Поехали!
Следующий кусочек повести. 
Непонятных слов в нём нет. Но я его люблю и таким. Читайте на радость!
Часть 6. Стр. 27-33* * *
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Привыкла к каменному другу Аринушка, совсем его бояться перестала. Открывал он для неё свои подземелья глубокие, камнями самоцветными тешил её взгляд, осыпал с ног до головы дорогими подарками. Только красна девица ничего не брала, кроме колечка, которым через Темень-реку мост перекидывался.
Долго ли, коротко ли – пришла весна, растопила сугробы, пустила ручьи, птиц в родные края вернула. Зацвели снова за Темень-рекой цветы диковинные. Пошла как-то Аринушка на встречу с милым другом, да и увидала: растёт у дороги жёлтый цветок с голубыми листьями, всех цветов на поляне краше. Хотела она разглядеть тот цветок получше, да каменный человек запретил ей:
- Коли сорвёшь, беда будет. Не подходи, злой это цветок, нельзя человеку его трогать.
Не послушалась Аринушка. Подумала про себя: как это цветок злым может быть? И, когда домой возвращалась, подошла к дивному цветку. Шагнула в сторону с дороги и вдохнула его аромат…
* * *
Весна подкралась незаметно – и хлынула дружным щебетом птиц, ручьями, солнечным светом. Темень-река в половодье подкатилась к самым корням деревьев, и по волшебному мосту приходилось перебегать почти над самой водой.
Теперь они виделись с Янгулом чаще. Один день Аринушка трудилась в саду ардара, либо с усердием помогала ему за холмом, на скромном огороде. А второй они гуляли – или, если с погодой не везло, коротали время в избе за работой и разговорами. Впрочем, и в саду они чаще всего трудились вместе. А сколько было радости, когда в начале марта зацвели те самые, посаженные прошлой весной, цветы под южной стеной дома! Робкие, с большими, доверчиво открытыми лепестками, окрашенными в нежный розоватый оттенок. Когда они вдвоём стояли, любуясь их цветением, Янгул произнёс:
- На тебя похожи. Вчера я тоже на них смотрел. И тебя сразу вспомнил.
- А чем похожи? – взглянув ардару в лицо, поинтересовалась Аринушка.
Он помолчал немного, обдумывая ответ:
- Холода не боятся.
Арина улыбнулась, опустила ресницы.
Ей нравилось смотреть, как Янгул работает: чинит домашнюю утварь, ухаживает за садом или вытачивает из камня какую-нибудь незатейливую фигурку. Ему нравилось слушать, как она поёт за работой. Сидя за кроснами или за прялкой, Арина часто заводила нежным, тихим голосом одну из красивых песен, которых знала великое множество. Иной раз Янгул даже просил спеть ему какую-нибудь, особо полюбившуюся; Аринушка никогда не отказывала.
Домик и сад ардара постепенно стали ей дороги. Она стремилась к Янгулу, тосковала в те дни, когда не виделась с ним. Чем бы они ни занимались вместе – вскапывали землю, сажали цветы, обедали, работали в доме, гуляли, разговаривали – от всего Аринушке становилось легко и тепло на душе. Она давно уже помогала ардару в хозяйстве: мела полы, готовила обед или прибирала в избе, чтобы сделать ему приятное. И однажды, собирая на стол, вдруг подумала: а не так ли ощущает себя мужняя жена, как вот она сейчас, здесь, рядом с Янгулом?
Мысль эта обожгла изнутри – так, что вспыхнули щёки. И как могло прийти в голову такое сравнение? Откуда оно взялось? Конечно, Янгул дорог ей, и она ему дорога, но что с того? Да, крепко они подружились, крепко привязались друг к другу – но что иное, кроме доброго расположения, может связывать их? Живую, из плоти и крови, девушку, и каменного мужчину? Ведь супружеская жизнь – не только приятный разговор после трапезы, и уж тем более не прогулки верхом по заповедному лесу… И, как бы там ни было, что бы там ни было – он ардар. И никогда не будет думать и чувствовать, как человек.
Янгул понимал, что навсегда останется для Аринушки чужим. И, при всём его обычном равнодушии к окружающему миру, эта мысль задевала его, никак не давала покоя. Хотя каменное сердце по-прежнему не билось в груди, Янгул ощущал: дружба с Ариной питает его подобно тому, как питает вода иссохший стебель, понемногу наливая соком. Он стал замечать за собой вещи, прежде ему не свойственные, понятные лишь отчасти: восхищение красотой мира и благодарность Небу за то, что он живёт на этой земле.
Потихоньку менялось и его отношение к Аринушке. Но эти перемены не радовали, а огорчали ардара. Он знал: каждая новая встреча, хотя и дарит счастье, приближает тот неизбежный миг, когда им придётся расстаться навсегда. Быть может, честнее даже было бы расстаться сейчас. Сказать: «Не ходи ко мне больше», отобрать кольцо и отпустить на все четыре стороны. Но она неизбежно спросит: почему? И объяснить ей этого он, пожалуй, не сумеет.
И Янгул молчал. Но иногда, в самые тяжёлые, жуткие от каменных мыслей ночи, таясь словно бы сам от себя, отступал от стены, склонял голову и молился Аринушкиному Богу – ведь помочь в надвигающейся беде кроме Него было некому.
* * *
На Страстной седмице в доме боярина было столько работы, что Аринушке велено было оставить хлопоты по саду и помочь с приготовлением к Пасхе. Она вместе с другими девушками скребла полы, прибирала в горницах, чистила серебро, помогала готовить праздничный стол.
