Поехали!
Ну что? Продолжение! 
Болок (сани с болком) - пассажирские сани с крытым верхом.
Копыло - вертикальная деталь, с помощью которой полоз саней крепится к сиденью.
Малая сажень - расстояние от пола до руки, поднятой на уровень плеча.
Часть 10. Стр. 51-56
* * *
Днём и ночью плели пауки длинные, прочные нити, днём и ночью плела Аринушка из тех ниток кружево. Не смеётся, не улыбается, не разговаривает ни с кем – знай, плетёт кружево для бабы Яги. Уж и реки льдом покрылись, и снег весь белый свет замёл – ничего не видит Аринушка, только на работу свою смотрит. Уж и птицы вернулись, и реки вскрылись вновь, пришла весна – да только и это не радует Аринушку. Ничего не надобно ей, только бы выручить друга сердечного, только бы снова рядом с ним быть…
И вот однажды проснулась Аринушка поутру, глядь – нет больше в избе страшных пауков. Догадалась она, что соткала кружево, побежала скорее в лес, отдала его бабе Яге:
- Вот, бабушка. Выполнила я твою просьбу. Помоги же и ты мне теперь…
Вернула ей баба Яга прежний острый слух – и говорит:
- Не так быстро, девица. Сослужишь мне последнюю службу – так и быть, научу тебя, как мёртвый камень живым сделать.
Заплакала Аринушка горше прежнего, да что поделаешь? Баба Яга дала ей горшочек, доверху полный пшеницы:
- Повадились у меня мыши зерно портить. Стала я перебирать, да мешок-то и просыпала, всю пшеницу с грязью смешала. Перебери мне её, очисти от сора, в новый мешок сложи – вот тогда и поговорим, коли выполнишь. А коли не выполнишь – пеняй на себя! Не смотри, что горшочек мал: сколько за раз переберёшь, столько в нём тотчас прибавится. А чтоб работалось тебе спокойнее, как ступишь на порог, отберу я силу у твоих резвых ножек.
Идёт Аринушка из зачарованного леса домой – слёзы ручьями текут, в горшочек с пшеницей капают.
- Ах, - говорит, - друг мой милый! Зачем я тогда матушке про колечко сказалась? Зачем вовремя к тебе не пришла?
Но не слышит её любезный друг. Стоит он над Темень-рекой недвижным утёсом, ни вздохнуть, ни шевельнутся не может…
* * *
Басар, сделав несколько последних скачков по лесной тропе, выбрался на дорогу и перешёл в галоп. Ехать этой дорогой средь бела дня, не таясь, ещё год назад он бы, наверное, не посмел.
Но тогда всё было иначе… Даже сердце в груди, несмотря на любовь, было ещё мёртвое, каменное.
Что скажет он? С чего начнёт? Как объяснит, почему снова оказался в этих краях? Где отыщет слова, что вместили бы всё, произошедшее с душой за минувший год?
Как уехал навсегда, как скитался в тоске, искал, где поселиться… Как нашёл; как понемногу отстроил заброшенный дом на опушке чужого, диковинного леса, за которым открывалось бескрайнее тёплое море. Как почти уже привык, как уверился: пережито, переболело, подёрнулось пеплом…
И как потом в синем горячем небе пролетел над его головой клин перелётных гусей, и как второй раз в жизни полились по каменным щекам человеческие, обжигающие слёзы. Гуси летели на север, домой. Туда, где впервые встретил он Аринушку, где узнал её и полюбил всей душой.
Как защемило тогда сердце!.. Как сжался весь белый свет до одной лишь мысли, одного слова: поеду! Вернусь! Не могу жить больше, не ведая: как она? Что она? С кем…
Вот тогда-то и перестал хорониться по оврагам, кутаться в ночную мглу. И женский крик, и детский плач, и крепкую ругань слыхал в свою сторону. Видел и злые, волчьи взгляды из-под человечьих бровей. Но никого из этих людей не запомнил.
Запомнил другое: круто уходила вверх дорога от реки и стояла, покорная и жалкая, лошадёнка, впряжённая в сани с болком. На переправе треснул лёд; сани накренились, застряли, вытащить их лошадёнка не могла. Переправа встала, на берегу собрался народ. Все кричали, наперебой советовали, качали головой, хмурились. Кто-то притащил длинные палки, чтоб подсунуть под полозья, кто-то подвёл второго коня. Но сани встали намертво. Янгула даже не сразу заприметили в толпе: он успел разобраться, что случилось, прежде, чем какая-то баба углядела его и заверещала.
