любава, ой, голубушка… Ой, я боюсь, боюсь!..
- Это ардар, - негромко сказала Любушка. – Всего-то навсего.
- Всё одно нечисть… Злой дух… - дрожащим голосом зашептала Надя.
- А кукиш хош покажу? – зло напомнила Любушка. – Бабкины сказки!..
Оттуда, где они стояли втроём с Архипом и Надей, происходящее у ворот было видно, как на ладошке. Всадник, не ожидавший такого приёма со стороны крестьян, как будто растерялся и остановился на мгновение. На бесстрастной маске его ничего не отразилось, но Любушке почудилось, будто на лице ардара застыла горькая обида на всех этих визжащих баб, плюющихся старух, мужиков, поливающих его бранью. Но он быстро опомнился – и, не желая слушать человеческий лай и вой, натянул повод и поскакал по улице.
И тотчас навстречу взлетел жуткий, отчаянный крик: одна из баб не уследила за ребёнком, и несмышлёное чадо в длинной рубашонке выбежало на дорогу. Ардар резко дёрнул поводья; конь захрапел, сел на задние ноги. Белоголовый мальчишка, коротко взвизгнув, перебежал через улицу и с рёвом ткнулся в подол толстой девке. Та сжала его, поволокла – и только тогда караковый конь, повинуясь лёгкому удару в бок, поскакал дальше.
Наденька, схоронившись за Любушкиной спиной, протяжно, жалобно ныла; Архип молчал. Всадник приближался. И Любаша, как зачарованная, с сильно бьющимся сердцем глядела в его неподвижное грустное лицо.
Ещё мгновение-другое, и он пронесётся мимо. Не для того отважилась она позвать его в деревню тогда, на заледенелой тропе, чтоб теперь люди плевали ему в глаза!..
И над гудящей улицей соколом взмыл в самое небо громкий, радостный крик:
- Здравствуй, Янгул!..
Она не слыхала ни того, как истошно завопила Наденька, ни того, как охнул народ, разом поворотившись в её сторону. Лишь короткий тихий ответ:
- Здравствуй.
На миг глаза её встретились с тёмными искрами, блестящими в прорезях маски. Любушка не выдержала и отвела взгляд, испугавшись их глубины – но успела заметить, как слабое подобие улыбки тронуло каменные губы. И всадник, миновав Любу, пустил коня в галоп.
Люди медленно потекли к ней, глядя испуганными глазами, круглыми и злыми – и тут уж Любушка по-настоящему труханула. Обернулась, ища поддержки у красавца Архипа, но не обнаружила его за спиной. Обнаружила бледного, с серыми губами, парня, по вискам которого катились крупные капли, а зубы били дробь. Смерив его, мокрого и дрожащего, презрительным взглядом, она нарочито громко произнесла:
- Ты чего?.. Впервой ардара увидал, что ли?..
И, пожав плечами, пошла, не оборачиваясь, сквозь затихшую расступившуюся толпу.
* * *
Как воротилась Аринушка домой, как горшок с пшеницей бабы Яги на лавку поставила – отнялись у неё ноги, сил в них стало - еле-еле от печи до стола дойти. Заплакала девица, села пшеницу перебирать по зёрнышку, очищать от земли и сора. На дворе давно цветы цветут, подружки поют, хороводы водят – да не может выйти к ним Аринушка, сидит, работает. Зачерпнёт горсть зёрен из горшка, переберёт – глядь, а горшок опять доверху полон.
Долго ли, коротко ли – а только перебрала Аринушка пшеницу всю, до последнего зёрнышка. Вышел у неё целый мешок. Легла она почивать, а наутро чует – вернулась сила её резвым ножкам. Вскочила красна девица, запрягла поскорее лошадь в телегу, положила мешок с пшеницей, да скорее в зачарованный лес, к бабе Яге, поехала. Пришла в избушку на курьих ножках и говорит:
- Выполнила я твоё последнее условие, бабушка. Сказывай теперь, как выручить друга моего ненаглядного…
* * *
Марфа недвижно сидела за столом, сложив руки на коленях. Огонёк лампады размыто мерцал, пульсировал в такт натужным ударам сердца. Свет за окошком как будто бы померк; но так ли это было на самом деле, проверять она не спешила. Грудь словно стянул раскалённый обруч, и каждый вдох отзывался болью то в шее, то в боку. Надобно было дотерпеть хотя бы до того, как воротится Аринушка, чтоб рассказать ей всё, как есть. А потом снова звать отца Власия: видно, зажилась на белом свете.
Ей вновь вспомнилось – ярко, близко – как в избу вбежала Любушка, как испуганно предупредила:
- Тётка Марфа, сейчас войдут к тебе… За отцом Власием послали… Ты не боись только! Я с тобой побуду…
- Да мне теперь, милая, уж и бояться нечего…
Любушка охнула, завидев остатки трапезы, кинулась прибирать стол – да не поспела: во дворе раздался гомон, жалобно заскрипели ступени крыльца.
Марфа успела лишь торопливо взять то, что лежало перед нею на столе и сунуть в карман передника. Дверь распахнулась, и в избу повалил народ. Марфа и опомниться не успела – а уж из-под руки отца Власия, в которой тот держал кадило, выкатилась шариком Егоровна, и по-свойски побежала, засовывая острый носик во все углы.
Марфа встала, поклонилась, тихо спросила:
- Зачем пожаловали?
Отец Власий юлить не стал, сразу перешёл к делу:
- А вот что, дочь моя… Сказывают, заходил к тебе гость, которого доброй христианке принимать не пристало. Что же ты, Марфа, честной народ пугаешь? Душу свою бессмертную губишь зазря?