В четверг на кухню забрёл Федька-пройдоха, кривой мужичонка с пучками жёлтых волос над ушами, с редкой бородёнкой. Передних зубов у него не было – судя по всему, потеряны они были в драке. Один глаз был закрыт бельмом, а второй, желтовато-карий, смотрел нагло, с вызовом. Федька был из породы тех людей, что не боятся ни Бога, ни чёрта, и молва о нём ходила нехорошая. Федька всегда имел в запасе семечки и пару-тройку свежих историй, которыми потчевал девок, пускавших его погреться на господской кухне.
- А слышите, чего расскажу, - начал он в этот раз, похлебав пустого супа, что плеснула в миску повариха Устинья, - сказывают, ардар у вас живёт где-то близ города…
- Живёт али не живёт, - важно сказала Устинья, - про то я те не скажу. А что нет-нет, да и увидят его в городе – от те крест, правда святая.
- Во-от, - Федька нравоучительно поднял грязный палец. – Вот и я про то ж. Значит, зимой-то он к купцу, к Афанасию Гордеевичу, значит, приходил. Прямо в дом, слышь! Своими ногами! Пришёл, значит, и потребовал… Одёжу потребовал, нехристь такая! Да не мужицкую, а на девицу…
Девки притихли, заинтересовались. Аринушка работала, опустив глаза, почти не дыша, слушала – а сердце громко, больно стучало в груди.
- Афанасий Гордеевич сперва хотел было подешевле да похуже ему, дьяволу, всучить. А тот как осерчал! Батюшки мои! У Афанасия седины-то в бороде поприбавилось с того дня, это уж как пить дать верно. Пришлось лучшее, что было, продавать. Только чтоб отвязался, проклятый… Не верите? Сами подите да спросите, так и было!
- Отчего же не верим? – степенно пожала полными плечами Устинья. – Верим. Токмо кто ж ему, нечисти, дорогу к купцу из лесу-то указал, а?
Жёлтый Федькин глаз забегал; уткнулся в пол и тотчас стрельнул в дальний угол:
- Про то не ведаю. Не обессудьте.
Устинья отвернулась, улыбаясь.
- Зачем же ему женская одёжа? – тихим голоском спросила одна из девушек.
- О-о, милая, - Федька вмиг оживился, - не знаешь, разве? Они, ардары, хуже всякого другого врага. Они девок околдовывают и уводят в лес за собой. Ну, знамо дело, зачем… Они ж хоть и каменные, а того, кхм… Девок-то у них каменных нет – вот они и тащат обманом наших, кто поглупее. А там… Вот, видать, и попала какая-то голуба этому чудищу в руки. Да только умирают они, сказывают, быстро. Разве ж может живая девка с каменным истуканом жить?
- Да, - согласилась Устинья. – В минувшем-то годе в Светлую седмицу он опять показывался. И одна ведь дурочка, правда, с ним заговорила… Вот, видно, ей он подарок и покупал, бедняжке.
Аринушка сидела ни жива, ни мертва. Щёки побледнели, и стало холодно спине. Хотелось вскочить, заголосить изо всех сил: неправда, неправда, неправда! Ничего-то вы не знаете! Не вы с ним разговаривали, не вы в сердце его доброе заглядывали, не вам и судить! Человек он!.. Только каменный… А живых-то людей, таких, как он – ещё поискать надо!
Но домой Аринушка всё равно шла, как в тумане. И наутро, едва помолившись, едва поев, накинула платок и побежала к Любушке, позвала погулять.
Подружка вмиг догадалась, что не просто так зовёт Арина на улицу, пройтись вдали от чужих глаз и ушей. Оделась, повязала голову тёмным платком и вышла с Аринушкой за ворота. Спросила сразу же:
- Случилось у тебя что-нибудь? Может, помощь нужна какая? Так я помогу, если сумею… Что с тобой, милая?
Арина шла быстро, была непривычно рассеяна, бледна.
- Нет, Любушка. Не знаю, случилось или нет… Помочь мне ты едва ли сможешь… Решила я тебе открыться, подружка. Сил больше нет терпеть…
- А может, помогу советом, - рассудительно заметила Любушка. – Ты не бойся, сказывай. Нет такого горя, к которому свой ключик не подберёшь.
Они ушли далеко – в поле, за деревню. Замедлили шаг, и Аринушка начала говорить: запинаясь, боясь, теребя то платок, то рукава.
- Солгала я тебе, подруженька. Помнишь, спрашивала ты про колечко?
- Как не помнить? Помню. Ты сказала, к дедушке в садик ходишь… А сама, чай, друга сердечного нашла?
- Нет… То есть… Любушка, слушай… Я и в самом деле ходила садик прибирать. Только он не дедушка. Он… моложе. Мужчина…
- Согрешила ты с ним? – видя, что Арина волнуется всё больше, с осторожностью, еле слышно предположила Любаша.
- Что ты! – ужаснулась Аринушка. – И в мыслях не было...
Она прикусила нижнюю губу, выпустила – и незнакомым, низким голосом начала:
- Помнишь, ходила молва, будто… я на ярмарке с ардаром заговорила? Так ведь правда это. И встретились мы потом. И… И к нему я всё это время ходила.
Любушка вскрикнула, закрыла рот руками:
- Ох, Господи!.. Матушка-заступница… Да ты… Да ты что?! Да как же такое… Околдовал он тебя! Ох, горе!..
- Нет, - покачала головой Аринушка, глядя на расстилающееся перед ней чёрное поле, синеглазое от лужиц растаявшего снега. – Не околдовал. Добрый он. Честный, ласковый… Только люди об этом не знают.