Он тронул пятками Басара – конь осторожно спустился по склону, кроша копытами спёкшийся наст, и ступил на лёд. Доехав до середины реки, Янгул спешился и отпустил Басара. Тот, повинуясь знаку, послушно вышел на противоположный берег – народ расступился в молчании. Ардар прошагал почти до самых саней и глянул в полынью, где плавали осколки льда. Дна было не видать – только стылая чёрная вода сердито огибала полоз. Ему подумалось, что едва ли здесь, у берега, больше, чем малая сажень до дна. А если и больше, что с того?
Он сделал осторожный шаг вперёд, потом ещё полшага – и спрыгнул прямо в полынью. Воды оказалось по пояс – но даже его, каменного, она обдала таким холодом, что на миг перехватило дыхание. Нащупав ушедший под воду полоз, он мигом понял, в чём дело: откатившись, тот прошёл под корягой, и при движении вперёд она цеплялась за копыло, не давала ходу. Янгул попытался отвести её в сторону, но ему не удалось. Тогда он двумя руками взялся за полоз, потянул на себя и чуть вверх – и крикнул на берег:
- Тащи!
Мужик в потёртом полушубке, что впряг своего коня, хлестнул его; очнувшись, подалась вперёд и измученная лошадёнка.
- Но! Но, но! Давай, давай, давай, родимые-е, дава-ай! – кричал крестьянин; копыта лошадей скребли утоптанный снег. Сани вздрогнули, скрипнул болок; Янгул со всей силы дёрнул полоз на себя, приподнял – и коряга соскользнула, с плеском ушла в воду. Он подтолкнул ещё раз – и по толпе пролетел радостный вздох: сани выехали на берег. Янгул выбрался следом, прорубив себе дорогу коротким мечом; стряхнул с доспеха налипшие льдинки. Выливать воду из сапог на глазах у всей переправы он не собирался, и хотел уже кликнуть Басара, чтобы продолжить путь. Но тут к нему робко приблизился седой, с выщипанной бородёнкой, старик – хозяин саней. Остановился чуть поодаль и громко сказал сиплым, дрожащим голосом:
- Спасибо!
Второй – тот самый, в потёртом полушубке – крепкий, широкоплечий мужик с тёмной бородой, крикнул тоже:
- Спасибо!
Третьей была женщина: как понял Янгул, дочь или невестка старика. Опустив лицо, казавшееся особенно бледным от туго намотанного тёмного платка, тихо произнесла, когда Янгул поравнялся с нею:
- Спаси тебя Бог…
Он опрометчиво обернулся, чтобы пожелать того же – она вскрикнула и заслонилась рукой.
Но он всё равно запомнил их – всех троих. Ему даже казалось: если где-нибудь встретит через много лет, в ярмарочной пёстрой сутолоке, узнает непременно.
Куда бы ни держал теперь путь Янгул, Священное Писание и Псалтырь, подарки Аринушки, всегда сопровождали его в дороге. Жить так, как заповедал жить на земле Христос, бывало подчас неимоверно трудно. Но Янгула никогда не покидало одно давнее воспоминание: как он, растерянный, потрясённый, стоял в крепости, озираясь по сторонам, а вокруг недвижными холмиками праха и песка лежали те, кто ещё мгновение назад были такими же, как он, каменными воинами. Это был тот день и час, когда он впервые задумался об устроении мира. И попытался ответить себе на вопрос, отчего не рассыпался в пыль вместе с другими ардарами. Зачем дана была ему эта жизнь? Зачем сохранена?
И когда Аринушка принесла ему книги, он прочёл в них именно то, что давно уже смутно чувствовал своим холодным сердцем. А теперь именно в них и в своей вере Янгул находил единственное утешение и единственную опору. Возможно ли будет найти слова, чтобы объяснить всё, произошедшее в его душе за этот год? Выразить всё, ничего не упустив? Едва ли возможно. Да и так надо ли?..
…А в оставленном доме, в заброшенном садике всё, всё напоминало об Аринушке, и только о ней. Живо вспоминался её ласковый голос, её взгляд и песни, её тёплые руки у него на груди… Он помнил всё: вот здесь она полола, вот здесь стояла, поливая пересаженные цветы, а вон там он подобрал её, сонную, на руках внёс в открытую дверь… И ему даже чудилось, что где-то очень далеко, в глубине мутного зеркала, всё ещё живёт её отражение в тёплой шубе, где она – такая растерянная, такая красивая, такая нежная…
И статуя из зелёного камня всё так же сжимала в холодной руке красный орлец, остро напоминая о том, что было бы, не стукни вовремя крышка сундука. Но милое личико Аринушки, её приоткрытые губы были тогда так близко, так…
…Он вылетел из-за поворота, и верный Басар оказался голова к голове с буланым коньком, впряжённым в телегу. Конёк всхрапнул и дёрнулся; все, кто сидел на телеге, разом подняли крик. Но Басар толкнул копытами дорогу и раз, и другой – и эти люди тоже навсегда остались позади, не обретя ни лиц, ни имён.
