Поехали!
Продолжение повести. Терпим, терпим, осталось совсем немного!
дубленый - крашеный
кокошник - женский головной убор (в тексте – похожий на шапочку)
лазоревый камень - лазурит
нагрудник - род женской одежды
повойник - платок, покрывающий голову, головной убор женщины.
праздник - в тексте имеется в виду икона, стоящая в центре храма на аналое.
Часть 12, стр. 63-67
* * *
И говорит баба Яга дальше:
- Как накинешь рубаху на каменного человека, возвращайся в деревню и проси, чтоб повенчали тебя с ним. Как повенчают вас, так и станет он снова живым, как прежде. Только смотри, никому не сказывай, чего ждёшь от этой свадьбы! Коль хоть одному человеку откроешься – так и будешь век с камнем вековать! Вот теперь я всему тебя, красна девица, научила. А дальше уж ты сама решай.
Поблагодарила Аринушка бабу Ягу и скорее домой побежала, волшебной иглой рубаху венчальную вышивать. Сделает игла стежок – и тут же из рук выскользнет, в палец Аринушке вонзится. Плачет девица, и капает на вышивку то слеза горючая, то алая кровь. Больно девице, но терпит она, не бросает работу. Дорог ей ардар-камень больше жизни, хочет она, чтобы ожил он, пробудился от мёртвого сна…
* * *
В воскресенье утром Марфа, отложив будничный нагрудник, надела поверх рубахи чёрный сарафан-крашенинник, а голову вместо скромного повойника покрыла плоским кокошником, расшитым птицами. Аринушка особливо наряжаться не стала: надела простой сарафан, дубленый в красный цвет, но выбрала из своего ларца серьги и колечко похитрее – и мать с дочерью пошли в храм на обедню.
Церковка стояла в другом конце улицы, но привычная дорога от родных ворот до дверей Божьего дома в это утро оказалась мучительной. С Аринушкой соседи здоровались ласково, словно бы жалели; с Марфой Никитичной куда суше – и тут же отводили глаза. Нет большей обиды честному человеку, чем когда обвинят его во лжи и бесчестии. И, глядя на мать, Аринушка тихо произнесла:
- Матушка, не кручинься. Обещался он просьбу мою выполнить. А его слово – каменное. Да и сказывал, что не впервой…
- Ох, горюшко ты моё, - вздохнула Марфа. – Боюсь я, как бы худшего зла не вышло…
- А ты не бойся, матушка, - ласково сказала Аринушка, - его и не выйдет.
В храм они пришли вовремя: дьяк козлиным голосом читал часы, служба ещё не началась. Марфа бросила в кружку две полушки, тихо прошла по церкви, прикладываясь ко всем иконам. С особым благоговением затеплила свечу перед образом Богородицы и долго молилась, шевелила губами: скорбь на сердце лежала великая.
- Ишь, ишь, колдунья в храм Божий пожаловала, - чиркнуло, как сохой по камню, где-то за спиной. Марфа не стерпела, оглянулась в сердцах – никого. Только покатился сгорбленный шарик в левый придел, к образу Иоанна Крестителя. Егоровна… Кто ж ещё.
Отец Власий кончил исповедывать в правом приделе, прошёл в алтарь, неся в руках искусно вырезанный деревянный крест и Священное Писание. Марфа, как и другие селяне, отца Власия не жаловала: пастырь из него, по общему разумению, был худой. Но отчего-то всякий раз сладко становилось на сердце, когда видела она этот краткий миг – как, приняв исповедь, возвращается батюшка в алтарь. Никто, даже настоятель собора в городе, что приезжал к ним однажды на престольный праздник, никто не умел держать святыню в руках так, как удавалось то отцу Власию. Как единственное долгожданное чадо, как нежданное богатство, как пшеничный хлеб после долгих дней страшного голода – вот как получалось у батюшки. И Марфа рассуждала про себя: а пусть так. Пусть порой не умеет сказать отец Власий толковой проповеди, да зато верит он чистою, почти детскою верою. А то видала она на своём веку и краснобаев: говорит гладко, руками себе помогает, крестится благоговейно, святых помянув – а глаза холодней льда. Говорить говорит – а сам ли верует?
Храм постепенно заполнился прихожанами, на клирос вышел хор: старшая попова дочка, худая некрасивая девка, жена кузнеца, тётка Настасья, и подслеповатый Сысой. Попова дочка пела пока скверно – ещё училась, да и голос у неё был болезненный, жидкий. Настасья же, и в особенности Сысой пели ладно, с любовью. Марфе особенно нравилось, как поют они – самым простым распевом – заповеди блаженства и херувимскую. В эти мгновения ей всегда чудилось, будто Господь склоняет ухо Свое прямо к их церквушке, и в самом деле слышит все просьбы, видит все беды, с которыми пришли к нему простые крестьяне…
В храме, почти не видные, мерцали редкие свечи; летнее солнце давно уже поднялось высоко и лило свет сквозь окна. Служба вот-вот должна была начаться. Марфа заметила, что пришёл в церковь и Петенька – но к Аринушке отчего-то не подошёл, лишь поздоровался и чинно встал на мужской половине. И Марфа украдкой кидала на него взволнованные взгляды – и ей казалось, что нет-нет да и смотрел он туда, где почти у праздника в ярком ситцевом платочке стояла Любушка. Чудилось то или было на самом деле, Марфе никак не удавалось угадать – и не было душе покоя даже здесь, в Божьем доме.
Стукнула дверь – как видно, вошёл кто-то из селян, прибегающих в церковь в самый последний миг, а то и опаздывающих на службы. И тотчас из алтаря вознёсся голос отца Власия. Настасья подняла огрубелую руку, чтоб подать знак хору – но тут попова дочка, стоявшая лицом к прихожанам, не дождавшись никакого знака, открыла рот и протяжно завопила.
И Марфа углядела, как, всё ниже наклоняя личико, старается скрыть улыбку Аринушка.