- Ох, боженьки мои! – охнула Любушка. – Ардар!.. Ох, беда… Милая, родненькая, да как с тобой такое могло приключиться?
И Аринушка поведала ей всё: и про зимние цветы, и про бешеную лисицу, и про горящие осенние листья, и про трапезы в тёплой избе, и про поездки верхом по заснеженному лесу. Любаша слушала – и не знала, верить или не верить этим речам.
- А может… Не ходить тебе больше к нему? Скажи, что за садом своим следить совсем не успеваешь, что мать старая уж, хворая, и в доме ей надобно помочь… Не ходила б ты к нему больше, подружка моя милая!.. Он же не человек… Как угадаешь, что у него на уме?
- И то правда, что не угадаю, - согласилась Аринушка. – Да только я тебе не для того сказывала, чтобы не ходить к нему больше. Крепко мы подружились. Да и сердце у него вовсе не каменное... Дорог он мне, Люба! Я и живу-то теперь – всё думаю, как там мой Янгул. Что делает сейчас, размышляет о чём…
- Янгул… - тихонько повторила Любушка: точно взяла двумя пальцами за хвостик мышь, придушенную котом, чтобы вышвырнуть из избы.
- Янгул, - повторила Арина, и в голосе её подруга с горечью расслышала нежность. – Любушка, коли случится со мной что-нибудь, скажешь матушке моей всё… Прощения у неё от меня попросишь. Скажешь – сама я была виновата… Если сгину – что ж, так мне и надо, горемычной.
Любушка помотала головой:
- Нет уж! Матери сама сказывай! И сейчас сказывай, пока жива!
- Да не выдержит она… правды-то…
- Плохо ты мать свою знаешь. Мать всё выдержит, всё простит. Греха ведь нет на тебе. Откройся ей, пока не поздно.
Так и порешили. Арина приободрилась; благодарила подругу, обещала, что поговорит с матушкой – но всё не могла собраться с духом, всё тянула с признанием. Всё казалось: много, много ещё времени в запасе. А матушка опечалится, расплачется, запретит видеться с другом…
И Аринушка всё молчала, всё откладывала на потом.
* * *
Уже отцвела по оврагам черёмуха, начала раскрываться сирень. Верхние кисти её в садике Янгула из плотных бутонов превратились в воздушную пену, и весь сад заполнило благоухание. Из земли полезли травы – кое-где, непрошенные, прямо на грядках. Аринушка терпеливо выпалывала их, рыхлила землю, заботилась о каждом, даже самом слабом и крохотном, цветке.
Янгул в эти дни подходил к ней чаще обычного. Ему нравилось смотреть, как ловко цепляет она тонкими пальцами ростки сорняков и тянет прочь из земли. Личико у неё при этом было такое милое, такое сосредоточенное, что не засмотреться на неё было невозможно. Длинная русая коса постоянно норовила соскользнуть со спины и упасть ей на грудь – и тогда становились видны маленькие бугорки косточек на шее. И Янгул уже не пытался обмануть себя. Знал: глядит на Аринушку не оттого, что ему интересно наблюдать, как движется живой человек. И что осторожно дотронуться рукой до её плеча, разогретого солнцем, ему хочется не от любопытства.
Ещё не так давно он не мог и предположить, что способен испытывать человеческие чувства так ярко и остро, так всеобъемлюще. Теперь же – не сомневался более в том, каким понятием определить все перемены, произошедшие в его отношении к Аринушке. Он тщательно скрывал свою тайну, отмечая, тем не менее, что постепенно делать это становится всё труднее. И ощущая, как с каждой встречей растёт неутолимая, тупая боль в груди – оттого, что он рождён ардаром, и никогда не назовёт его Арина кем-то иным, ближе доброго друга.
И чем больше проходило времени, тем яснее он сознавал: им надо расстаться. Расстаться сейчас, чтобы навек сохранить в памяти прошедшие месяцы как большую радость, дарованную судьбой.
Но он всё медлил. Сказать Аринушке: «Прощай! Уходи!» - ему, каменному, было уже не под силу.
В конце мая Аринушка полола самые дальние грядки, примыкавшие к самому лесу. В тот день Янгул оставил её и отправился за холм, где накануне ветер свалил старую берёзу. Первым делом аккуратно оборвал молодые, толком не раскрывшиеся листочки: старуха помимо прочего научила его делать отвары. Потом ободрал кору, тонкие ветви, отпилил сучья – и, взглянув на солнце, понял, что уже подошло время обеда. Вернулся в сад, хотел кликнуть Арину – но не увидел среди цветов её спины в синем сарафане. Решив, что ей понадобилась какая-нибудь мелочь в доме, вошёл в избу, но Арины не оказалось и там. Он подождал некоторое время, потом выглянул в окно и вновь вышел в сад.
Если бы Аринушка забежала ненадолго в лес, уже должна была вернуться. А уйти надолго, не сказавшись – того бы она не сделала. Он постоял неподвижно у крыльца, позвал:
- Арина! – но не получил ответа.
Здесь, за Темень-рекой, ни один зверь не тронул бы её. Случиться едва ли что могло. Значит, она ушла. Зачем? Почему?
А может, всё так и должно было закончиться?.. Но разве же это похоже на неё? Нет, совсем не похоже.