Он был худ, как Кощей, с длинной жидкой бородой, с сальными волосами. Ряса висела на нём, как на огородном пугале, и первым бросался в глаза не наперсный крест, а красный нос. Поговаривали, что глупее отца Власия вряд ли сыщется пастырь на сто вёрст окрест, но зла не держали: отец Власий хоть и был дураком, но не жадным и не вредным. И, когда бывал трезв, служил аккуратно, с благоговением. Он веровал во Христа крепко и совершенно искренне, и самой надёжной помощью считал помощь молитвенную. И за этакое бессребренничество попадья, по слухам, порой побивала его лопатой для хлеба.
Марфа опустила руки вдоль тела, склонила голову:
- Отпираться не стану, гость заходил. А вот принимать мне его, али нет – то моё дело.
Односельчане, вошедшие с отцом Власием, загудели, как шмели.
- Вечеряла с нечистью! – скрипуче пискнула Егоровна и покатилась от стола, пряча лицо от тяжёлого взгляда Марфы.
- Сама ты… - не по-христиански начала стоявшая рядом Любушка; но сдержалась, сказала другое:
- То ардар был. Я видала. А он какая нечисть?
- Вот и Любава с ней, колдуньей, заодно, - ткнула сухим пальцем Егоровна.
- А кто ж он тогда? – пропустив слова старухи мимо ушей, грозно вопросил священник.
- Человек он… - негромко ответила Марфа. – Только каменный…
- Где ж это видано, чтоб люди каменными бывали, Марфа? Сама подумай умишком-то своим бабьим!
- Бывают каменные люди али нет, - погромче сказала Марфа, - то пущай умники думают. А я только то знаю, что нечисть крестное знамение на себе не творит!
Все враз притихли, изумились – но тут за спинами тявкнул чей-то голосок:
- Сказывай! Кто видел-то? Брешешь!
Марфа почувствовала боль в левом боку. Уши наполнил звон, перед глазами словно кто-то раньше вечерней зари вздумал закрыть ставни. По счастью, Любушка заметила; обняла за плечи, поддержала под руку и усадила на лавку.
- Дурно от ладана-то стало, - холодной змейкой выползло из толпы.
- А мы сейчас, значит, молебен отслужим у тебя, голубушка, - торжественно пригрозил отец Власий. – Вот и посмотрим…
- Служите, милые, - не сдержав слёз обиды, вздохнула Марфа. – Я разве против? Служите, родные, что хотите…
…Расходился народ вялый, разочарованный. Никто не прощался; молча выскальзывали за дверь, старательно пряча глаза, и Марфе было горько: чай, не чужие! По многу лет знались до этого дня…
Она видела, как хотелось соседям, чтобы сделался с нею какой-нибудь припадок. Чтобы, как только отец Власий затянет молитву, грянулась она с лавки, стала биться на полу, корчиться в судорогах. Или залаяла бы псом, или завыла. Нет-нет, да и кидали односельчане горящий взгляд в ту сторону, где с болью в груди сидела Марфа, и отворачивали лицо с досадой: сидит, крестится, будто и не колдовала…
А теперь бы только дождаться Аринушку. Предупредить, чтоб береглась: не поверит ведь народ в силу молитвы. Подпустит для надёжности красного петуха. Ей-то ладно, всё равно помирать; дочка спастись бы успела…
Марфа пыталась унять эти мысли, но, чем строже запрещала себе думать о самом страшном, тем жарче становилось лицу, тем громче гудело в голове жёлтое жадное пламя. Она поднялась, дошла до стола, с трудом налила воды из глиняного кувшина, сделала несколько глотков. Вспомнила об узелке, что лежал в кармане, вынула его и уместила подле кувшина. Коли не дождётся она Аринушки, дочка рано или поздно станет сметать со стола – да и наткнётся.
Но после холодной воды немного полегчало. Счёт времени потерялся, и Марфа Никитична невольно вздрогнула, когда, по её разумению, слишком скоро скрипнули ступени под чьими-то молодыми, резвыми ногами. Дверь отворилась – и, словно солнечный лучик, в избу вошла Аринушка.
Вошла – и тотчас лучик потух, потерялся в набежавшем облачке: дочь сразу почуяла неладное.
- Матушка, милая… Что такое? Что случилось? Беда? Беда стряслась какая, что ли?
- Отчего же… - тихо возразила Марфа.
- Ладаном пахнет… Что было-то? Матушка, захворала ты?
Дочь подбежала, села рядом, стала трогать нежными ладошками, брать руки матери своими. Марфа посмотрела на неё так ласково, с такой любовью, что Арина чуть не заплакала: именно так, по её разумению, смотрят на детей, когда одной ногой уж в могиле.
- Матушка, родимая… Скажи, что? Что случилось?.. Отец Власий приходил, молебен служить?
- Приходил, - согласилась Марфа. – Люди его кликнули, когда гость мой со двора ступил.
- Какой гость? – Аринушка разволновалась: должно быть, решила, что мать бредит.
Марфа помолчала, размышляя, как будет лучше, потом кивнула на стол:
- Там, у кувшина, в тряпице… Подарок для тебя оставил.
Аринушка подошла к столу:
- Кто приходил-то? Петенька?
Марфа медлила с ответом, ждала, чтобы дочь развязала узелок. Та распутала тряпицу, развернула – и застыла, не дыша. Прошептала чуть слышно:
- Матушка… Что это?
- Серьги…
- Да я, чай, вижу, что серьги… Матушка!.. Откуда?! Кто принёс?.. - голос её дрожал от волнения.
- На кого думаешь, тот и принёс…
Аринушка вся затрепетала; щёки залила краска, и горько блеснули на глазах слёзы:
- Матушка… Зачем ты надо мной смеёшься? Быть того не может…
- Я смеюсь?! – не выдержала Марфа. – Да, да! Он приходил, он, Янгул твой окаянный! Вот те крест!
Перекрестилась – и расплакалась, как дитя.
Аринушка завизжала, подхватила со стола синие, колокольцами, серьги и пустилась с ними в пляс по избе.