Поднялся переполох; то тут, то там взлетали под купол жалобные оханья. Выждав немного, Марфа оглянулась и тоже посмотрела туда, куда, враз позабыв о святых образах, оборотились все, кто был в церкви.
Там, у самого порога, перегородив собою выход, стоял Янгул – и, единственный из всех, смотрел поверх толпы на лик Христа.
- Не начали б в окошко с перепугу прыгать, - чуть слышно шепнула матери Аринушка.
Отец Власий вышел из алтаря на крик дочери – и тоже застыл с открытым ртом.
Разлилось жуткое, тяжёлое молчание. И в наступившей тишине камнепадом прогрохотали негромкие слова:
- Вы на меня пришли посмотреть или Богу помолиться?
- Так то не мы пришли, то ты пришёл, истукан!.. – дрожащим голосом поправил ветхий старик в длинной белой рубахе и подштанниках. – Сколько лет живу на свете, один зуб во рту остался, а чтоб ардар в Божий храм войти не испужался – такого не видывал!
Янгул повернул голову, посмотрел на него – и дед съёжился, как засохшее яблоко. Хотел что-то ответить – но тут отец Власий сообразил, что вострые умом крестьяне из слов деда Трифона выберут, что поярче блеснёт: либо ардар – не ардар, либо храм – не храм. Батюшка закрыл рот, приосанился и громко спросил с амвона, обращаясь к Янгулу:
- А ты, сын мой… Оно ж дело такое… Нечисть-то в дом ко Господу войти не может, про то всякий знает. Но ты мне вот что скажи: во Христа веруешь ли?
- Верую, - последовал ответ, и Янгул на глазах у всех поднял правую руку и сотворил на себе крестное знамение.
В церкви ахнули, зашептались.
- А ты… и крещён в православной вере?
- Нет, - он на миг замолчал. – Если только кто возьмётся меня покрестить.
На этот раз народ притих совсем: стало слышно, как потрескивают, сгорая, копеечные свечи.
- Коли веруешь в Святую Троицу, отчего ж не покрестить-то? – очень просто ответил отец Власий. – Вот кончу обедню служить, и поговорим с тобой, сын мой. А пока проходи да становись… Вот, где местечко есть…
Янгул грузно прошагал на указанное сухим пальцем священника место и встал неподвижно, слегка склонив голову, опустив руки. Он оказался как раз рядом с разговорчивым дедом; тот едва доставал седой макушкой до середины плеча ардара, и оттого каменный гость казался исполином.
Некоторые бабы, перепуганные до смерти, выскочили вон, как только ардар освободил выход. И вслед им немедленно покатился из дальнего угла полный праведного гнева шёпот:
- Ишь, ишь, Божий храм им не свят!
Дед Трифон с опаской повернулся, поднял сморщенное личико и с интересом посмотрел на Янгула.
- А ты, это… Коль не крещён пока, как возглас об оглашенных будет, ты, того… выйти тебе надобно.
Янгул спокойно кивнул:
- Я знаю.
- Не первый раз, что ль? В храме-то?
- Да.
Хор запел – как гусли в руках пьяного музыканта; голос поповой дочки сильно дрожал и никак не мог попасть в нужный лад.
- А ты и впрямь, что ли, так-таки весь из камня? – зашептал старик.
- Дед, не мешал бы, - строго шепнул справа рослый темноволосый парень – судя по всему, внук. – Служба уж началась.
- Не серчай, Стёпушка, не серчай, голубчик, - забормотал Трифон. – Я того… Я нечаянно… Больно удивительно мне… Такое чудо Божье…
- Да ты сам, дед, такое чудо, - хмыкнул Степан. По привычке искать отклика в чужих глазах посмотрел в сторону –– и наткнулся на взгляд чёрных искр из прорезей маски. Наткнулся – и смущённо, неловко растянул губы в улыбке. Ардар поглядел на внука с дедом и чуть заметно улыбнулся в ответ.
Служба шла своим чередом; правда, то и дело какая-нибудь любопытная баба оборачивалась удостовериться, что каменный человек в самом деле до сих пор стоит в церкви, крестится и кладёт поклоны вместе со всеми. Убеждалась в этом, пугалась и отворачивалась. Но тут же – как лист, задетый порывом ветра – разворачивалась другая.
Янгулу это мешало, но он не сердился. Выбирая момент, когда на него никто не косился, он сам украдкой бросал взгляд туда, где в самом нарядном, красном с вышивкой, платке, скромно опустив ресницы, стояла рядом с матерью Аринушка.
* * *
После возгласа «оглашенные, изыдите!» Янгул развернулся и покинул храм. И, выходя на крыльцо, скорее почувствовал, чем услышал: вслед, недобро дыша, устремился кто-то ещё.
Ардар резко обернулся – и чуть не в аршине от себя увидал крепкого рослого юношу с густыми, пшеничного цвета, волосами. Ярко-голубые глаза глядели дерзко, с вызовом, подбородок был вздёрнут. Надета на нём была алая шёлковая косоворотка, подпоясанная хитро сплетённым шнурком, и в цвет ей алели губы, сложенные в презрительную гримасу.
Парень вздрогнул от неожиданности, когда Янгул столь быстро повернулся, но не очень-то испугался: смотрел сердито, даже зло. Хотя и залила щёки пунцовая краска, хотя и отшатнулся, чтобы длинные волосы ардара не задели его по лицу, но не сделал и полшага назад. Напротив: почти сразу же произнёс, глядя ему в глаза:
- Много я о тебе слыхал… да вот не думал, что доведётся нам свидеться. Мало ты мучил её, урод?! Зачем опять явился?
Янгул молча оглядел его с головы до ног. Спокойно, как будто бы чуть устало, спросил:
- А что ты хочешь услышать?
Такой поворот застал парня врасплох; он на миг растерялся. Но, собравшись с духом, продолжил – отрывисто, едко:
- Убирайся вон. Слышишь? Убирайся! Нечего тебе делать здесь!