Он, тяжело переставляя ноги, прошагал туда, где последний раз видел её за работой. И меж упругих стеблей немедленно мелькнул белый, с голубой вышивкой, рукав рубахи. Аринушка никуда не ушла: лежала на земле, пригретая солнышком, и тихонько спала. Янгул остановился над ней, залюбовался. Подумал: а нужно ли будить её? На голой земле долго не пролежишь; должно быть, она сама вскоре проснётся…
И тут заметил: кулачок у девушки сжат, и выглядывает оттуда тёмный стебелёк. Янгул опустился на корточки, на всякий случай позвал громко ещё раз:
- Аринушка!
Она не услышала. Он осторожно разжал её мягкие горячие пальчики – и вытащил мятый трёхпалый листок, похожий на кислицу.
Только это была не кислица, а сон-трава. Теперь буди Аринушку, не буди – бесполезно. Будет спать, как мёртвая, день и ночь, если не больше. Он покачал головой, тронул её за тёплое плечо, легонько потряс:
- Арина!..
Нет ответа. Он посидел на корточках ещё немного, раздумывая, что же теперь; тихо сказал:
- Эх, ты.
Взял девушку на руки, поднял, прижал к груди и понёс в дом. Как не предупредил он, что здесь, в заповедном лесу, не кислица растёт под елями, а сон-трава? Но мог ли думать, что наткнётся Аринушка и наестся на свою беду?
Он шагнул на крыльцо – на деревянные ступени со стуком упал башмачок с Аринушкиной ноги. Янгул прошёл в дом, бережно положил спящую девушку на лавку. Снял с неё второй башмачок, вернулся за первым, поставил их рядышком под скамью. Опять, как тогда, давным-давно, достал из ларя подушку и одеяло, укрыл Аринушку, поудобнее устроил её на лавке. Она улыбнулась во сне; пошевелилась, не открывая глаз. Положила руку на грудь – и вновь затихла, замерла, еле заметно дыша.
Янгул долго смотрел на неё молча, склонив голову. Хотел отойти, вернуться к оставленному делу, или сесть за стол, пообедать – но отчётливо осознал, что не в силах сдвинуться с места. Постояв ещё чуть-чуть, медленно опустился на колени, протянул руку и прикоснулся к плечу Аринушки. Сперва тронул едва-едва, двумя пальцами, потом всей ладонью; потом, осмелев, нежно погладил по плечу и по выпростанной руке. Аринушка не чувствовала, не просыпалась. Янгул глядел на неё, такую близкую, беззащитную, и чувствовал, как глубоко в груди понемногу разливается незнакомое ему прежде тепло. Раньше он не смел так долго рассматривать её. Не мог позволить себе перебирать взглядом все ресницы, отмечать маленькие родинки на щеках, пытаться угадать, где та грань, за которой тает румянец, становясь нежно-розовой прозрачной кожей. Прядь волос полукольцом у виска, тёмные дуги бровей, чуть приоткрытые губы… Он готов был смотреть на неё бесконечно – молча, недвижно, не дыша – но тепло в груди разрасталось в жар. Проникало выше, охватывая шею, плечи и руки; пульсируя, спускалось вниз, в живот – и не оставляло больше надежды, что Аринушка дорога ему только как добрый друг.
Он отнял руку с её плеча – пальцы еле заметно дрожали. Неумело снял с её головы белую, со скромной вышивкой, перевязку, и осторожно погладил девушку по волосам.
Если бы сейчас она проснулась! Если бы оттолкнула его, закричала… Он сознавал: в одиночку ему уже не под силу перебороть себя. Уже не сумеет он вскочить с колен, выйти на негнущихся ногах на крыльцо, вдохнуть свежий воздух, унять дрожь… Невозможно теперь остановиться. Внутри, под каменными доспехами, уже бушует пламя. Туманится взгляд, и кружится голова...
Он коснулся согнутыми пальцами Аринушкиной щеки – жар поднялся к самому горлу, заставил глотнуть, разомкнуть губы. Если бы только она открыла глаза!.. Если бы увидала над собой каменную маску его лица!.. Взвизгнула бы, отвернулась!..
Но она спала. Спала, не чувствуя, как холодные пальцы ардара касаются её щеки, губ, подбородка. Не замечая, как щекочут открытую шею концы его волос, упавших через плечо. Не слыша, как шепчут над ней чёрные каменные губы:
- Аринушка… Родная моя… Любимая…
* * *
И едва вдохнула девица аромат цветка – тотчас же упала в траву, как подкошенная, и заснула беспробудным сном.
А каменный человек почуял недоброе. Пошёл он к той поляне, где Аринушка цветок заприметила, и отыскал её, сонную. Стал будить, приговаривать:
- Проснись, красна девица! Встань, пробудись!
Да не слышит его Аринушка, спит сном беспробудным. Сколько ни бился ардар – не сумел её разбудить. Вот уж и день клонится к закату, заходит красно солнышко за высокие горы, за густые леса прячется – спит Аринушка, не просыпается. Вот и ночь звёздами небо засыпала, вот и месяца краюшка поднялась над рекой – спит Аринушка!
А дома Марфа, матушка Арины, уж которую подряд лучину жжёт, ждёт дочку домой, горькими слезами заливается. Да только всё нет и нет её. Не слышно шагов на крыльце, не лают собаки на улице. Пропала дочка, сгинула, и где искать её – неведомо…
Продолжение следует.
Непонятных слов в нём нет. Но я его люблю и таким.
Читайте на радость!Часть 6. Стр. 27-33* * *
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Привыкла к каменному другу Аринушка, совсем его бояться перестала. Открывал он для неё свои подземелья глубокие, камнями самоцветными тешил её взгляд, осыпал с ног до головы дорогими подарками. Только красна девица ничего не брала, кроме колечка, которым через Темень-реку мост перекидывался.