* * *
Кликнула баба Яга своих кикимор, чтобы те пшеницу в житницу отнесли, а сама говорит Аринушке:
- Что ж, уважила ты меня, старуху! Слушай же теперь внимательно, что скажу. Вот тебе волшебные пяльцы да иголка с красной ниткой. Надобно будет тебе вышить рубаху венчальную, да накинуть ту рубаху на плечи каменному человеку. Да только есть у моей иголки такая забава: как сделает она стежок, так выскользнет из руки да уколет тебя до крови. Ежели стерпишь, вышьешь весь рисунок моей иглой – оживёт твой ардар-камень. А нет – пеняй на себя…
Обрадовалась Аринушка. Согласна она была, чтобы волшебная иголка все пальцы ей исколола – только бы спасти милого друга.
- Спасибо, говорит, бабушка! Давай скорее иголочку и пяльцы, побегу я вышивать.
А баба Яга ей в ответ:
- Не спеши, красна девица. Не так-то просто мёртвый камень оживить. Ещё не всё я тебе поведала…
* * *
Аринушка прижимала ладонь к шершавому камню – и там, в глубине, громко стучало живое, горячее сердце.
- Как сильно оно бьётся!..
- Конечно… Я ведь боюсь: отнимешь сейчас руку да исчезнешь, как сон…
Она обхватила его обеими руками и прижалась головой к груди:
- Нет, Янгул. Не исчезну.
Он обнял её за плечи и замер, глядя перед собой. Белый домик за год постарел, покрылся тёмными полосами подтёков, сетками трещин. Пришёл в запустение садик, зарос сорной травой, и даже на тропинках вылезли тёмно-зелёные подорожники. Цветы, измельчавшие и поредевшие, тянулись через бурьян к свету. Но Аринушку они обрадовали и такие…
Но то было вчера. И между двумя этими днями пролегла будто бы целая пропасть, которую видели оба, которая, расширяясь, подводила их всё ближе и ближе к острой каёмке края.
Вчера они встретились на опушке – на том самом месте, где Янгул застрелил когда-то бешеную лису. Встретились втроём: тогда, в избе, порешили с Марфой Никитичной, что первый раз она сама выведет дочку на условленное место. Он ещё издали заметил белый платок Марфы, мелькающий меж деревьев, миг спустя увидал и Аринушку. И невольно сжал каменной рукой ствол молодой рябины – чтобы не броситься навстречу, дождаться, когда подойдут сами.
Басар, отпущенный пастись, щипал траву на поляне, фыркал, помахивая хвостом. И Янгул расслышал, как радостно вскрикнула Аринушка, приметив его, как позвала:
- Басар!
Тот поднял голову и заржал в ответ. И Арина, опередив мать, легко побежала по незаметной тропе, оглядываясь вокруг, ища глазами Янгула.
Тогда-то он шагнул из тени старого дерева, выдохнул из непослушных губ:
- Аринушка…
Она вскрикнула громче – и, в несколько скачков преодолев разделявшие их сажени, упала ему на грудь.
Сколько было смеха, нежных слов, объятий… Как счастлива была Аринушка видеть его снова, знать, что он вернулся… Вернулся к ней, из-за неё. Как счастлив был он вновь смотреть ей в глаза, говорить с ней, обнимать её живое, горячее тело… Сколько всего успели они вчера рассказать друг другу! Ведь переправились за Темень-реку все вместе, втроём… Аринушка без умолку говорила, показывала матушке то дуб, под которым встречались они на берегу, то захиревшие зимние цветы, то сон-траву под замшелыми елями… Завидев, во что превратился садик, Аринушка ахнула – но она рада была, что вновь пришла сюда, вновь увидела его, пусть даже и таким…
Обедали тоже втроём. И Янгул сознавал, что не было в его жизни трапезы столь же значимой для него и столь же приятной. Марфа спросила, кто научил его стряпать, и пришлось коротко рассказать о старухе; Аринушка дополнила тем, что было ей известно. Потом он проводил Аринушку с матерью до переправы и отдал своей ненаглядной кольцо. После трапезы все вместе решили: ещё раз-другой увидятся они с Аринушкой, а там, чтоб не случилось беды, ему опять придётся уехать. Бросить этот край, расстаться с любимой.
Но вчера это казалось таким далёким, таким легко исполнимым…
Теперь же на смену счастью спешило отчаяние. Они гнали его прочь, отодвигали, старались не замечать – но читали друг у друга в глазах одинаковую боль. И молчали, крепко обнявшись посреди заросшего сада.
- Матушка всё плакала, меня отпуская, - наконец сказала Аринушка, не разнимая рук. – Боится она, что не утерпишь ты, поцелуешь меня…
- Будешь вот так обнимать без счёта – не утерплю.
Она улыбнулась, отстранилась; залилась краской и опустила длинные ресницы. Янгул залюбовался ею: за прошедший год Аринушка изменилась, повзрослела. В чём больше всего жила эта взрослость – в походке ли, в движениях, в глазах – он угадать не стремился. Но Арина стала ещё краше, ещё ближе, ещё желаннее. И оттого ещё острее, чем прошлой весной, колола мысль: что бы ни было, сколько бы раз ни встретились они над Темень-рекою, придёт конец и этим встречам. Надо будет расстаться.
Она вздохнула:
- Я теперь боюсь за матушку-то… Душа не на месте. Всё думаю: вот уйду завтра к Катерине Гавриловне, а… Как бы избу нашу не подожгли…
- Почему?
- Колдуньей теперь матушку считают.
Он спросил, глядя в землю:
- Из-за меня?
Она чуть-чуть отвернула в сторону бледное личико:
- Да… Но разве ж ты виноват…
Он немного поразмышлял:
- Я могу во все избы зайти поочерёдно. Мне не в тягость. Не станут же они друг на друга пальцем указывать.
Арина грустно рассмеялась:
- Нет, Янгул! Тогда соседи нам сожгут всю деревню.
Он качнул головой:
- Добрые христиане.