Глаза Янгула сверкнули тяжёлым чёрным огнём; он тихо произнёс:
- А это не тебе решать.
Парень вдохнул, сжал кулаки, оскалился, как сторожевой пёс:
- Не место тебе среди людей! Как ни старайся, а ты нам чужой! Мы тебя не звали! Уходи и не появляйся больше, не то…
Дверь стукнула вновь – и из церкви спешно вышла Любушка. Увидев сцену на крыльце, перепугалась, всплеснула руками:
- Петя!.. О, Господи… Ну что ты, как дитя, в самом-то деле? Оставь…
Она подошла, попыталась ласково взять парня за руку – но тот отдёрнул её и, опустив взгляд, быстро вернулся в храм. Любушка сокрушённо покачала головой:
- Вот забияка… Ты прости его, Янгул! Пожалуйста… Не серчай…
Он хотел было успокоить добрую девушку, сказать: дескать, не на что тут серчать. Но отчего-то передумал и привычно промолчал.
…Когда обедня подошла к концу, он вновь вошёл внутрь: дьяк дочитывал благодарственные молитвы, прихожане по очереди подходили к батюшке, целовали крест. Завидев ардара, отец Власий поманил его рукою:
- А ты что же, сын мой, встал у порога? Подойди, приложись ко кресту…
Янгул отрицательно помотал головой:
- Мне нельзя.
- Как это? – удивился священник. – Что за суеверие новое?
- Мне нельзя крест целовать, - медленнее и чётче повторил ардар.
- Это почему же? – вдруг сменив удивление на растерянную ласку, поднял редкие брови отец Власий. – А?..
Янгул подошёл ближе, встал прямо перед ним, чуть склонил голову:
- Я бы и рад. Да на мне заклятье. Всё, что ни поцелую, превращается в камень. Если я поцелую крест, он станет куском скалы.
Отец Власий печально вздохнул, сказал ещё ласковей, ещё тише:
- Ну вот, я же говорил: суеверия…
Янгул молча отошёл к празднику, вынул из цветов, окружавших икону, поникший василёк, показал батюшке, поднёс к губам – и под единогласный вздох всех, наблюдавших за этой сценой, вложил ему в руку гладкий лазоревый камень. И, пока отец Власий рассматривал его, примеряясь, чем объявить произошедшее – чудом или колдовством – повторил в третий раз:
- Нельзя мне ни крест целовать, ни иконы, ни Священное Писание. Равно как всё другое, что есть на свете.
Отец Власий аккуратно положил камушек на уголок аналоя, сжал крест обеими руками и внимательно взглянул в застывшее каменное лицо:
- Сын мой… Поверь мне, священнослужителю: ты ошибаешься. Подумай сам, размысли: разве какое колдовство может оказаться сильнее Божьей к нам любви? Даже самый искусный колдун бессилен супротив Творца нашего и Создателя. Никто не сумеет сокрушить Его святость! Так неужели ты думаешь, что чары, наложенные на тебя, посрамят Единого Предвечного Бога? Или думаешь – оттого, что дерево в руках моих в камень превратится, Господь обидится на тебя? Он же всевед, Он же… Али думаешь, Ему креста жалко? Или, может, мне?
Прихожане, что ещё не успели покинуть храм, стояли, разинув рты: такого красноречия от недалёкого отца Власия не ожидал никто.
- Вот и выходит, сын мой, что ты вроде как сам не желаешь к святыне прикасаться…
Янгул взглянул в блёкло-голубые глаза священника; твёрдо ответил:
- Желаю.
Отец Власий торжественно протянул резной, тонкой работы крест; руки его заметно дрожали. Ардар нагнулся вперёд, слегка склонил голову набок – и с благоговением прижался губами к ступням распятого Христа.
Отстранился, тихо выдохнул – и оба они с батюшкой замерли, боясь пошевелиться и спугнуть истинное чудо.
Крест, крепко зажатый в руках отца Власия, остался деревянным.
Продолжение следует...
дубленый - крашеный
кокошник - женский головной убор (в тексте – похожий на шапочку)
лазоревый камень - лазурит
нагрудник - род женской одежды
повойник - платок, покрывающий голову, головной убор женщины.
праздник - в тексте имеется в виду икона, стоящая в центре храма на аналое.
Часть 12, стр. 63-67
* * *
И говорит баба Яга дальше:
- Как накинешь рубаху на каменного человека, возвращайся в деревню и проси, чтоб повенчали тебя с ним. Как повенчают вас, так и станет он снова живым, как прежде. Только смотри, никому не сказывай, чего ждёшь от этой свадьбы! Коль хоть одному человеку откроешься – так и будешь век с камнем вековать! Вот теперь я всему тебя, красна девица, научила. А дальше уж ты сама решай.
Поблагодарила Аринушка бабу Ягу и скорее домой побежала, волшебной иглой рубаху венчальную вышивать. Сделает игла стежок – и тут же из рук выскользнет, в палец Аринушке вонзится. Плачет девица, и капает на вышивку то слеза горючая, то алая кровь. Больно девице, но терпит она, не бросает работу. Дорог ей ардар-камень больше жизни, хочет она, чтобы ожил он, пробудился от мёртвого сна…
* * *
В воскресенье утром Марфа, отложив будничный нагрудник, надела поверх рубахи чёрный сарафан-крашенинник, а голову вместо скромного повойника покрыла плоским кокошником, расшитым птицами. Аринушка особливо наряжаться не стала: надела простой сарафан, дубленый в красный цвет, но выбрала из своего ларца серьги и колечко похитрее – и мать с дочерью пошли в храм на обедню.
Церковка стояла в другом конце улицы, но привычная дорога от родных ворот до дверей Божьего дома в это утро оказалась мучительной. С Аринушкой соседи здоровались ласково, словно бы жалели; с Марфой Никитичной куда суше – и тут же отводили глаза. Нет большей обиды честному человеку, чем когда обвинят его во лжи и бесчестии. И, глядя на мать, Аринушка тихо произнесла:
- Матушка, не кручинься. Обещался он просьбу мою выполнить. А его слово – каменное. Да и сказывал, что не впервой…
- Ох, горюшко ты моё, - вздохнула Марфа. – Боюсь я, как бы худшего зла не вышло…
- А ты не бойся, матушка, - ласково сказала Аринушка, - его и не выйдет.