Он ещё только спускался с пригорка, приближаясь к развилке, на которой той памятной ночью простился с Ариной – а по дворам уже бежали мальчишки, и перелетало по воздуху то любопытное, то испуганное:
- Ардар!
Он въехал в молчаливую, неживую деревню. Всё затаилось; не дыша, провожало его недобрым взглядом в щели ставен.
Янгул знал: сегодня поутру Аринушка, как обыкновенно, ушла к боярскому двору. Но сейчас – после долгого, от полнолуния до новолуния, раздумья – он ехал не к ней.
У заветного домика с резными ставнями он осадил Басара и спрыгнул на землю. Сам открыл ворота, ввёл коня во двор, привязал. Ни мгновения не медля, поднялся на крыльцо и вошёл в избу, не стукнув ни в дверь, ни в окошко.
Марфа Никитична замешивала тесто для хлеба и стояла к окнам спиной: незваного гостя она услыхала, лишь когда тот шагнул из сеней на порог, и скрипнула половица. Повернулась к дверям – и, застонав, стала медленно оседать, хватаясь дрожащей рукой за печку. Жалобно, протяжно охнула:
- Го-о-осподи Иисусе… - и грузно опустилась на лавку.
Янгул отыскал взглядом красный угол, перекрестился на иконы, поклонился – и только после этого повернулся к хозяйке:
- Здравствуй, Марфа Никитична.
В её глазах уже стояли слёзы – и, едва он шевельнул чёрными губами, сорвались и покатились по морщинистому лицу. Какое-то время она лишь молча всхлипывала, дрожа, а потом тихо спросила:
- Зачем ты пришёл? Что тебе ещё-то надо?
- Хотел поговорить, - негромко отозвался ардар.
- Дочь мою сгубил, истукан… А теперь – поговорить…
Он чуть склонил голову:
- Я хочу увидеться с ней. Узнать, как она…
- Ка-ак она?! – на вдохе вскрикнула Марфа. – Как?! Я б сказала тебе, как! Я б тебя… Тьфу! Глаза б мои на тебя не глядели!.. Ну, чего стоишь-то? Заходи… раз уж явился...
Он прошёл в избу, спокойно сел на лавку подле стола. Марфа, тщетно пытаясь скрыть испуг, разглядывала его с головы до ног. За прошедший год она кое-как свыклась со страшной правдой, что её ласковая, добрая дочка отдала своё сердце ардару. Марфа всё это время старательно убеждала себя, что, должно быть, не так ужасен был тот ардар, раз полюбила его Аринушка. Раз он её полюбил… И частенько ловила себя на мысли, что думает о нём скорее как о человеке. А тот страшный, чёрный, облитый бледным светом заходящей луны – это вроде как было что-то совсем иное.
Но теперь, когда он нежданно-негаданно вошёл в дом, пугающие воспоминания ожили во всех звуках, во всех красках, во всех оттенках чувств, что испытала тогда Марфа.
Он был действительно ужасен. Что приятного могла найти Аринушка в этой жуткой неровной маске, в глубоко запрятанных звериных глазах? Как не были ей противны эти руки, все в каменных трещинах? От ардара веяло и холодом подземелья, и жестокостью воинственного чужеземца… Как могла её милая дочка насмерть полюбить такое каменное чудовище?..
Она отёрла слёзы, вернулась к оставленной работе:
- Я хлеб-то испеку… А ты говори… Коль и вправду поговорить пришёл…
Он монотонно согласился:
- Хорошо.
Марфа с удвоенной силой взялась вымешивать тесто, приправляя его слезами. На всякий случай скупо, как объедки псу, бросила:
- Расстались отчего, я про то знаю. Аринушка сказывала.
Он помолчал.
- Я очень хочу увидеться с нею. Хоть на час. Но если только ты разрешишь нам встретиться. Изменить мы ничего не сумеем. Как было всё, так и останется.
Марфа кинула кусок теста на доску, стала отчаянно лупить его руками. Хотела сдержаться, не говорить того, что накипело – но не вытерпела, заплакала:
- Как она тебя, мерзкого такого, поцеловать-то решилась?