Долго ли, коротко ли – пришла весна, растопила сугробы, пустила ручьи, птиц в родные края вернула. Зацвели снова за Темень-рекой цветы диковинные. Пошла как-то Аринушка на встречу с милым другом, да и увидала: растёт у дороги жёлтый цветок с голубыми листьями, всех цветов на поляне краше. Хотела она разглядеть тот цветок получше, да каменный человек запретил ей:
- Коли сорвёшь, беда будет. Не подходи, злой это цветок, нельзя человеку его трогать.
Не послушалась Аринушка. Подумала про себя: как это цветок злым может быть? И, когда домой возвращалась, подошла к дивному цветку. Шагнула в сторону с дороги и вдохнула его аромат…
* * *
Весна подкралась незаметно – и хлынула дружным щебетом птиц, ручьями, солнечным светом. Темень-река в половодье подкатилась к самым корням деревьев, и по волшебному мосту приходилось перебегать почти над самой водой.
Теперь они виделись с Янгулом чаще. Один день Аринушка трудилась в саду ардара, либо с усердием помогала ему за холмом, на скромном огороде. А второй они гуляли – или, если с погодой не везло, коротали время в избе за работой и разговорами. Впрочем, и в саду они чаще всего трудились вместе. А сколько было радости, когда в начале марта зацвели те самые, посаженные прошлой весной, цветы под южной стеной дома! Робкие, с большими, доверчиво открытыми лепестками, окрашенными в нежный розоватый оттенок. Когда они вдвоём стояли, любуясь их цветением, Янгул произнёс:
- На тебя похожи. Вчера я тоже на них смотрел. И тебя сразу вспомнил.
- А чем похожи? – взглянув ардару в лицо, поинтересовалась Аринушка.
Он помолчал немного, обдумывая ответ:
- Холода не боятся.
Арина улыбнулась, опустила ресницы.
Ей нравилось смотреть, как Янгул работает: чинит домашнюю утварь, ухаживает за садом или вытачивает из камня какую-нибудь незатейливую фигурку. Ему нравилось слушать, как она поёт за работой. Сидя за кроснами или за прялкой, Арина часто заводила нежным, тихим голосом одну из красивых песен, которых знала великое множество. Иной раз Янгул даже просил спеть ему какую-нибудь, особо полюбившуюся; Аринушка никогда не отказывала.
Домик и сад ардара постепенно стали ей дороги. Она стремилась к Янгулу, тосковала в те дни, когда не виделась с ним. Чем бы они ни занимались вместе – вскапывали землю, сажали цветы, обедали, работали в доме, гуляли, разговаривали – от всего Аринушке становилось легко и тепло на душе. Она давно уже помогала ардару в хозяйстве: мела полы, готовила обед или прибирала в избе, чтобы сделать ему приятное. И однажды, собирая на стол, вдруг подумала: а не так ли ощущает себя мужняя жена, как вот она сейчас, здесь, рядом с Янгулом?
Мысль эта обожгла изнутри – так, что вспыхнули щёки. И как могло прийти в голову такое сравнение? Откуда оно взялось? Конечно, Янгул дорог ей, и она ему дорога, но что с того? Да, крепко они подружились, крепко привязались друг к другу – но что иное, кроме доброго расположения, может связывать их? Живую, из плоти и крови, девушку, и каменного мужчину? Ведь супружеская жизнь – не только приятный разговор после трапезы, и уж тем более не прогулки верхом по заповедному лесу… И, как бы там ни было, что бы там ни было – он ардар. И никогда не будет думать и чувствовать, как человек.
Янгул понимал, что навсегда останется для Аринушки чужим. И, при всём его обычном равнодушии к окружающему миру, эта мысль задевала его, никак не давала покоя. Хотя каменное сердце по-прежнему не билось в груди, Янгул ощущал: дружба с Ариной питает его подобно тому, как питает вода иссохший стебель, понемногу наливая соком. Он стал замечать за собой вещи, прежде ему не свойственные, понятные лишь отчасти: восхищение красотой мира и благодарность Небу за то, что он живёт на этой земле.
Потихоньку менялось и его отношение к Аринушке. Но эти перемены не радовали, а огорчали ардара. Он знал: каждая новая встреча, хотя и дарит счастье, приближает тот неизбежный миг, когда им придётся расстаться навсегда. Быть может, честнее даже было бы расстаться сейчас. Сказать: «Не ходи ко мне больше», отобрать кольцо и отпустить на все четыре стороны. Но она неизбежно спросит: почему? И объяснить ей этого он, пожалуй, не сумеет.
И Янгул молчал. Но иногда, в самые тяжёлые, жуткие от каменных мыслей ночи, таясь словно бы сам от себя, отступал от стены, склонял голову и молился Аринушкиному Богу – ведь помочь в надвигающейся беде кроме Него было некому.
* * *
На Страстной седмице в доме боярина было столько работы, что Аринушке велено было оставить хлопоты по саду и помочь с приготовлением к Пасхе. Она вместе с другими девушками скребла полы, прибирала в горницах, чистила серебро, помогала готовить праздничный стол.
В четверг на кухню забрёл Федька-пройдоха, кривой мужичонка с пучками жёлтых волос над ушами, с редкой бородёнкой. Передних зубов у него не было – судя по всему, потеряны они были в драке. Один глаз был закрыт бельмом, а второй, желтовато-карий, смотрел нагло, с вызовом. Федька был из породы тех людей, что не боятся ни Бога, ни чёрта, и молва о нём ходила нехорошая. Федька всегда имел в запасе семечки и пару-тройку свежих историй, которыми потчевал девок, пускавших его погреться на господской кухне.