В храм они пришли вовремя: дьяк козлиным голосом читал часы, служба ещё не началась. Марфа бросила в кружку две полушки, тихо прошла по церкви, прикладываясь ко всем иконам. С особым благоговением затеплила свечу перед образом Богородицы и долго молилась, шевелила губами: скорбь на сердце лежала великая.
- Ишь, ишь, колдунья в храм Божий пожаловала, - чиркнуло, как сохой по камню, где-то за спиной. Марфа не стерпела, оглянулась в сердцах – никого. Только покатился сгорбленный шарик в левый придел, к образу Иоанна Крестителя. Егоровна… Кто ж ещё.
Отец Власий кончил исповедывать в правом приделе, прошёл в алтарь, неся в руках искусно вырезанный деревянный крест и Священное Писание. Марфа, как и другие селяне, отца Власия не жаловала: пастырь из него, по общему разумению, был худой. Но отчего-то всякий раз сладко становилось на сердце, когда видела она этот краткий миг – как, приняв исповедь, возвращается батюшка в алтарь. Никто, даже настоятель собора в городе, что приезжал к ним однажды на престольный праздник, никто не умел держать святыню в руках так, как удавалось то отцу Власию. Как единственное долгожданное чадо, как нежданное богатство, как пшеничный хлеб после долгих дней страшного голода – вот как получалось у батюшки. И Марфа рассуждала про себя: а пусть так. Пусть порой не умеет сказать отец Власий толковой проповеди, да зато верит он чистою, почти детскою верою. А то видала она на своём веку и краснобаев: говорит гладко, руками себе помогает, крестится благоговейно, святых помянув – а глаза холодней льда. Говорить говорит – а сам ли верует?
Храм постепенно заполнился прихожанами, на клирос вышел хор: старшая попова дочка, худая некрасивая девка, жена кузнеца, тётка Настасья, и подслеповатый Сысой. Попова дочка пела пока скверно – ещё училась, да и голос у неё был болезненный, жидкий. Настасья же, и в особенности Сысой пели ладно, с любовью. Марфе особенно нравилось, как поют они – самым простым распевом – заповеди блаженства и херувимскую. В эти мгновения ей всегда чудилось, будто Господь склоняет ухо Свое прямо к их церквушке, и в самом деле слышит все просьбы, видит все беды, с которыми пришли к нему простые крестьяне…
В храме, почти не видные, мерцали редкие свечи; летнее солнце давно уже поднялось высоко и лило свет сквозь окна. Служба вот-вот должна была начаться. Марфа заметила, что пришёл в церковь и Петенька – но к Аринушке отчего-то не подошёл, лишь поздоровался и чинно встал на мужской половине. И Марфа украдкой кидала на него взволнованные взгляды – и ей казалось, что нет-нет да и смотрел он туда, где почти у праздника в ярком ситцевом платочке стояла Любушка. Чудилось то или было на самом деле, Марфе никак не удавалось угадать – и не было душе покоя даже здесь, в Божьем доме.
Стукнула дверь – как видно, вошёл кто-то из селян, прибегающих в церковь в самый последний миг, а то и опаздывающих на службы. И тотчас из алтаря вознёсся голос отца Власия. Настасья подняла огрубелую руку, чтоб подать знак хору – но тут попова дочка, стоявшая лицом к прихожанам, не дождавшись никакого знака, открыла рот и протяжно завопила.
И Марфа углядела, как, всё ниже наклоняя личико, старается скрыть улыбку Аринушка.
Поднялся переполох; то тут, то там взлетали под купол жалобные оханья. Выждав немного, Марфа оглянулась и тоже посмотрела туда, куда, враз позабыв о святых образах, оборотились все, кто был в церкви.
Там, у самого порога, перегородив собою выход, стоял Янгул – и, единственный из всех, смотрел поверх толпы на лик Христа.
- Не начали б в окошко с перепугу прыгать, - чуть слышно шепнула матери Аринушка.
Отец Власий вышел из алтаря на крик дочери – и тоже застыл с открытым ртом.
Разлилось жуткое, тяжёлое молчание. И в наступившей тишине камнепадом прогрохотали негромкие слова:
- Вы на меня пришли посмотреть или Богу помолиться?
- Так то не мы пришли, то ты пришёл, истукан!.. – дрожащим голосом поправил ветхий старик в длинной белой рубахе и подштанниках. – Сколько лет живу на свете, один зуб во рту остался, а чтоб ардар в Божий храм войти не испужался – такого не видывал!
Янгул повернул голову, посмотрел на него – и дед съёжился, как засохшее яблоко. Хотел что-то ответить – но тут отец Власий сообразил, что вострые умом крестьяне из слов деда Трифона выберут, что поярче блеснёт: либо ардар – не ардар, либо храм – не храм. Батюшка закрыл рот, приосанился и громко спросил с амвона, обращаясь к Янгулу:
- А ты, сын мой… Оно ж дело такое… Нечисть-то в дом ко Господу войти не может, про то всякий знает. Но ты мне вот что скажи: во Христа веруешь ли?
- Верую, - последовал ответ, и Янгул на глазах у всех поднял правую руку и сотворил на себе крестное знамение.
В церкви ахнули, зашептались.
- А ты… и крещён в православной вере?
- Нет, - он на миг замолчал. – Если только кто возьмётся меня покрестить.
На этот раз народ притих совсем: стало слышно, как потрескивают, сгорая, копеечные свечи.