Он усмехнулся:
- Не знаю.
- Ох, горе, горе… Зачем только вы встретились?..
- Встретились и встретились. Прошлого не поменять.
- Это верно, - печально согласилась Марфа. – А она, голубушка, всё плакала, плакала… Я боялась – ослепнет от слёз. Сидела вот тут, у окошка… Посмотришь на неё – так сердце в груди и сожмётся. Исхудала вся… Ни следа от неё, прежней, не осталось…
В его неподвижной маске ничего не изменилось. Немного подождав, он спросил:
- Разрешишь нам повидаться? Скажи, как мать, что для неё лучше будет?
- И так, и так худо… И так, и так одна боль да слёзы…
Она отвернулась, сунула в печь ухват, чтоб вытащить похлёбку – и охнула: ветхая ручка не выдержала полный горшок, надломилась. Марфа опустила руки, покорно глядя на бурлящий горшок.
- Вот ты пришёл, и всё не слава Богу…
Янгул, ничего не сказав, встал и подошёл к устью печи. Марфа посторонилась, с отвращением глядя на хвост из чёрных волос, туго перевязанный на затылке вылинявшей голубой лентой. Хвост отливал гадючьей чешуёй и будто бы сам собой шевелился, ползал по каменной спине. Ардар заглянул в печь, сунул туда руки и вытащил раскалённую посудину.
- Фу, испужал, нечисть, - выдохнула Марфа. И неожиданно улыбнулась:
- Голыми-то руками…
- Арину это тоже забавляло, - неторопливо произнёс ардар. - Не вдруг привыкла.
- Да знаю, - буркнула Марфа. – Или думаешь, она мне не сказывала? Только и разговоров было, что о тебе… Каждый божий день… Околдовал ты её, не иначе…
Он опять улыбнулся своими жуткими чёрными губами, и Марфа почувствовала, как покатилось сердце в самые пятки, точно заяц под гору. Небось, уже завтра поутру сама себе не поверит, что намедни стоял едва ли не в аршине от неё живой кусок скалы. Да не где-нибудь: в её собственной избе…
- Это она меня околдовала.
Марфа, услыхав такое, замахнулась на него обломком ухвата:
- Я те… Ни стыда, ни совести!
Он нисколько не обиделся, спокойно возразил:
- Это ты зря говоришь. А ухват дай сюда. Я починю.
Он шагнул вперёд, и Марфа проворно попятилась. Поскорее поставила деревянную ручку на пол, прислонив к печи – чтобы, упаси Бог, не передавать из рук в руки.
- Ну, чини… Коли разумеешь…
Он повертел в руках сломанную утварь, произнёс, не поднимая лица:
- Правду сказывала Аринушка. Добрая ты женщина. Вот и дочь такую же взрастила.
Губы у Марфы вновь задрожали. Она спешно поднесла к глазам край передника и махнула на ардара рукой:
- Иди уж… Работай…
Продолжение следует...
Болок (сани с болком) - пассажирские сани с крытым верхом.
Копыло - вертикальная деталь, с помощью которой полоз саней крепится к сиденью.
Малая сажень - расстояние от пола до руки, поднятой на уровень плеча.
Часть 10. Стр. 51-56
* * *
Днём и ночью плели пауки длинные, прочные нити, днём и ночью плела Аринушка из тех ниток кружево. Не смеётся, не улыбается, не разговаривает ни с кем – знай, плетёт кружево для бабы Яги. Уж и реки льдом покрылись, и снег весь белый свет замёл – ничего не видит Аринушка, только на работу свою смотрит. Уж и птицы вернулись, и реки вскрылись вновь, пришла весна – да только и это не радует Аринушку. Ничего не надобно ей, только бы выручить друга сердечного, только бы снова рядом с ним быть…
И вот однажды проснулась Аринушка поутру, глядь – нет больше в избе страшных пауков. Догадалась она, что соткала кружево, побежала скорее в лес, отдала его бабе Яге:
- Вот, бабушка. Выполнила я твою просьбу. Помоги же и ты мне теперь…
Вернула ей баба Яга прежний острый слух – и говорит:
- Не так быстро, девица. Сослужишь мне последнюю службу – так и быть, научу тебя, как мёртвый камень живым сделать.
Заплакала Аринушка горше прежнего, да что поделаешь? Баба Яга дала ей горшочек, доверху полный пшеницы:
- Повадились у меня мыши зерно портить. Стала я перебирать, да мешок-то и просыпала, всю пшеницу с грязью смешала. Перебери мне её, очисти от сора, в новый мешок сложи – вот тогда и поговорим, коли выполнишь. А коли не выполнишь – пеняй на себя! Не смотри, что горшочек мал: сколько за раз переберёшь, столько в нём тотчас прибавится. А чтоб работалось тебе спокойнее, как ступишь на порог, отберу я силу у твоих резвых ножек.