- А слышите, чего расскажу, - начал он в этот раз, похлебав пустого супа, что плеснула в миску повариха Устинья, - сказывают, ардар у вас живёт где-то близ города…
- Живёт али не живёт, - важно сказала Устинья, - про то я те не скажу. А что нет-нет, да и увидят его в городе – от те крест, правда святая.
- Во-от, - Федька нравоучительно поднял грязный палец. – Вот и я про то ж. Значит, зимой-то он к купцу, к Афанасию Гордеевичу, значит, приходил. Прямо в дом, слышь! Своими ногами! Пришёл, значит, и потребовал… Одёжу потребовал, нехристь такая! Да не мужицкую, а на девицу…
Девки притихли, заинтересовались. Аринушка работала, опустив глаза, почти не дыша, слушала – а сердце громко, больно стучало в груди.
- Афанасий Гордеевич сперва хотел было подешевле да похуже ему, дьяволу, всучить. А тот как осерчал! Батюшки мои! У Афанасия седины-то в бороде поприбавилось с того дня, это уж как пить дать верно. Пришлось лучшее, что было, продавать. Только чтоб отвязался, проклятый… Не верите? Сами подите да спросите, так и было!
- Отчего же не верим? – степенно пожала полными плечами Устинья. – Верим. Токмо кто ж ему, нечисти, дорогу к купцу из лесу-то указал, а?
Жёлтый Федькин глаз забегал; уткнулся в пол и тотчас стрельнул в дальний угол:
- Про то не ведаю. Не обессудьте.
Устинья отвернулась, улыбаясь.
- Зачем же ему женская одёжа? – тихим голоском спросила одна из девушек.
- О-о, милая, - Федька вмиг оживился, - не знаешь, разве? Они, ардары, хуже всякого другого врага. Они девок околдовывают и уводят в лес за собой. Ну, знамо дело, зачем… Они ж хоть и каменные, а того, кхм… Девок-то у них каменных нет – вот они и тащат обманом наших, кто поглупее. А там… Вот, видать, и попала какая-то голуба этому чудищу в руки. Да только умирают они, сказывают, быстро. Разве ж может живая девка с каменным истуканом жить?
- Да, - согласилась Устинья. – В минувшем-то годе в Светлую седмицу он опять показывался. И одна ведь дурочка, правда, с ним заговорила… Вот, видно, ей он подарок и покупал, бедняжке.
Аринушка сидела ни жива, ни мертва. Щёки побледнели, и стало холодно спине. Хотелось вскочить, заголосить изо всех сил: неправда, неправда, неправда! Ничего-то вы не знаете! Не вы с ним разговаривали, не вы в сердце его доброе заглядывали, не вам и судить! Человек он!.. Только каменный… А живых-то людей, таких, как он – ещё поискать надо!
Но домой Аринушка всё равно шла, как в тумане. И наутро, едва помолившись, едва поев, накинула платок и побежала к Любушке, позвала погулять.
Подружка вмиг догадалась, что не просто так зовёт Арина на улицу, пройтись вдали от чужих глаз и ушей. Оделась, повязала голову тёмным платком и вышла с Аринушкой за ворота. Спросила сразу же:
- Случилось у тебя что-нибудь? Может, помощь нужна какая? Так я помогу, если сумею… Что с тобой, милая?
Арина шла быстро, была непривычно рассеяна, бледна.
- Нет, Любушка. Не знаю, случилось или нет… Помочь мне ты едва ли сможешь… Решила я тебе открыться, подружка. Сил больше нет терпеть…
- А может, помогу советом, - рассудительно заметила Любушка. – Ты не бойся, сказывай. Нет такого горя, к которому свой ключик не подберёшь.
Они ушли далеко – в поле, за деревню. Замедлили шаг, и Аринушка начала говорить: запинаясь, боясь, теребя то платок, то рукава.
- Солгала я тебе, подруженька. Помнишь, спрашивала ты про колечко?
- Как не помнить? Помню. Ты сказала, к дедушке в садик ходишь… А сама, чай, друга сердечного нашла?
- Нет… То есть… Любушка, слушай… Я и в самом деле ходила садик прибирать. Только он не дедушка. Он… моложе. Мужчина…
- Согрешила ты с ним? – видя, что Арина волнуется всё больше, с осторожностью, еле слышно предположила Любаша.
- Что ты! – ужаснулась Аринушка. – И в мыслях не было...
Она прикусила нижнюю губу, выпустила – и незнакомым, низким голосом начала:
- Помнишь, ходила молва, будто… я на ярмарке с ардаром заговорила? Так ведь правда это. И встретились мы потом. И… И к нему я всё это время ходила.
Любушка вскрикнула, закрыла рот руками:
- Ох, Господи!.. Матушка-заступница… Да ты… Да ты что?! Да как же такое… Околдовал он тебя! Ох, горе!..
- Нет, - покачала головой Аринушка, глядя на расстилающееся перед ней чёрное поле, синеглазое от лужиц растаявшего снега. – Не околдовал. Добрый он. Честный, ласковый… Только люди об этом не знают.
- Ох, боженьки мои! – охнула Любушка. – Ардар!.. Ох, беда… Милая, родненькая, да как с тобой такое могло приключиться?