Она вздохнула. Пролетавшая над ними птица капнула с высоты и попала прямо в жёлтую серёдку ромашки. Цветок испуганно вздрогнул, закачался из стороны в сторону, будто говоря: «ай, беда, беда!» Арина, посмотрев на него, вдруг залилась звонким смехом:
- Ну и ну!
Янгул улыбнулся, глядя на то, как весело хохочет девушка над птичьей проделкой. Потом вспомнил:
- А знаешь, у того края, где берёзу свалило, птаха какая-то гнездо свила. Она совсем меня не боится. Я рукой её из гнезда беру. Покажу, хочешь?
- Рукой? Из гнезда? – удивилась Аринушка. – Может, калека она? Летать не умеет?
- На дерево, как гусеница, взбирается, - произнёс Янгул. И смущённо уточнил:
- Это шутка.
Аринушка взглянула на него с такой нежностью, что человеческое сердце на миг замерло в груди, и легонько закружило каменную голову. Он подвёл её к старой разросшейся липе. Осторожно отогнул ветку:
- Вот.
Перепуганная искорка глаза тотчас глянула из глубины кроны.
- Ой, верно! – поразилась Арина. – Низенько как… Птенчиков высиживает, кажется!
Ардар молча протянул большую чёрную руку, очень осторожно, двумя пальцами, вынул птицу из гнезда и бережно зажал в кулаке.
- Ой! – всполошилась Арина. – Не раздави!
- Не раздавлю, - успокоил ардар. – Она привычная. Её держать-то не надо. Смотри.
В самом деле: серенькая, с желтоватыми пёрышками на груди, птица сидела смирно, с интересом крутила головой, поглядывая на Аринушку то одним, то другим глазом.
- Ой, милая какая пичужка! Славная… И не боится… Совсем не боится!
Арина тихонько поднесла руки к птице, склонила лицо, легко провела пальцами по мягким пёрышкам.
- Какое чудо!.. Дикая ведь птаха… а как ручная…
Ардар молчал. Арина стояла слишком близко, и еле заметно касалась расшитым рукавом его груди. И Янгулу казалось, что он осязает не лён, а горячую нежную кожу её руки. Как если бы между ними не оставалось ни его каменных лат, ни её одежды. Как если бы он держал её в объятьях так крепко, чтоб касаться сразу всем телом. Как если бы он прижимал её к себе так, как муж прижимает жену…
И опять в груди разлетелся на осколки сосуд, до краёв полный пламенем, и жар разлился по всему нутру, стеснил дыхание и помутил взгляд. Русые волосы Арины блестели на солнце, зажигались золотистыми огнями. Расплести бы её косу, уткнуться лицом в густые, душистые пряди…
Земная, живая, тёплая женщина… Страшно даже помыслить об этом – но ведь она не оттолкнула бы его. Приняла. Его, ардара! Таким, как он есть…
Арина, едва ли понимая, что творится в душе у Янгула, всё смотрела на птицу.
- Как же ты её приручил?
Он молча сделал два шага назад, раскрыл ладонь – птица выпорхнула и полетела прямиком в гнездо.
- Я не приручал. Она такая.
Аринушка хотела вновь приблизиться к нему, но ардар жестом остановил её, покачал головой:
- Не надо.
Аринушка послушалась, остановилась.
- Знаешь, что думаю?.. Есть способ людей убедить, что вовсе ты не дух из преисподней. Только… Не знаю, согласишься ли…
- Сказывай, не робей. Подумаем вместе.
Аринушка ласково заулыбалась:
- Янгул… А ведь права я оказалась, видишь? Сердце у тебя доброе…
Он горько усмехнулся на это – и вдруг, резче обычного развернувшись к ней спиной, зашагал прочь, наклонив голову.
Продолжение следует...
Часть 11, стр. 56-63
* * *
Меж тем в деревне приметили, что каменный всадник въехал на двор к Марфе, вдове Ивана, вошёл в избу – да так и остался, и не торопился оттуда выходить. Весть эта прокатилась по деревне быстрее, чем прокатывается по небу гром, и к воротам Марфиного дома стал стекаться народ. Егоровна – сухая, с мышиным личиком, старуха – глянув сквозь щель в заборе и увидав тёмного коня с подпалинами на морде, обернула к односельчанам острый нос:
- А оно вон как… Вон оно как! Дочка со двора, а мать-то… Ведьма! Сама-то Марфа и сживает её со свету!
И Егоровна, обведя притихших баб и мужиков строгим взглядом, резво засеменила к поповскому двору.
- То-то и сказывали, будто в городе нет-нет, да и увидят… ардара-то…
- Марфа, знать, его в услужение себе из преисподней вызвала…
- Да что ты, соседка! Что ты! Марфа баба тихая, не вредная… В храм Божий вместе со всеми ходит…
- Протри глаза! Иль не видишь – чёртов конь? Нечисть к ней в избу, как родная, хаживает!
С каждой минутой всё росло в разговорах могущество новоявленной колдуньи; с каждой минутой всё чаще оборачивались, всё с большим нетерпением ждали, когда же покажется на дороге отец Власий. Боялись и жаждали, что вот-вот откроется дверь Марфиной избы, а оттуда…
Но первой, ко всеобщему разочарованию, на дороге появилась молодая пара. Девушка в синем сарафане, со светлой, как некрашеный лён, косой – Любушка, и рослый красивый парень с густыми каштановыми кудрями. У Любушки щёки горели ярким румянцем, и точно так же пылали губки – знать, по дороге не раз приникали уста к устам, и не случайно Любушка вела парня своей улицей.
Увидев толпу возле соседского двора, девушка заметно заволновалась, заспешила.
- Любушка! – подскочила к ней веснушчатая, с круглым лицом, подружка Надя. – Аринушку-то мать иссушила! Ведьма оказалась тётка Марфа! Вот, Егоровна за отцом Власием побежала… Ждём… В доме-то у ней сам чёрт вечеряет, сказывают!
- У тётки Марфы? – изумилась Любушка. – Окстись!