Идёт Аринушка из зачарованного леса домой – слёзы ручьями текут, в горшочек с пшеницей капают.
- Ах, - говорит, - друг мой милый! Зачем я тогда матушке про колечко сказалась? Зачем вовремя к тебе не пришла?
Но не слышит её любезный друг. Стоит он над Темень-рекой недвижным утёсом, ни вздохнуть, ни шевельнутся не может…
* * *
Басар, сделав несколько последних скачков по лесной тропе, выбрался на дорогу и перешёл в галоп. Ехать этой дорогой средь бела дня, не таясь, ещё год назад он бы, наверное, не посмел.
Но тогда всё было иначе… Даже сердце в груди, несмотря на любовь, было ещё мёртвое, каменное.
Что скажет он? С чего начнёт? Как объяснит, почему снова оказался в этих краях? Где отыщет слова, что вместили бы всё, произошедшее с душой за минувший год?
Как уехал навсегда, как скитался в тоске, искал, где поселиться… Как нашёл; как понемногу отстроил заброшенный дом на опушке чужого, диковинного леса, за которым открывалось бескрайнее тёплое море. Как почти уже привык, как уверился: пережито, переболело, подёрнулось пеплом…
И как потом в синем горячем небе пролетел над его головой клин перелётных гусей, и как второй раз в жизни полились по каменным щекам человеческие, обжигающие слёзы. Гуси летели на север, домой. Туда, где впервые встретил он Аринушку, где узнал её и полюбил всей душой.
Как защемило тогда сердце!.. Как сжался весь белый свет до одной лишь мысли, одного слова: поеду! Вернусь! Не могу жить больше, не ведая: как она? Что она? С кем…
Вот тогда-то и перестал хорониться по оврагам, кутаться в ночную мглу. И женский крик, и детский плач, и крепкую ругань слыхал в свою сторону. Видел и злые, волчьи взгляды из-под человечьих бровей. Но никого из этих людей не запомнил.
Запомнил другое: круто уходила вверх дорога от реки и стояла, покорная и жалкая, лошадёнка, впряжённая в сани с болком. На переправе треснул лёд; сани накренились, застряли, вытащить их лошадёнка не могла. Переправа встала, на берегу собрался народ. Все кричали, наперебой советовали, качали головой, хмурились. Кто-то притащил длинные палки, чтоб подсунуть под полозья, кто-то подвёл второго коня. Но сани встали намертво. Янгула даже не сразу заприметили в толпе: он успел разобраться, что случилось, прежде, чем какая-то баба углядела его и заверещала.
Он тронул пятками Басара – конь осторожно спустился по склону, кроша копытами спёкшийся наст, и ступил на лёд. Доехав до середины реки, Янгул спешился и отпустил Басара. Тот, повинуясь знаку, послушно вышел на противоположный берег – народ расступился в молчании. Ардар прошагал почти до самых саней и глянул в полынью, где плавали осколки льда. Дна было не видать – только стылая чёрная вода сердито огибала полоз. Ему подумалось, что едва ли здесь, у берега, больше, чем малая сажень до дна. А если и больше, что с того?
Он сделал осторожный шаг вперёд, потом ещё полшага – и спрыгнул прямо в полынью. Воды оказалось по пояс – но даже его, каменного, она обдала таким холодом, что на миг перехватило дыхание. Нащупав ушедший под воду полоз, он мигом понял, в чём дело: откатившись, тот прошёл под корягой, и при движении вперёд она цеплялась за копыло, не давала ходу. Янгул попытался отвести её в сторону, но ему не удалось. Тогда он двумя руками взялся за полоз, потянул на себя и чуть вверх – и крикнул на берег:
- Тащи!
Мужик в потёртом полушубке, что впряг своего коня, хлестнул его; очнувшись, подалась вперёд и измученная лошадёнка.
- Но! Но, но! Давай, давай, давай, родимые-е, дава-ай! – кричал крестьянин; копыта лошадей скребли утоптанный снег. Сани вздрогнули, скрипнул болок; Янгул со всей силы дёрнул полоз на себя, приподнял – и коряга соскользнула, с плеском ушла в воду. Он подтолкнул ещё раз – и по толпе пролетел радостный вздох: сани выехали на берег. Янгул выбрался следом, прорубив себе дорогу коротким мечом; стряхнул с доспеха налипшие льдинки. Выливать воду из сапог на глазах у всей переправы он не собирался, и хотел уже кликнуть Басара, чтобы продолжить путь. Но тут к нему робко приблизился седой, с выщипанной бородёнкой, старик – хозяин саней. Остановился чуть поодаль и громко сказал сиплым, дрожащим голосом:
- Спасибо!