- Коли веруешь в Святую Троицу, отчего ж не покрестить-то? – очень просто ответил отец Власий. – Вот кончу обедню служить, и поговорим с тобой, сын мой. А пока проходи да становись… Вот, где местечко есть…
Янгул грузно прошагал на указанное сухим пальцем священника место и встал неподвижно, слегка склонив голову, опустив руки. Он оказался как раз рядом с разговорчивым дедом; тот едва доставал седой макушкой до середины плеча ардара, и оттого каменный гость казался исполином.
Некоторые бабы, перепуганные до смерти, выскочили вон, как только ардар освободил выход. И вслед им немедленно покатился из дальнего угла полный праведного гнева шёпот:
- Ишь, ишь, Божий храм им не свят!
Дед Трифон с опаской повернулся, поднял сморщенное личико и с интересом посмотрел на Янгула.
- А ты, это… Коль не крещён пока, как возглас об оглашенных будет, ты, того… выйти тебе надобно.
Янгул спокойно кивнул:
- Я знаю.
- Не первый раз, что ль? В храме-то?
- Да.
Хор запел – как гусли в руках пьяного музыканта; голос поповой дочки сильно дрожал и никак не мог попасть в нужный лад.
- А ты и впрямь, что ли, так-таки весь из камня? – зашептал старик.
- Дед, не мешал бы, - строго шепнул справа рослый темноволосый парень – судя по всему, внук. – Служба уж началась.
- Не серчай, Стёпушка, не серчай, голубчик, - забормотал Трифон. – Я того… Я нечаянно… Больно удивительно мне… Такое чудо Божье…
- Да ты сам, дед, такое чудо, - хмыкнул Степан. По привычке искать отклика в чужих глазах посмотрел в сторону –– и наткнулся на взгляд чёрных искр из прорезей маски. Наткнулся – и смущённо, неловко растянул губы в улыбке. Ардар поглядел на внука с дедом и чуть заметно улыбнулся в ответ.
Служба шла своим чередом; правда, то и дело какая-нибудь любопытная баба оборачивалась удостовериться, что каменный человек в самом деле до сих пор стоит в церкви, крестится и кладёт поклоны вместе со всеми. Убеждалась в этом, пугалась и отворачивалась. Но тут же – как лист, задетый порывом ветра – разворачивалась другая.
Янгулу это мешало, но он не сердился. Выбирая момент, когда на него никто не косился, он сам украдкой бросал взгляд туда, где в самом нарядном, красном с вышивкой, платке, скромно опустив ресницы, стояла рядом с матерью Аринушка.
* * *
После возгласа «оглашенные, изыдите!» Янгул развернулся и покинул храм. И, выходя на крыльцо, скорее почувствовал, чем услышал: вслед, недобро дыша, устремился кто-то ещё.
Ардар резко обернулся – и чуть не в аршине от себя увидал крепкого рослого юношу с густыми, пшеничного цвета, волосами. Ярко-голубые глаза глядели дерзко, с вызовом, подбородок был вздёрнут. Надета на нём была алая шёлковая косоворотка, подпоясанная хитро сплетённым шнурком, и в цвет ей алели губы, сложенные в презрительную гримасу.
Парень вздрогнул от неожиданности, когда Янгул столь быстро повернулся, но не очень-то испугался: смотрел сердито, даже зло. Хотя и залила щёки пунцовая краска, хотя и отшатнулся, чтобы длинные волосы ардара не задели его по лицу, но не сделал и полшага назад. Напротив: почти сразу же произнёс, глядя ему в глаза:
- Много я о тебе слыхал… да вот не думал, что доведётся нам свидеться. Мало ты мучил её, урод?! Зачем опять явился?
Янгул молча оглядел его с головы до ног. Спокойно, как будто бы чуть устало, спросил:
- А что ты хочешь услышать?
Такой поворот застал парня врасплох; он на миг растерялся. Но, собравшись с духом, продолжил – отрывисто, едко:
- Убирайся вон. Слышишь? Убирайся! Нечего тебе делать здесь!
Глаза Янгула сверкнули тяжёлым чёрным огнём; он тихо произнёс:
- А это не тебе решать.
Парень вдохнул, сжал кулаки, оскалился, как сторожевой пёс:
- Не место тебе среди людей! Как ни старайся, а ты нам чужой! Мы тебя не звали! Уходи и не появляйся больше, не то…
Дверь стукнула вновь – и из церкви спешно вышла Любушка. Увидев сцену на крыльце, перепугалась, всплеснула руками:
- Петя!.. О, Господи… Ну что ты, как дитя, в самом-то деле? Оставь…
Она подошла, попыталась ласково взять парня за руку – но тот отдёрнул её и, опустив взгляд, быстро вернулся в храм. Любушка сокрушённо покачала головой:
- Вот забияка… Ты прости его, Янгул! Пожалуйста… Не серчай…
Он хотел было успокоить добрую девушку, сказать: дескать, не на что тут серчать. Но отчего-то передумал и привычно промолчал.
…Когда обедня подошла к концу, он вновь вошёл внутрь: дьяк дочитывал благодарственные молитвы, прихожане по очереди подходили к батюшке, целовали крест. Завидев ардара, отец Власий поманил его рукою:
- А ты что же, сын мой, встал у порога? Подойди, приложись ко кресту…
Янгул отрицательно помотал головой:
- Мне нельзя.
- Как это? – удивился священник. – Что за суеверие новое?
- Мне нельзя крест целовать, - медленнее и чётче повторил ардар.
- Это почему же? – вдруг сменив удивление на растерянную ласку, поднял редкие брови отец Власий. – А?..
Янгул подошёл ближе, встал прямо перед ним, чуть склонил голову:
- Я бы и рад. Да на мне заклятье. Всё, что ни поцелую, превращается в камень. Если я поцелую крест, он станет куском скалы.