И нахмурила русые брови: не такова Марфа Никитична, чтоб с чертями дружбу водить.
- Сама окстись! – захлёбываясь, залопотала Надя. – Приехал к ней верхом, в избу зашёл! Весь как есть чёрный, сказывают, да с хвостом… Колдунья она!
Любушка обернулась, кинула взгляд на кудрявого молодца:
- Слыхал, Архип? Во брешут.
- Что ж… Она, того… Может, и вправду?
- Кто? – осерчала Любушка. – Тётка Марфа? А кукиш хош покажу?..
- Не-е… Да ты глянь, народу-то сколько собралось… Неспроста ведь.
Любушка и без того догадалась, что неспроста. И сжалось от нехорошего предчувствия сердечко.
В этот момент словно какая-то невидимая сила всколыхнула людей, сгрудившихся перед домом. Пёстрая толпа резво порскнула во все стороны, как стайка мальков от брошенного в воду камушка. Ворота распахнулись – и на улицу выехал чёрный всадник на караковом коне. Бабы завизжали, стали чураться, креститься, звучно плевать в его сторону. Любушка прижала руки к груди; краска сбежала с её лица, глаза заблестели.
- Ой, правда, бес! – пискнула рядом Наденька. – Ой, Любава, ой, голубушка… Ой, я боюсь, боюсь!..
- Это ардар, - негромко сказала Любушка. – Всего-то навсего.
- Всё одно нечисть… Злой дух… - дрожащим голосом зашептала Надя.
- А кукиш хош покажу? – зло напомнила Любушка. – Бабкины сказки!..
Оттуда, где они стояли втроём с Архипом и Надей, происходящее у ворот было видно, как на ладошке. Всадник, не ожидавший такого приёма со стороны крестьян, как будто растерялся и остановился на мгновение. На бесстрастной маске его ничего не отразилось, но Любушке почудилось, будто на лице ардара застыла горькая обида на всех этих визжащих баб, плюющихся старух, мужиков, поливающих его бранью. Но он быстро опомнился – и, не желая слушать человеческий лай и вой, натянул повод и поскакал по улице.
И тотчас навстречу взлетел жуткий, отчаянный крик: одна из баб не уследила за ребёнком, и несмышлёное чадо в длинной рубашонке выбежало на дорогу. Ардар резко дёрнул поводья; конь захрапел, сел на задние ноги. Белоголовый мальчишка, коротко взвизгнув, перебежал через улицу и с рёвом ткнулся в подол толстой девке. Та сжала его, поволокла – и только тогда караковый конь, повинуясь лёгкому удару в бок, поскакал дальше.
Наденька, схоронившись за Любушкиной спиной, протяжно, жалобно ныла; Архип молчал. Всадник приближался. И Любаша, как зачарованная, с сильно бьющимся сердцем глядела в его неподвижное грустное лицо.
Ещё мгновение-другое, и он пронесётся мимо. Не для того отважилась она позвать его в деревню тогда, на заледенелой тропе, чтоб теперь люди плевали ему в глаза!..
И над гудящей улицей соколом взмыл в самое небо громкий, радостный крик:
- Здравствуй, Янгул!..
Она не слыхала ни того, как истошно завопила Наденька, ни того, как охнул народ, разом поворотившись в её сторону. Лишь короткий тихий ответ:
- Здравствуй.
На миг глаза её встретились с тёмными искрами, блестящими в прорезях маски. Любушка не выдержала и отвела взгляд, испугавшись их глубины – но успела заметить, как слабое подобие улыбки тронуло каменные губы. И всадник, миновав Любу, пустил коня в галоп.
Люди медленно потекли к ней, глядя испуганными глазами, круглыми и злыми – и тут уж Любушка по-настоящему труханула. Обернулась, ища поддержки у красавца Архипа, но не обнаружила его за спиной. Обнаружила бледного, с серыми губами, парня, по вискам которого катились крупные капли, а зубы били дробь. Смерив его, мокрого и дрожащего, презрительным взглядом, она нарочито громко произнесла:
- Ты чего?.. Впервой ардара увидал, что ли?..
И, пожав плечами, пошла, не оборачиваясь, сквозь затихшую расступившуюся толпу.
* * *
Как воротилась Аринушка домой, как горшок с пшеницей бабы Яги на лавку поставила – отнялись у неё ноги, сил в них стало - еле-еле от печи до стола дойти. Заплакала девица, села пшеницу перебирать по зёрнышку, очищать от земли и сора. На дворе давно цветы цветут, подружки поют, хороводы водят – да не может выйти к ним Аринушка, сидит, работает. Зачерпнёт горсть зёрен из горшка, переберёт – глядь, а горшок опять доверху полон.
Долго ли, коротко ли – а только перебрала Аринушка пшеницу всю, до последнего зёрнышка. Вышел у неё целый мешок. Легла она почивать, а наутро чует – вернулась сила её резвым ножкам. Вскочила красна девица, запрягла поскорее лошадь в телегу, положила мешок с пшеницей, да скорее в зачарованный лес, к бабе Яге, поехала. Пришла в избушку на курьих ножках и говорит:
- Выполнила я твоё последнее условие, бабушка. Сказывай теперь, как выручить друга моего ненаглядного…
* * *
Марфа недвижно сидела за столом, сложив руки на коленях. Огонёк лампады размыто мерцал, пульсировал в такт натужным ударам сердца. Свет за окошком как будто бы померк; но так ли это было на самом деле, проверять она не спешила. Грудь словно стянул раскалённый обруч, и каждый вдох отзывался болью то в шее, то в боку. Надобно было дотерпеть хотя бы до того, как воротится Аринушка, чтоб рассказать ей всё, как есть. А потом снова звать отца Власия: видно, зажилась на белом свете.