Второй – тот самый, в потёртом полушубке – крепкий, широкоплечий мужик с тёмной бородой, крикнул тоже:
- Спасибо!
Третьей была женщина: как понял Янгул, дочь или невестка старика. Опустив лицо, казавшееся особенно бледным от туго намотанного тёмного платка, тихо произнесла, когда Янгул поравнялся с нею:
- Спаси тебя Бог…
Он опрометчиво обернулся, чтобы пожелать того же – она вскрикнула и заслонилась рукой.
Но он всё равно запомнил их – всех троих. Ему даже казалось: если где-нибудь встретит через много лет, в ярмарочной пёстрой сутолоке, узнает непременно.
Куда бы ни держал теперь путь Янгул, Священное Писание и Псалтырь, подарки Аринушки, всегда сопровождали его в дороге. Жить так, как заповедал жить на земле Христос, бывало подчас неимоверно трудно. Но Янгула никогда не покидало одно давнее воспоминание: как он, растерянный, потрясённый, стоял в крепости, озираясь по сторонам, а вокруг недвижными холмиками праха и песка лежали те, кто ещё мгновение назад были такими же, как он, каменными воинами. Это был тот день и час, когда он впервые задумался об устроении мира. И попытался ответить себе на вопрос, отчего не рассыпался в пыль вместе с другими ардарами. Зачем дана была ему эта жизнь? Зачем сохранена?
И когда Аринушка принесла ему книги, он прочёл в них именно то, что давно уже смутно чувствовал своим холодным сердцем. А теперь именно в них и в своей вере Янгул находил единственное утешение и единственную опору. Возможно ли будет найти слова, чтобы объяснить всё, произошедшее в его душе за этот год? Выразить всё, ничего не упустив? Едва ли возможно. Да и так надо ли?..
…А в оставленном доме, в заброшенном садике всё, всё напоминало об Аринушке, и только о ней. Живо вспоминался её ласковый голос, её взгляд и песни, её тёплые руки у него на груди… Он помнил всё: вот здесь она полола, вот здесь стояла, поливая пересаженные цветы, а вон там он подобрал её, сонную, на руках внёс в открытую дверь… И ему даже чудилось, что где-то очень далеко, в глубине мутного зеркала, всё ещё живёт её отражение в тёплой шубе, где она – такая растерянная, такая красивая, такая нежная…
И статуя из зелёного камня всё так же сжимала в холодной руке красный орлец, остро напоминая о том, что было бы, не стукни вовремя крышка сундука. Но милое личико Аринушки, её приоткрытые губы были тогда так близко, так…
…Он вылетел из-за поворота, и верный Басар оказался голова к голове с буланым коньком, впряжённым в телегу. Конёк всхрапнул и дёрнулся; все, кто сидел на телеге, разом подняли крик. Но Басар толкнул копытами дорогу и раз, и другой – и эти люди тоже навсегда остались позади, не обретя ни лиц, ни имён.
Он ещё только спускался с пригорка, приближаясь к развилке, на которой той памятной ночью простился с Ариной – а по дворам уже бежали мальчишки, и перелетало по воздуху то любопытное, то испуганное:
- Ардар!
Он въехал в молчаливую, неживую деревню. Всё затаилось; не дыша, провожало его недобрым взглядом в щели ставен.
Янгул знал: сегодня поутру Аринушка, как обыкновенно, ушла к боярскому двору. Но сейчас – после долгого, от полнолуния до новолуния, раздумья – он ехал не к ней.
У заветного домика с резными ставнями он осадил Басара и спрыгнул на землю. Сам открыл ворота, ввёл коня во двор, привязал. Ни мгновения не медля, поднялся на крыльцо и вошёл в избу, не стукнув ни в дверь, ни в окошко.
Марфа Никитична замешивала тесто для хлеба и стояла к окнам спиной: незваного гостя она услыхала, лишь когда тот шагнул из сеней на порог, и скрипнула половица. Повернулась к дверям – и, застонав, стала медленно оседать, хватаясь дрожащей рукой за печку. Жалобно, протяжно охнула:
- Го-о-осподи Иисусе… - и грузно опустилась на лавку.