Отец Власий печально вздохнул, сказал ещё ласковей, ещё тише:
- Ну вот, я же говорил: суеверия…
Янгул молча отошёл к празднику, вынул из цветов, окружавших икону, поникший василёк, показал батюшке, поднёс к губам – и под единогласный вздох всех, наблюдавших за этой сценой, вложил ему в руку гладкий лазоревый камень. И, пока отец Власий рассматривал его, примеряясь, чем объявить произошедшее – чудом или колдовством – повторил в третий раз:
- Нельзя мне ни крест целовать, ни иконы, ни Священное Писание. Равно как всё другое, что есть на свете.
Отец Власий аккуратно положил камушек на уголок аналоя, сжал крест обеими руками и внимательно взглянул в застывшее каменное лицо:
- Сын мой… Поверь мне, священнослужителю: ты ошибаешься. Подумай сам, размысли: разве какое колдовство может оказаться сильнее Божьей к нам любви? Даже самый искусный колдун бессилен супротив Творца нашего и Создателя. Никто не сумеет сокрушить Его святость! Так неужели ты думаешь, что чары, наложенные на тебя, посрамят Единого Предвечного Бога? Или думаешь – оттого, что дерево в руках моих в камень превратится, Господь обидится на тебя? Он же всевед, Он же… Али думаешь, Ему креста жалко? Или, может, мне?
Прихожане, что ещё не успели покинуть храм, стояли, разинув рты: такого красноречия от недалёкого отца Власия не ожидал никто.
- Вот и выходит, сын мой, что ты вроде как сам не желаешь к святыне прикасаться…
Янгул взглянул в блёкло-голубые глаза священника; твёрдо ответил:
- Желаю.
Отец Власий торжественно протянул резной, тонкой работы крест; руки его заметно дрожали. Ардар нагнулся вперёд, слегка склонил голову набок – и с благоговением прижался губами к ступням распятого Христа.
Отстранился, тихо выдохнул – и оба они с батюшкой замерли, боясь пошевелиться и спугнуть истинное чудо.
Крест, крепко зажатый в руках отца Власия, остался деревянным.
Продолжение следует...
@музыка: М. Девятова, В. Девятов "Оглянись"
@настроение: сложносочинённое с массой оборотов
@темы: Проза, "Аринушка и ардар", Творчество
-
-
28.02.2010 в 15:58-
-
28.02.2010 в 16:45Все-таки мне не нравится, как ты пишешь о служителях церкви. Было бы от имени какого-нибудь персонажа, одно. Но от автора мне такое обидно. И козлиный голос, и недалекость, и все такое. Думаю, ты не желаешь писать слащавой идеальности, это понимаю. Но все равно. Ведь из-за таких недалеких и козлиноголосых не идут люди в храм или из него уходят.
В общем, я понимаю, почему так, но читать мне это очень неприятно. Вот.
Но моменты про то, как о.Власий держал святыню и про оба разговора с Янгулом, мне понравились очень. Особенно последний. Может, это потому, что я только что смотрела передачу про горячо любимого о.Антония Сурожского, которая заставила меня плакать, и я перенесла благоговейную любовь и на твоего священника. Но в любом случае, мне понравилось. )
-
-
28.02.2010 в 22:03Простите, но мне кажется, что вы идеалист. Люди - везде люди, и они бывают умными или глупыми, басовитыми или писклявыми, толстыми или тонкими независимо от призвания. И это есть правда жизни.
А писать в литературе голый идеализм значит обманывать людей, которые в реале увидят то, что есть на деле и разочаруются.
Опять же, недалёкий или козлиноголосый - это не значит плохой. Можно быть глупым, но добрым.
-
-
28.02.2010 в 22:12да. я идеалистка. )
"писклявый" и "козлиноголосый" носят в себе отношение, негативное.
"тоненький" или "дрожащий" не носят в себе отношения. они нейтральны.
я сама пишу. и мне тоже периодически указывают, что я пишу свое отношение там, где должен быть авторски нейтральный эпитет. и я соглашаюсь.
-
-
28.02.2010 в 22:31не ну кстати да, много религиозного подтекста и так далее, н оу тебя оно органичн осмотрится, несмотря ни на что. =) Уважаю, что не запорола) потмоу что несмотря ни на что читается очень вкусно. )
-
-
28.02.2010 в 22:34ну, мне-то нра именно религ.подтекст))) но у нас с ОП чуть разные взгляды на описание)
-
-
28.02.2010 в 22:53-
-
01.03.2010 в 00:20-
-
01.03.2010 в 00:40где?.. и почему грустно?.. и что значит "контекст"?...
-
-
01.03.2010 в 00:46И не грустно, а обречённо
-
-
01.03.2010 в 02:29это вы про мене что ле? Х)))))Контекст-это...
-
-
01.03.2010 в 04:30-
-
01.03.2010 в 10:11+1
-
-
01.03.2010 в 14:44Это я все знаю про контекст. Но это не прибавляет понимания к тому, что хотел выразить Акул
Юния, Ятэн Ко
Существует расхожее мнение, что не надо быть ученым, что надо быть просто глубоко и искренне верующим и все. Но я считаю это мнение и ошибочным, и вредным. Потому что человек, мало знающий про свою веру, не может знать, во что, собственно, он верит. Это как в фильме про Чапаева., когда его спрашивают, за какую он партию, а он отвечает вопросом "а в какой Ленин". Здесь такой финт ушками не пройдет. Потому что "ленин" у нас в каждой "христианской партии".
И я продолжаю считать, что автор - существо нейтральное.
ОП
Скажи, а какой век ты описываешь? Кто у нас князь/царь? Какое место это? Просто одежда, названия и т.п. - вещи специфические. Ты на что ориентировался при написании?
-
-
01.03.2010 в 17:28Об учёности персонажа, вроде бы, речи нигде в тексте не шло. Было сказать, что он глуп и не умеет красиво говорить. Но это же не значит, что он плохо знает свою веру?
-
-
01.03.2010 в 18:43Т.е., по твоему, глупость это не_незнание? )
Автор, имхо, должен каждого своего героя любить. Иначе невозможно о нем писать. Он может быть не согласен с поступками или психологией. Но любить - должен. Он же Творец)
А впечатления создают поступки и слова героев. А не слова автора о них. )
-
-
01.03.2010 в 19:06Автор должен любить героя, согласна. Но любить (в моём понимании) — значит, видеть и принимать человека таким, какой он есть, а не приписывать ему то, что ему несвойственно.