И Аринушка поведала ей всё: и про зимние цветы, и про бешеную лисицу, и про горящие осенние листья, и про трапезы в тёплой избе, и про поездки верхом по заснеженному лесу. Любаша слушала – и не знала, верить или не верить этим речам.
- А может… Не ходить тебе больше к нему? Скажи, что за садом своим следить совсем не успеваешь, что мать старая уж, хворая, и в доме ей надобно помочь… Не ходила б ты к нему больше, подружка моя милая!.. Он же не человек… Как угадаешь, что у него на уме?
- И то правда, что не угадаю, - согласилась Аринушка. – Да только я тебе не для того сказывала, чтобы не ходить к нему больше. Крепко мы подружились. Да и сердце у него вовсе не каменное... Дорог он мне, Люба! Я и живу-то теперь – всё думаю, как там мой Янгул. Что делает сейчас, размышляет о чём…
- Янгул… - тихонько повторила Любушка: точно взяла двумя пальцами за хвостик мышь, придушенную котом, чтобы вышвырнуть из избы.
- Янгул, - повторила Арина, и в голосе её подруга с горечью расслышала нежность. – Любушка, коли случится со мной что-нибудь, скажешь матушке моей всё… Прощения у неё от меня попросишь. Скажешь – сама я была виновата… Если сгину – что ж, так мне и надо, горемычной.
Любушка помотала головой:
- Нет уж! Матери сама сказывай! И сейчас сказывай, пока жива!
- Да не выдержит она… правды-то…
- Плохо ты мать свою знаешь. Мать всё выдержит, всё простит. Греха ведь нет на тебе. Откройся ей, пока не поздно.
Так и порешили. Арина приободрилась; благодарила подругу, обещала, что поговорит с матушкой – но всё не могла собраться с духом, всё тянула с признанием. Всё казалось: много, много ещё времени в запасе. А матушка опечалится, расплачется, запретит видеться с другом…
И Аринушка всё молчала, всё откладывала на потом.
* * *
Уже отцвела по оврагам черёмуха, начала раскрываться сирень. Верхние кисти её в садике Янгула из плотных бутонов превратились в воздушную пену, и весь сад заполнило благоухание. Из земли полезли травы – кое-где, непрошенные, прямо на грядках. Аринушка терпеливо выпалывала их, рыхлила землю, заботилась о каждом, даже самом слабом и крохотном, цветке.
Янгул в эти дни подходил к ней чаще обычного. Ему нравилось смотреть, как ловко цепляет она тонкими пальцами ростки сорняков и тянет прочь из земли. Личико у неё при этом было такое милое, такое сосредоточенное, что не засмотреться на неё было невозможно. Длинная русая коса постоянно норовила соскользнуть со спины и упасть ей на грудь – и тогда становились видны маленькие бугорки косточек на шее. И Янгул уже не пытался обмануть себя. Знал: глядит на Аринушку не оттого, что ему интересно наблюдать, как движется живой человек. И что осторожно дотронуться рукой до её плеча, разогретого солнцем, ему хочется не от любопытства.
Ещё не так давно он не мог и предположить, что способен испытывать человеческие чувства так ярко и остро, так всеобъемлюще. Теперь же – не сомневался более в том, каким понятием определить все перемены, произошедшие в его отношении к Аринушке. Он тщательно скрывал свою тайну, отмечая, тем не менее, что постепенно делать это становится всё труднее. И ощущая, как с каждой встречей растёт неутолимая, тупая боль в груди – оттого, что он рождён ардаром, и никогда не назовёт его Арина кем-то иным, ближе доброго друга.
И чем больше проходило времени, тем яснее он сознавал: им надо расстаться. Расстаться сейчас, чтобы навек сохранить в памяти прошедшие месяцы как большую радость, дарованную судьбой.
Но он всё медлил. Сказать Аринушке: «Прощай! Уходи!» - ему, каменному, было уже не под силу.
В конце мая Аринушка полола самые дальние грядки, примыкавшие к самому лесу. В тот день Янгул оставил её и отправился за холм, где накануне ветер свалил старую берёзу. Первым делом аккуратно оборвал молодые, толком не раскрывшиеся листочки: старуха помимо прочего научила его делать отвары. Потом ободрал кору, тонкие ветви, отпилил сучья – и, взглянув на солнце, понял, что уже подошло время обеда. Вернулся в сад, хотел кликнуть Арину – но не увидел среди цветов её спины в синем сарафане. Решив, что ей понадобилась какая-нибудь мелочь в доме, вошёл в избу, но Арины не оказалось и там. Он подождал некоторое время, потом выглянул в окно и вновь вышел в сад.
Если бы Аринушка забежала ненадолго в лес, уже должна была вернуться. А уйти надолго, не сказавшись – того бы она не сделала. Он постоял неподвижно у крыльца, позвал:
- Арина! – но не получил ответа.
Здесь, за Темень-рекой, ни один зверь не тронул бы её. Случиться едва ли что могло. Значит, она ушла. Зачем? Почему?
А может, всё так и должно было закончиться?.. Но разве же это похоже на неё? Нет, совсем не похоже.
Он, тяжело переставляя ноги, прошагал туда, где последний раз видел её за работой. И меж упругих стеблей немедленно мелькнул белый, с голубой вышивкой, рукав рубахи. Аринушка никуда не ушла: лежала на земле, пригретая солнышком, и тихонько спала. Янгул остановился над ней, залюбовался. Подумал: а нужно ли будить её? На голой земле долго не пролежишь; должно быть, она сама вскоре проснётся…
И тут заметил: кулачок у девушки сжат, и выглядывает оттуда тёмный стебелёк. Янгул опустился на корточки, на всякий случай позвал громко ещё раз:
- Аринушка!