Ей вновь вспомнилось – ярко, близко – как в избу вбежала Любушка, как испуганно предупредила:
- Тётка Марфа, сейчас войдут к тебе… За отцом Власием послали… Ты не боись только! Я с тобой побуду…
- Да мне теперь, милая, уж и бояться нечего…
Любушка охнула, завидев остатки трапезы, кинулась прибирать стол – да не поспела: во дворе раздался гомон, жалобно заскрипели ступени крыльца.
Марфа успела лишь торопливо взять то, что лежало перед нею на столе и сунуть в карман передника. Дверь распахнулась, и в избу повалил народ. Марфа и опомниться не успела – а уж из-под руки отца Власия, в которой тот держал кадило, выкатилась шариком Егоровна, и по-свойски побежала, засовывая острый носик во все углы.
Марфа встала, поклонилась, тихо спросила:
- Зачем пожаловали?
Отец Власий юлить не стал, сразу перешёл к делу:
- А вот что, дочь моя… Сказывают, заходил к тебе гость, которого доброй христианке принимать не пристало. Что же ты, Марфа, честной народ пугаешь? Душу свою бессмертную губишь зазря?
Он был худ, как Кощей, с длинной жидкой бородой, с сальными волосами. Ряса висела на нём, как на огородном пугале, и первым бросался в глаза не наперсный крест, а красный нос. Поговаривали, что глупее отца Власия вряд ли сыщется пастырь на сто вёрст окрест, но зла не держали: отец Власий хоть и был дураком, но не жадным и не вредным. И, когда бывал трезв, служил аккуратно, с благоговением. Он веровал во Христа крепко и совершенно искренне, и самой надёжной помощью считал помощь молитвенную. И за этакое бессребренничество попадья, по слухам, порой побивала его лопатой для хлеба.
Марфа опустила руки вдоль тела, склонила голову:
- Отпираться не стану, гость заходил. А вот принимать мне его, али нет – то моё дело.
Односельчане, вошедшие с отцом Власием, загудели, как шмели.
- Вечеряла с нечистью! – скрипуче пискнула Егоровна и покатилась от стола, пряча лицо от тяжёлого взгляда Марфы.
- Сама ты… - не по-христиански начала стоявшая рядом Любушка; но сдержалась, сказала другое:
- То ардар был. Я видала. А он какая нечисть?
- Вот и Любава с ней, колдуньей, заодно, - ткнула сухим пальцем Егоровна.
- А кто ж он тогда? – пропустив слова старухи мимо ушей, грозно вопросил священник.
- Человек он… - негромко ответила Марфа. – Только каменный…
- Где ж это видано, чтоб люди каменными бывали, Марфа? Сама подумай умишком-то своим бабьим!
- Бывают каменные люди али нет, - погромче сказала Марфа, - то пущай умники думают. А я только то знаю, что нечисть крестное знамение на себе не творит!
Все враз притихли, изумились – но тут за спинами тявкнул чей-то голосок:
- Сказывай! Кто видел-то? Брешешь!
Марфа почувствовала боль в левом боку. Уши наполнил звон, перед глазами словно кто-то раньше вечерней зари вздумал закрыть ставни. По счастью, Любушка заметила; обняла за плечи, поддержала под руку и усадила на лавку.
- Дурно от ладана-то стало, - холодной змейкой выползло из толпы.
- А мы сейчас, значит, молебен отслужим у тебя, голубушка, - торжественно пригрозил отец Власий. – Вот и посмотрим…
- Служите, милые, - не сдержав слёз обиды, вздохнула Марфа. – Я разве против? Служите, родные, что хотите…
…Расходился народ вялый, разочарованный. Никто не прощался; молча выскальзывали за дверь, старательно пряча глаза, и Марфе было горько: чай, не чужие! По многу лет знались до этого дня…
Она видела, как хотелось соседям, чтобы сделался с нею какой-нибудь припадок. Чтобы, как только отец Власий затянет молитву, грянулась она с лавки, стала биться на полу, корчиться в судорогах. Или залаяла бы псом, или завыла. Нет-нет, да и кидали односельчане горящий взгляд в ту сторону, где с болью в груди сидела Марфа, и отворачивали лицо с досадой: сидит, крестится, будто и не колдовала…
А теперь бы только дождаться Аринушку. Предупредить, чтоб береглась: не поверит ведь народ в силу молитвы. Подпустит для надёжности красного петуха. Ей-то ладно, всё равно помирать; дочка спастись бы успела…
Марфа пыталась унять эти мысли, но, чем строже запрещала себе думать о самом страшном, тем жарче становилось лицу, тем громче гудело в голове жёлтое жадное пламя. Она поднялась, дошла до стола, с трудом налила воды из глиняного кувшина, сделала несколько глотков. Вспомнила об узелке, что лежал в кармане, вынула его и уместила подле кувшина. Коли не дождётся она Аринушки, дочка рано или поздно станет сметать со стола – да и наткнётся.
Но после холодной воды немного полегчало. Счёт времени потерялся, и Марфа Никитична невольно вздрогнула, когда, по её разумению, слишком скоро скрипнули ступени под чьими-то молодыми, резвыми ногами. Дверь отворилась – и, словно солнечный лучик, в избу вошла Аринушка.
Вошла – и тотчас лучик потух, потерялся в набежавшем облачке: дочь сразу почуяла неладное.
- Матушка, милая… Что такое? Что случилось? Беда? Беда стряслась какая, что ли?
- Отчего же… - тихо возразила Марфа.
- Ладаном пахнет… Что было-то? Матушка, захворала ты?
Дочь подбежала, села рядом, стала трогать нежными ладошками, брать руки матери своими. Марфа посмотрела на неё так ласково, с такой любовью, что Арина чуть не заплакала: именно так, по её разумению, смотрят на детей, когда одной ногой уж в могиле.
- Матушка, родимая… Скажи, что? Что случилось?.. Отец Власий приходил, молебен служить?
- Приходил, - согласилась Марфа. – Люди его кликнули, когда гость мой со двора ступил.
- Какой гость? – Аринушка разволновалась: должно быть, решила, что мать бредит.