Впечатление создают в том числе и слова автора. Тебе же стало неприятно оттого, что автор назвал героя так-то и так-то?
Ну, и в конце концов, в сказке герой оказался вовсе неглуп. Получается контраст между тем, как его описали, и его поступком. По-моему, от этого сам поступок только ещё лучше выглядит.
-
-
02.03.2010 в 15:00Далее - по пунктам.
По поводу отца Власия.
В принципе, глупая вещь, когда приходит Виликий Гуру, он же аффтар, он же пейсатель, и долго обстоятельно рассказывает, что именно он написал в данном конкретном произведении или эпизоде. Поскольку текст, вышедший из-под пера (если он не беспомощен, а хоть как-то литературен) начинает жить своей собственной жизнью. Поэтому вчера, прочитав дискуссию, на самом-то деле застыл в немом восхищении и не стал сразу портить её своим комментом. Это очень, очень здорово, что на текст уже есть разные точки зрения. Они - по гамбургскому счёту - все правильные. Потому что сколько людей, столько мнений. Каждый видит то, что ему ближе, выхватывает то, что его волнует в данный момент.
Но, к великому сожалению, автор очень даже живой человек и жутко хочет ввязаться в интеллигентный спор, приняв одну из сторон. В принципе, вкратце точку зрения автора выразили Юния и Ятэн Ко, а со Злым Сердцем я не согласен категорически. И сейчас задавлю интеллектом, объясняя, почему.
Правда, тут следует сделать скидку на то, что З.С. воспринимает всё в первую очередь сердцем, реагирует очень эмоционально, очень тонко, и это безусловный плюс.
Но невнимательность - минус по-любому. Потому что половина срача началась из-за неё. Ибо козлиным голосом часы читал дьяк, а не священник. Про то, какой был голос у священника, в тексте ничего не сказано.
Относительно нейтральности определения - увы, я считаю, негативно окрашенной была бы фраза, скажем, "Дьяк невнятно блеял молитвы". А вот козлиный голос - это только указание тембра и "неровности", дрожания голоса.
Если уж на то пошло, открою страшную тайну: да, списано с конкретного чтеца, которого я помню с детства и очень люблю. Он служит в нашем храме до сих пор. Может, поэтому для меня такое определение тембра голоса не является резко негативно окрашенным, т.к. за этим у меня в голове стоит конкретный образ.
Но вернёмся, в конце концов, к отцу Власию.
Все-таки мне не нравится, как ты пишешь о служителях церкви. Ведь из-за таких недалеких и козлиноголосых не идут люди в храм или из него уходят.
Позволь не согласиться в корне. Люди не идут в церковь или уходят из неё не из-за таких-сяких служителей, а вследствие своей собственной гордыни. Которую они, разумеется, прикрывают чем угодно - и "плохими попами" в том числе. А если бы всё было в шоколаде, люди уходили бы из церкви со словами "ой, там всё так слащаво, ничего настоящего!" Поверь, нашли бы, чем объяснить своё неверие в Бога.
Далее. Думаю, тебе попадались когда-нибудь книги из серии "как готовиться к исповеди", где ты наверняка читала раздел "что делать, если вы пришли исповедываться, а священник нетрезв?" И дальше сказано: каким бы недостойным ни был иерей, таинство евхаристии совершается всё равно. Нетрезвость батюшки - это его личные проблемы, и проблемой прихожанина это станет только в том случае, если он священника осудит, пусть даже в сердце.
Но моменты про то, как о.Власий держал святыню и про оба разговора с Янгулом, мне понравились очень.
Ром отдельно, баба отдельно. Художественный текст и образ, разорванный на части (здесь нравится, здесь не нравится) без попытки свести воедино и проанализировать - априори ерунда.
В общем, я понимаю, почему так, но читать мне это очень неприятно.
Нет, не понимаешь. И утверждение Думаю, ты не желаешь писать слащавой идеальности меня расстраивает, ибо я, как всякий пейсатель, мню о себе непомерно много, и никак не могу согласиться с такой плоской трактовкой замысла автора.
И вот тут я наконец вернусь к образу отца Власия и постараюсь объяснить, чем руководствовался, описывая именно такого священника, и обратить внимание на некоторые детали, которые ускользнули от внимания возмущённого Сердца.
Надо сказать, постулат "не нужны нам знания, главное - вера!" тоже считаю неправильным. Знания важны! И, судя по всему, отец Власий не обладает ими в достаточной мере, и это действительно его недостаток. Однако главной мыслью была у меня как раз высказанная выше: когда НАДО, Господь, что называется, отверзает уста и недалёкому священнику, и даже не очень-то достойного батюшку делает орудием добра, скажем так. А далее разберёмся, так ли уж плох отец Власий?
Во-первых, он искренне верит в Бога, а это плюс. Во-вторых, он много молится. В третьих, он не берёт с прихожан денег (берёт, видимо, самый минимум). В-четвёртых, у него злая и скверная жена, но он безропотно это переносит.
Ну и, наконец - эпизод, который я хотел как раз объяснить в комментах, но вот не думал, что это окажется так актуально.
Отец Власий аккуратно положил камушек на уголок аналоя, сжал крест обеими руками и внимательно взглянул в застывшее каменное лицо.
Так вот, лазоревый камень, в который Янгул превратил несчастный василёк - не что иное, как лазурит, а он (действие происходит где-то в середине 17 века) считался тогда очень ценным и дорогим камнем. Но батюшка не суёт его в карман с горящими глазами, а кладёт на аналой, откуда теоретически его может ухватить любой человек из находящихся в церкви. О том, что о. Власий истолковал произошедшее как чудо, а не как колдовство, и говорит слово "аккуратно".