Она не услышала. Он осторожно разжал её мягкие горячие пальчики – и вытащил мятый трёхпалый листок, похожий на кислицу.
Только это была не кислица, а сон-трава. Теперь буди Аринушку, не буди – бесполезно. Будет спать, как мёртвая, день и ночь, если не больше. Он покачал головой, тронул её за тёплое плечо, легонько потряс:
- Арина!..
Нет ответа. Он посидел на корточках ещё немного, раздумывая, что же теперь; тихо сказал:
- Эх, ты.
Взял девушку на руки, поднял, прижал к груди и понёс в дом. Как не предупредил он, что здесь, в заповедном лесу, не кислица растёт под елями, а сон-трава? Но мог ли думать, что наткнётся Аринушка и наестся на свою беду?
Он шагнул на крыльцо – на деревянные ступени со стуком упал башмачок с Аринушкиной ноги. Янгул прошёл в дом, бережно положил спящую девушку на лавку. Снял с неё второй башмачок, вернулся за первым, поставил их рядышком под скамью. Опять, как тогда, давным-давно, достал из ларя подушку и одеяло, укрыл Аринушку, поудобнее устроил её на лавке. Она улыбнулась во сне; пошевелилась, не открывая глаз. Положила руку на грудь – и вновь затихла, замерла, еле заметно дыша.
Янгул долго смотрел на неё молча, склонив голову. Хотел отойти, вернуться к оставленному делу, или сесть за стол, пообедать – но отчётливо осознал, что не в силах сдвинуться с места. Постояв ещё чуть-чуть, медленно опустился на колени, протянул руку и прикоснулся к плечу Аринушки. Сперва тронул едва-едва, двумя пальцами, потом всей ладонью; потом, осмелев, нежно погладил по плечу и по выпростанной руке. Аринушка не чувствовала, не просыпалась. Янгул глядел на неё, такую близкую, беззащитную, и чувствовал, как глубоко в груди понемногу разливается незнакомое ему прежде тепло. Раньше он не смел так долго рассматривать её. Не мог позволить себе перебирать взглядом все ресницы, отмечать маленькие родинки на щеках, пытаться угадать, где та грань, за которой тает румянец, становясь нежно-розовой прозрачной кожей. Прядь волос полукольцом у виска, тёмные дуги бровей, чуть приоткрытые губы… Он готов был смотреть на неё бесконечно – молча, недвижно, не дыша – но тепло в груди разрасталось в жар. Проникало выше, охватывая шею, плечи и руки; пульсируя, спускалось вниз, в живот – и не оставляло больше надежды, что Аринушка дорога ему только как добрый друг.
Он отнял руку с её плеча – пальцы еле заметно дрожали. Неумело снял с её головы белую, со скромной вышивкой, перевязку, и осторожно погладил девушку по волосам.
Если бы сейчас она проснулась! Если бы оттолкнула его, закричала… Он сознавал: в одиночку ему уже не под силу перебороть себя. Уже не сумеет он вскочить с колен, выйти на негнущихся ногах на крыльцо, вдохнуть свежий воздух, унять дрожь… Невозможно теперь остановиться. Внутри, под каменными доспехами, уже бушует пламя. Туманится взгляд, и кружится голова...
Он коснулся согнутыми пальцами Аринушкиной щеки – жар поднялся к самому горлу, заставил глотнуть, разомкнуть губы. Если бы только она открыла глаза!.. Если бы увидала над собой каменную маску его лица!.. Взвизгнула бы, отвернулась!..
Но она спала. Спала, не чувствуя, как холодные пальцы ардара касаются её щеки, губ, подбородка. Не замечая, как щекочут открытую шею концы его волос, упавших через плечо. Не слыша, как шепчут над ней чёрные каменные губы:
- Аринушка… Родная моя… Любимая…
* * *
И едва вдохнула девица аромат цветка – тотчас же упала в траву, как подкошенная, и заснула беспробудным сном.
А каменный человек почуял недоброе. Пошёл он к той поляне, где Аринушка цветок заприметила, и отыскал её, сонную. Стал будить, приговаривать:
- Проснись, красна девица! Встань, пробудись!
Да не слышит его Аринушка, спит сном беспробудным. Сколько ни бился ардар – не сумел её разбудить. Вот уж и день клонится к закату, заходит красно солнышко за высокие горы, за густые леса прячется – спит Аринушка, не просыпается. Вот и ночь звёздами небо засыпала, вот и месяца краюшка поднялась над рекой – спит Аринушка!
А дома Марфа, матушка Арины, уж которую подряд лучину жжёт, ждёт дочку домой, горькими слезами заливается. Да только всё нет и нет её. Не слышно шагов на крыльце, не лают собаки на улице. Пропала дочка, сгинула, и где искать её – неведомо…
Продолжение следует.
@музыка: А. Бандера "Любимая"
@настроение: Автор ехидно напевает: " Спи, любимая моя..."
@темы: Проза, "Аринушка и ардар", Творчество
-
-
16.02.2010 в 22:54-
-
17.02.2010 в 00:24-
-
17.02.2010 в 12:44-
-
18.02.2010 в 08:29-
-
20.02.2010 в 21:03Взвизгнула бы, отвернулась!..
Ну да, надейся))
Пропала дочка, сгинула, и где искать её – неведомо…
У меня нехорошие предчувствия. Не умолчит же подруженька...
-
-
20.02.2010 в 22:10