Янгул отыскал взглядом красный угол, перекрестился на иконы, поклонился – и только после этого повернулся к хозяйке:
- Здравствуй, Марфа Никитична.
В её глазах уже стояли слёзы – и, едва он шевельнул чёрными губами, сорвались и покатились по морщинистому лицу. Какое-то время она лишь молча всхлипывала, дрожа, а потом тихо спросила:
- Зачем ты пришёл? Что тебе ещё-то надо?
- Хотел поговорить, - негромко отозвался ардар.
- Дочь мою сгубил, истукан… А теперь – поговорить…
Он чуть склонил голову:
- Я хочу увидеться с ней. Узнать, как она…
- Ка-ак она?! – на вдохе вскрикнула Марфа. – Как?! Я б сказала тебе, как! Я б тебя… Тьфу! Глаза б мои на тебя не глядели!.. Ну, чего стоишь-то? Заходи… раз уж явился...
Он прошёл в избу, спокойно сел на лавку подле стола. Марфа, тщетно пытаясь скрыть испуг, разглядывала его с головы до ног. За прошедший год она кое-как свыклась со страшной правдой, что её ласковая, добрая дочка отдала своё сердце ардару. Марфа всё это время старательно убеждала себя, что, должно быть, не так ужасен был тот ардар, раз полюбила его Аринушка. Раз он её полюбил… И частенько ловила себя на мысли, что думает о нём скорее как о человеке. А тот страшный, чёрный, облитый бледным светом заходящей луны – это вроде как было что-то совсем иное.
Но теперь, когда он нежданно-негаданно вошёл в дом, пугающие воспоминания ожили во всех звуках, во всех красках, во всех оттенках чувств, что испытала тогда Марфа.
Он был действительно ужасен. Что приятного могла найти Аринушка в этой жуткой неровной маске, в глубоко запрятанных звериных глазах? Как не были ей противны эти руки, все в каменных трещинах? От ардара веяло и холодом подземелья, и жестокостью воинственного чужеземца… Как могла её милая дочка насмерть полюбить такое каменное чудовище?..
Она отёрла слёзы, вернулась к оставленной работе:
- Я хлеб-то испеку… А ты говори… Коль и вправду поговорить пришёл…
Он монотонно согласился:
- Хорошо.
Марфа с удвоенной силой взялась вымешивать тесто, приправляя его слезами. На всякий случай скупо, как объедки псу, бросила:
- Расстались отчего, я про то знаю. Аринушка сказывала.
Он помолчал.
- Я очень хочу увидеться с нею. Хоть на час. Но если только ты разрешишь нам встретиться. Изменить мы ничего не сумеем. Как было всё, так и останется.
Марфа кинула кусок теста на доску, стала отчаянно лупить его руками. Хотела сдержаться, не говорить того, что накипело – но не вытерпела, заплакала:
- Как она тебя, мерзкого такого, поцеловать-то решилась?
Он усмехнулся:
- Не знаю.
- Ох, горе, горе… Зачем только вы встретились?..
- Встретились и встретились. Прошлого не поменять.
- Это верно, - печально согласилась Марфа. – А она, голубушка, всё плакала, плакала… Я боялась – ослепнет от слёз. Сидела вот тут, у окошка… Посмотришь на неё – так сердце в груди и сожмётся. Исхудала вся… Ни следа от неё, прежней, не осталось…
В его неподвижной маске ничего не изменилось. Немного подождав, он спросил:
- Разрешишь нам повидаться? Скажи, как мать, что для неё лучше будет?
- И так, и так худо… И так, и так одна боль да слёзы…
Она отвернулась, сунула в печь ухват, чтоб вытащить похлёбку – и охнула: ветхая ручка не выдержала полный горшок, надломилась. Марфа опустила руки, покорно глядя на бурлящий горшок.
- Вот ты пришёл, и всё не слава Богу…
Янгул, ничего не сказав, встал и подошёл к устью печи. Марфа посторонилась, с отвращением глядя на хвост из чёрных волос, туго перевязанный на затылке вылинявшей голубой лентой. Хвост отливал гадючьей чешуёй и будто бы сам собой шевелился, ползал по каменной спине. Ардар заглянул в печь, сунул туда руки и вытащил раскалённую посудину.
- Фу, испужал, нечисть, - выдохнула Марфа. И неожиданно улыбнулась:
- Голыми-то руками…
- Арину это тоже забавляло, - неторопливо произнёс ардар. - Не вдруг привыкла.