Так что автор ни в коем случае не руководствовался мыслью "а вот изображу-ка я хренового священника для равновесия!" Нет. О. Власий - человек со своими слабостями и своими положительными сторонами, как тут уже очень точно сказали до меня.
Спасибо!
З.С., извини, если вдруг обидел. (((
Всё, пошёл вешать следующий кусочек. Кстати говоря, предпоследний.
-
-
02.03.2010 в 15:18Оптимус Прайм
Я вот тоже хотела сказать только что насчёт этого:О. Власий - человек со своими слабостями и своими положительными сторонами, как тут уже очень точно сказали до меня.
Вот-вот, именно человек, а не плоская картинка из комикса)
-
-
02.03.2010 в 22:32На сей раз таки да.
В пылу праведного словесного поноса забыл поблагодарить за комментарии товарищей Катана Серая и gelshark. Спасибо!
P.S.: А Злому Сердцу в утешение могу сказать, что в романе "Нам снова выпал бой" у меня описан такой же эпизодический персонаж - батюшка, в смысле - но очень мудрый, знающий и положительный.
-
-
03.03.2010 в 18:48-
-
04.03.2010 в 01:19Во первых, я не возмущенное Сердце. И прости, если мои слова заставили так думать.
Я выразила эмоции и не испытывала при этом возмущения. Иначе бы я так и написала. Я же написала только слово "Неприятно".
Во вторых, я не была невнимательной. Я знала, что голос это о дьяке. И обобщила обоих мужчин до "служителей церкви".
Дальше, если кто что не понял, я не знаю. Но применительно к дьяку эпитет этот мне тоже неприятен. Потому что, да, ты лично имеешь полное право считать его нейтральным, но я лично считаю его негативным или с негативным оттенком. И любое слово типа "дрожащий", например, для меня нейтральнее.
В третьих, о гордыне и неверии это только одна сторона медали. И она есть. Но есть и другая.
Пушкин, мир душе его, тоже своей, безусловно, думаю, злободневной сказкой о попе и балде многим дал в руки оружие против церкви и незнакомых с ней отвратил. По крайней мере я знаю многих. Но это мое личное восприятие, ОП. Я не агитирую. Я высказала мнение, заранее зная, что ты с ним не согласишься.
Здесь я еще, видишь ли, все думаю, могу ли я в каком-либо возрасте твою сказку крестнице дать прочитать.
В четвертых, я не разрываю образ на ром и бабу и действительно понимаю, почему ты это делаешь, о чем свидетельствует твоя речь и твой отзыв о комментариях других читателей. Просто у меня не было сил и желания это связно излагать. Потому что для меня это не отменяет мнения, что автор существо нейтральное. Т.е. понимаешь, если б это был фанфик или какой-то юмористический рассказ - что-то мелкое и ширпотребно-профанское, как пишу я, я бы согласилась с тем, что автор на стороне кого-то. Но твои вещи для меня это литература. Может быть не большая, не высокая, не, скажем, классика, но литература. И здесь я по иному воспринимаю все. Серьезней, что-ли.
В пятых, где я сказала, что о.Власий плох? ГДЕ!? Никогда его таковым не считала и внутренне возмущалась всем авторским словам, содержащим с моей т.з. негатив относительно этого героя.
А про жену и прочее я не помню, чтоб говорилось. Но я склеротик, потому не буду утверждать.
Кстати... все-таки ребенку я не смогу, увы, читать твою сказку лет до 15ти, потому что все-таки слишком много откровенного физиологического. Да и в 15ть не знаю, дам ли, Да и захочет ли она. Но это не значит, что сказка плоха. Она просто взрослая. ИМХО.
И да. Ты не обидел. Просто был оч.трудный день. И ты меня прости.
-
-
04.03.2010 в 10:49Простите, что вмешиваюсь, оффтопом хочу задать вопрос: а вы знакомы с творчеством Юлии Вознесенской? И если да, что вы о нём думаете?
-
-
04.03.2010 в 11:19Знакома.
У меня на дневнике висят рецензии к ее "макаронным" вещам и к еще одной книге.
ссылки
Отношение к ней однозначно и коротко выразить трудно. Читать ее я не могу рекомендовать. И ребенку своему ее читать не дам.
-
-
04.03.2010 в 11:37Спасибо за мнение) Почитаю)
-
-
04.03.2010 в 13:08А сказка взрослая, это да. Но ведь её легко можно адаптировать для детей...
А в "отвращении" не Пушкин был виноват, а деятели 20-го века. Которые отдельного отрицательного персонажа возвели в ранг типового.
Ayumi-hime: Спасибо!
Если я сейчас начну анализировать - можно найти много чего очень хорошего, и того где текст не очень удался. Эх, жаль, что тебе однозначно не до детального анализа посторонних текстов. Очень интересно было бы узнать твою точку зрения.
-
-
04.03.2010 в 14:18а вот знаете, насчёт Пушкина и того попа. Между прочим, мне было его жалко, что ему, старенькому, здоровенный детина стукнул по лбу так, что "вышибло ум из старика". Балда мог бы быть и снисходительнее(
Так что дело тут в индивидуальном восприятии)
-
-
04.03.2010 в 14:34Точно, всё дело в индивидуальном восприятии. Я-то думал, уже давно знаю это, а вот поди ж ты: расстраиваюсь, когда видят не то, что ты вроде бы написал. Хотя на самом деле надо радоваться.
-
-
04.03.2010 в 15:53Точно, всё дело в индивидуальном восприятии. Я-то думал, уже давно знаю это, а вот поди ж ты: расстраиваюсь, когда видят не то, что ты вроде бы написал. Хотя на самом деле надо радоваться.
Я тоже расстраиваюсь. И думаю, что не буду тебя расстраивать больше (типа "не делай другому то, что не хочешь себе"). Разве только лингвистическое что-то. )
-
-
04.03.2010 в 17:32Я постораюсь, но не раньше. чем начнутся школьные каникулы))) ок? А сказка мне очень нравится)