Марфа помолчала, размышляя, как будет лучше, потом кивнула на стол:
- Там, у кувшина, в тряпице… Подарок для тебя оставил.
Аринушка подошла к столу:
- Кто приходил-то? Петенька?
Марфа медлила с ответом, ждала, чтобы дочь развязала узелок. Та распутала тряпицу, развернула – и застыла, не дыша. Прошептала чуть слышно:
- Матушка… Что это?
- Серьги…
- Да я, чай, вижу, что серьги… Матушка!.. Откуда?! Кто принёс?.. - голос её дрожал от волнения.
- На кого думаешь, тот и принёс…
Аринушка вся затрепетала; щёки залила краска, и горько блеснули на глазах слёзы:
- Матушка… Зачем ты надо мной смеёшься? Быть того не может…
- Я смеюсь?! – не выдержала Марфа. – Да, да! Он приходил, он, Янгул твой окаянный! Вот те крест!
Перекрестилась – и расплакалась, как дитя.
Аринушка завизжала, подхватила со стола синие, колокольцами, серьги и пустилась с ними в пляс по избе.
* * *
Кликнула баба Яга своих кикимор, чтобы те пшеницу в житницу отнесли, а сама говорит Аринушке:
- Что ж, уважила ты меня, старуху! Слушай же теперь внимательно, что скажу. Вот тебе волшебные пяльцы да иголка с красной ниткой. Надобно будет тебе вышить рубаху венчальную, да накинуть ту рубаху на плечи каменному человеку. Да только есть у моей иголки такая забава: как сделает она стежок, так выскользнет из руки да уколет тебя до крови. Ежели стерпишь, вышьешь весь рисунок моей иглой – оживёт твой ардар-камень. А нет – пеняй на себя…
Обрадовалась Аринушка. Согласна она была, чтобы волшебная иголка все пальцы ей исколола – только бы спасти милого друга.
- Спасибо, говорит, бабушка! Давай скорее иголочку и пяльцы, побегу я вышивать.
А баба Яга ей в ответ:
- Не спеши, красна девица. Не так-то просто мёртвый камень оживить. Ещё не всё я тебе поведала…
* * *
Аринушка прижимала ладонь к шершавому камню – и там, в глубине, громко стучало живое, горячее сердце.
- Как сильно оно бьётся!..
- Конечно… Я ведь боюсь: отнимешь сейчас руку да исчезнешь, как сон…
Она обхватила его обеими руками и прижалась головой к груди:
- Нет, Янгул. Не исчезну.
Он обнял её за плечи и замер, глядя перед собой. Белый домик за год постарел, покрылся тёмными полосами подтёков, сетками трещин. Пришёл в запустение садик, зарос сорной травой, и даже на тропинках вылезли тёмно-зелёные подорожники. Цветы, измельчавшие и поредевшие, тянулись через бурьян к свету. Но Аринушку они обрадовали и такие…
Но то было вчера. И между двумя этими днями пролегла будто бы целая пропасть, которую видели оба, которая, расширяясь, подводила их всё ближе и ближе к острой каёмке края.
Вчера они встретились на опушке – на том самом месте, где Янгул застрелил когда-то бешеную лису. Встретились втроём: тогда, в избе, порешили с Марфой Никитичной, что первый раз она сама выведет дочку на условленное место. Он ещё издали заметил белый платок Марфы, мелькающий меж деревьев, миг спустя увидал и Аринушку. И невольно сжал каменной рукой ствол молодой рябины – чтобы не броситься навстречу, дождаться, когда подойдут сами.
Басар, отпущенный пастись, щипал траву на поляне, фыркал, помахивая хвостом. И Янгул расслышал, как радостно вскрикнула Аринушка, приметив его, как позвала:
- Басар!
Тот поднял голову и заржал в ответ. И Арина, опередив мать, легко побежала по незаметной тропе, оглядываясь вокруг, ища глазами Янгула.
Тогда-то он шагнул из тени старого дерева, выдохнул из непослушных губ:
- Аринушка…
Она вскрикнула громче – и, в несколько скачков преодолев разделявшие их сажени, упала ему на грудь.
Сколько было смеха, нежных слов, объятий… Как счастлива была Аринушка видеть его снова, знать, что он вернулся… Вернулся к ней, из-за неё. Как счастлив был он вновь смотреть ей в глаза, говорить с ней, обнимать её живое, горячее тело… Сколько всего успели они вчера рассказать друг другу! Ведь переправились за Темень-реку все вместе, втроём… Аринушка без умолку говорила, показывала матушке то дуб, под которым встречались они на берегу, то захиревшие зимние цветы, то сон-траву под замшелыми елями… Завидев, во что превратился садик, Аринушка ахнула – но она рада была, что вновь пришла сюда, вновь увидела его, пусть даже и таким…
Обедали тоже втроём. И Янгул сознавал, что не было в его жизни трапезы столь же значимой для него и столь же приятной. Марфа спросила, кто научил его стряпать, и пришлось коротко рассказать о старухе; Аринушка дополнила тем, что было ей известно. Потом он проводил Аринушку с матерью до переправы и отдал своей ненаглядной кольцо. После трапезы все вместе решили: ещё раз-другой увидятся они с Аринушкой, а там, чтоб не случилось беды, ему опять придётся уехать. Бросить этот край, расстаться с любимой.
Но вчера это казалось таким далёким, таким легко исполнимым…
Теперь же на смену счастью спешило отчаяние. Они гнали его прочь, отодвигали, старались не замечать – но читали друг у друга в глазах одинаковую боль. И молчали, крепко обнявшись посреди заросшего сада.
- Матушка всё плакала, меня отпуская, - наконец сказала Аринушка, не разнимая рук. – Боится она, что не утерпишь ты, поцелуешь меня…
- Будешь вот так обнимать без счёта – не утерплю.