- Да знаю, - буркнула Марфа. – Или думаешь, она мне не сказывала? Только и разговоров было, что о тебе… Каждый божий день… Околдовал ты её, не иначе…
Он опять улыбнулся своими жуткими чёрными губами, и Марфа почувствовала, как покатилось сердце в самые пятки, точно заяц под гору. Небось, уже завтра поутру сама себе не поверит, что намедни стоял едва ли не в аршине от неё живой кусок скалы. Да не где-нибудь: в её собственной избе…
- Это она меня околдовала.
Марфа, услыхав такое, замахнулась на него обломком ухвата:
- Я те… Ни стыда, ни совести!
Он нисколько не обиделся, спокойно возразил:
- Это ты зря говоришь. А ухват дай сюда. Я починю.
Он шагнул вперёд, и Марфа проворно попятилась. Поскорее поставила деревянную ручку на пол, прислонив к печи – чтобы, упаси Бог, не передавать из рук в руки.
- Ну, чини… Коли разумеешь…
Он повертел в руках сломанную утварь, произнёс, не поднимая лица:
- Правду сказывала Аринушка. Добрая ты женщина. Вот и дочь такую же взрастила.
Губы у Марфы вновь задрожали. Она спешно поднесла к глазам край передника и махнула на ардара рукой:
- Иди уж… Работай…
Продолжение следует...
@темы: Проза, "Аринушка и ардар", Творчество
-
-
26.02.2010 в 23:01Дайте мне того, с каменной рукой, я сойду
-
-
26.02.2010 в 23:05курим мы... а что мы кстати курим? сон-траву? не, не катит. м. грибы? камень?
А!!!!! Мы курим АРДАРОВ!!! Х)))-
-
26.02.2010 в 23:10-
-
26.02.2010 в 23:29Арина ревновать может... за баб то)) но может и с нее лепить...ну хорошо, тебе с каменной рукой, а нам с каменноы...ой... кхм... короче, с инструментами. Х))))
Т.е. х.моржовый ардары переплюнули...
Акул
А я вобще не курю ))
и мне и так мозг выносит в хорошей компании )))
-
-
26.02.2010 в 23:33-
-
26.02.2010 в 23:33Ога, читай комментарии автора по поводу каменных .. рук)
-
-
26.02.2010 в 23:36-
-
26.02.2010 в 23:37У... бабу Ягу-то забыли...
пусть и ее поцелует... салон красоты придумал ардар. я поняла...-
-
26.02.2010 в 23:40"Аринушка и член-камень"
-
-
26.02.2010 в 23:43Ой, блин... Не, всё, надо наконец лечь и почитать перед сном что-нибудь более мирное.
-
-
26.02.2010 в 23:43-
-
26.02.2010 в 23:45А ещё есть варианты "Янгул и бадейка" , "Янгул и сундук", "Янгул и ухват", "Янгул и статуя в саду", а также "Янгул и птичка"!
Ну... оживший сундук... это разве к ПКМ... А статую оживлять нинада)
-
-
26.02.2010 в 23:45-
-
26.02.2010 в 23:46нет, ну согласись, вероятность есть! а значит, простор для фанфиков...
-
-
26.02.2010 в 23:48-
-
26.02.2010 в 23:50это не мешает нам нисколько ))))))))))))
-
-
27.02.2010 в 01:12и да, с Арины лепить... тгда Янгул ревновать будет))) Х))))
ппц, многостаночник - пятилетку за три года! армию каменных бабищ за три дня и три ночи! Х)))а потом пойдут каменные детки, собачки ,кошечки... Х) так появились каменные великаны в фольклоре))
-
-
27.02.2010 в 01:19и да, с Арины лепить... тгда Янгул ревновать будет))) Х))))
йа нипадумал ((
будет лепить с Любушки (которую подсмотрит в бане), чтоб досадить главкому-тезке ))))Бедный... у него ж губы затекут всех целовать... этак Аринка без поцелуев останется...я не слышала про каменных великанов в фольклоре... О.о
так появится выражение: за мужем, как за каменной стеной
-
-
27.02.2010 в 01:25ну, конвеер)) зато потом всем точно не до него.. а губы - дык каменный жеж! Х) ))
каменные великаны - это не в русском но есть)) кто сказал что они потом не свалят забугор где потише и про Каменную Княжну не слыхали? Х)))
-
-
27.02.2010 в 01:35Точно. Свалят. Они же катехизированные будут. Понесут свет православия забугор. Круто.-
-
27.02.2010 в 01:37а все началось с одной тетки, которая обладала охрененной магической силой и недотра...эээммм.... ПМС у нее был. затяжной. Х)-
-
27.02.2010 в 13:51бедная тетка... как все грустно кончилось (((((