Она улыбнулась, отстранилась; залилась краской и опустила длинные ресницы. Янгул залюбовался ею: за прошедший год Аринушка изменилась, повзрослела. В чём больше всего жила эта взрослость – в походке ли, в движениях, в глазах – он угадать не стремился. Но Арина стала ещё краше, ещё ближе, ещё желаннее. И оттого ещё острее, чем прошлой весной, колола мысль: что бы ни было, сколько бы раз ни встретились они над Темень-рекою, придёт конец и этим встречам. Надо будет расстаться.
Она вздохнула:
- Я теперь боюсь за матушку-то… Душа не на месте. Всё думаю: вот уйду завтра к Катерине Гавриловне, а… Как бы избу нашу не подожгли…
- Почему?
- Колдуньей теперь матушку считают.
Он спросил, глядя в землю:
- Из-за меня?
Она чуть-чуть отвернула в сторону бледное личико:
- Да… Но разве ж ты виноват…
Он немного поразмышлял:
- Я могу во все избы зайти поочерёдно. Мне не в тягость. Не станут же они друг на друга пальцем указывать.
Арина грустно рассмеялась:
- Нет, Янгул! Тогда соседи нам сожгут всю деревню.
Он качнул головой:
- Добрые христиане.
Она вздохнула. Пролетавшая над ними птица капнула с высоты и попала прямо в жёлтую серёдку ромашки. Цветок испуганно вздрогнул, закачался из стороны в сторону, будто говоря: «ай, беда, беда!» Арина, посмотрев на него, вдруг залилась звонким смехом:
- Ну и ну!
Янгул улыбнулся, глядя на то, как весело хохочет девушка над птичьей проделкой. Потом вспомнил:
- А знаешь, у того края, где берёзу свалило, птаха какая-то гнездо свила. Она совсем меня не боится. Я рукой её из гнезда беру. Покажу, хочешь?
- Рукой? Из гнезда? – удивилась Аринушка. – Может, калека она? Летать не умеет?
- На дерево, как гусеница, взбирается, - произнёс Янгул. И смущённо уточнил:
- Это шутка.
Аринушка взглянула на него с такой нежностью, что человеческое сердце на миг замерло в груди, и легонько закружило каменную голову. Он подвёл её к старой разросшейся липе. Осторожно отогнул ветку:
- Вот.
Перепуганная искорка глаза тотчас глянула из глубины кроны.
- Ой, верно! – поразилась Арина. – Низенько как… Птенчиков высиживает, кажется!
Ардар молча протянул большую чёрную руку, очень осторожно, двумя пальцами, вынул птицу из гнезда и бережно зажал в кулаке.
- Ой! – всполошилась Арина. – Не раздави!
- Не раздавлю, - успокоил ардар. – Она привычная. Её держать-то не надо. Смотри.
В самом деле: серенькая, с желтоватыми пёрышками на груди, птица сидела смирно, с интересом крутила головой, поглядывая на Аринушку то одним, то другим глазом.
- Ой, милая какая пичужка! Славная… И не боится… Совсем не боится!
Арина тихонько поднесла руки к птице, склонила лицо, легко провела пальцами по мягким пёрышкам.
- Какое чудо!.. Дикая ведь птаха… а как ручная…
Ардар молчал. Арина стояла слишком близко, и еле заметно касалась расшитым рукавом его груди. И Янгулу казалось, что он осязает не лён, а горячую нежную кожу её руки. Как если бы между ними не оставалось ни его каменных лат, ни её одежды. Как если бы он держал её в объятьях так крепко, чтоб касаться сразу всем телом. Как если бы он прижимал её к себе так, как муж прижимает жену…
И опять в груди разлетелся на осколки сосуд, до краёв полный пламенем, и жар разлился по всему нутру, стеснил дыхание и помутил взгляд. Русые волосы Арины блестели на солнце, зажигались золотистыми огнями. Расплести бы её косу, уткнуться лицом в густые, душистые пряди…
Земная, живая, тёплая женщина… Страшно даже помыслить об этом – но ведь она не оттолкнула бы его. Приняла. Его, ардара! Таким, как он есть…
Арина, едва ли понимая, что творится в душе у Янгула, всё смотрела на птицу.
- Как же ты её приручил?
Он молча сделал два шага назад, раскрыл ладонь – птица выпорхнула и полетела прямиком в гнездо.
- Я не приручал. Она такая.
Аринушка хотела вновь приблизиться к нему, но ардар жестом остановил её, покачал головой:
- Не надо.
Аринушка послушалась, остановилась.
- Знаешь, что думаю?.. Есть способ людей убедить, что вовсе ты не дух из преисподней. Только… Не знаю, согласишься ли…
- Сказывай, не робей. Подумаем вместе.
Аринушка ласково заулыбалась:
- Янгул… А ведь права я оказалась, видишь? Сердце у тебя доброе…
Он горько усмехнулся на это – и вдруг, резче обычного развернувшись к ней спиной, зашагал прочь, наклонив голову.
Продолжение следует...
@музыка: А. Брянцев, И. Круг "Как будто мы с тобой"
@настроение: День прожит не зря!
@темы: Проза, "Аринушка и ардар", Творчество
-
-
27.02.2010 в 01:21у. какой я отсталый член общества...
"лолшто" я нипонял (
-
-
27.02.2010 в 01:28-
-
27.02.2010 в 01:36Благодарю ))
-
-
27.02.2010 в 01:52-
-
27.02.2010 в 05:55У меня, кстати, от ней и первое впечатление не было неприятным. Ну, болтушка. Ну, к красивым нарядам сильно неравнодушна. Так оно же для девушки нормально.
-
-
27.02.2010 в 11:36Тоже что ли фанартец нарисовать... читать дальше
-
-
27.02.2010 в 13:54Думаю, в это общество войдет сам автор )))))))))) И Юни-добрая душа))))))
Я фанарт не умею риовать. Зато могу предложить человека на роль главного героя)))))
-
-
28.11.2011 в 07:39-
-
19.12.2011 в 21:53