Поехали!
Повесть. Частичка третья.
Атласная руда - малахит
Васильковый яхонт - сапфир
Кросны – ткацкий станок
Перевязка – полоска ткани, украшенная вышивкой или мелким жемчугом, которую девушки повязывали на голову
Часть третья. С. 13-17* * *
Увидала Аринушка лисицу – испугалась, бежать бросилась. А лисица – за ней: вот-вот догонит!
- Съем, - говорит, - тебя, красна девица, все косточки обглодаю!
Вдруг, откуда ни возьмись, вырос перед ними тот каменный человек, что Аринушке колечко подарил. Пустил он из лука калёную стрелу – и упала злая лисица замертво. Обрадовалась Аринушка:
- Спасибо тебе, добрый молодец! Спас ты меня от смерти неминучей.
А он ей отвечает:
- Негоже, красавица, за твои ласковые слова чёрной неблагодарностью платить.
И рассказал он Аринушке, что лисица та была колдунья. Что хотела она выйти за него замуж, да получила отказ. И заколдовала его, да наложила такое заклятье, что быть ему вовек теперь каменным. Таким, что и зверь ощетинивается, и птица за версту облетает, а уж люди и подавно разбегаются.
Пожалела его Аринушка. Стала с ним, каменным, разговоры разговаривать, расспрашивать о житье-бытье, о себе рассказывать. И стали они с тех пор встречаться над Темень-рекой да гулять вместе по заповедному лесу…
* * *
Работы в саду, конечно же, было не на раз и не на два; и даже больше, чем показалось поначалу. И Аринушка теперь опасалась, что не успеет закончить до наступления холодов.
Сначала она, конечно же, боялась. Боялась ходить одна через глухой лес, находя дорогу по зарубкам и вешкам, которые показал ей каменный человек. Боялась перебегать сердитую бурливую реку по узкому мосту без перил, боялась каждого шороха, каждого птичьего вскрика в заповедном, заколдованном лесу.
И всё-таки – боялась Янгула. Она уже видела и понимала, что людская молва ошибалась: ардар совсем не злой, и он не обидит её. Но ещё долго сжималось и вслед тому колотилось быстро-быстро испуганное сердце, когда на лёгкий шорох её шагов или звук хрустнувшей ветки каменный хозяин выходил на крыльцо своего дома. Сердечко падало в груди – но Аринушка всякий раз приветливо махала рукой:
- Здравствуй, Янгул!..
И он тоже всегда отвечал – глухо, как будто совсем безразлично:
- Здравствуй, Арина.
И сперва ей чудилось, что ардар вовсе не рад, что она в очередной раз нарушила его покой. Но постепенно Аринушка привыкла: поняла, что бессмысленно ждать ласкового слова или улыбки от холодного камня. Хоть он и одинок, хоть и попросил ухаживать за садиком по большей части затем, чтобы слышать хоть изредка чей-то живой голос – он не человек. И ему действительно всё равно.
Аринушке мучительно давалась наука распознавать блёклые тени интонаций в его низком, монотонном голосе. Но ещё дольше не могла она смириться с любимой привычкой ардара ни с того ни с сего поворачиваться к ней спиной и молча уходить – порой даже вместо ответа на вопрос. Немало времени прошло, прежде чем она убедилась: Янгул проделывает это лишь потому, что не умеет иначе заканчивать разговор.
Постепенно она приспособилась и смеяться, сказав какую-нибудь шутку. Хотя Янгул всякий раз слушал без тени улыбки – так, словно Аринушка говорит Бог весть какие глупости. Выражение его каменного лица с медными волнами бровей и вертикальной полосой на лбу не менялось, о чём бы они не говорили. И только когда однажды ардар, дослушав до конца очередную презабавную историю, спокойно произнёс:
- Смешно, - Аринушка заподозрила, что умозрительно он различает всё многообразие человеческих эмоций – просто не в силах выразить их сам.
Она проводила в саду у Янгула целый день, с утра до вечера, и даже на час-полтора дольше: путь к боярскому двору занимал у неё больше времени, чем повторение всех изгибов неприметной тропы, ведущей в тайный садик. В том, что она пожалела ардара и согласилась приходить к нему раз в неделю, она не призналась никому: ни матери, ни Любушке. В конце концов, до зимы оставалось уже совсем недолго – пусть все пока считают, что она ходит к боярину не два, а три раза в седмицу. А потом, когда с наступлением холодов снова станет два, никого это не удивит, не насторожит.
Садик ардара, обнимавший с трёх сторон низкий дом с деревянной крышей, полюбился ей. Тот, кто сажал его, был искусным садоводом, и растил, как дитя, с большой любовью. Все цветы были высажены с аккуратностью и тщанием – так, как высадила бы их сама Аринушка. Сад был добрым, очень добрым: всякий раз, снова оказавшись среди его диковинных цветов, девушка чувствовала, как он, будто живой человек, отдаёт ей частицу своего тепла.
Ей нравилось здесь всё: каждая тропка, каждая гряда, каждый цветок… Только одно пугало: каменная статуя, стоявшая в самом дальнем углу. Это была девушка, выточенная из тусклого зеленовато-жёлтого камня. Она была изображена в такой позе, словно тянулась поцеловать кого-то. Но лицо у неё было ужасно злое, а в правой руке, отведённой назад, она сжимала большой огненно-красный орлец. И неясно было, чего она в самом деле хочет: то ли коснуться губами щеки милого, то ли ударить камнем того, кто тянулся к ней.
По саду кое-где были расставлены и другие изваяния: бирюзовый кот, моющий лапку, птица из василькового яхонта, расправляющая крылья, различные цветы и узоры, вырезанные из камня. Но все они, в отличие от той, тускло-зелёной, были довольно милые и забавные. Аринушка боялась этой девушки, и ей даже казалось: если сесть слишком близко, статуя непременно оживёт и ударит её по голове.
Фигурки появились в саду с приходом Янгула: это он изредка резал по камню. Какие-то из его работ нравились Аринушке больше, какие-то меньше, но пересилить себя и свыкнуться с замахнувшейся девушкой она никак не могла. И однажды спросила:
- Скажи, а зачем ты сделал ей такое злое лицо?
- У людей часто такие лица. Я не хотел. Так получилось.
И ей снова стало жаль его: ведь, в сущности, а какие ещё лица мог видеть ардар, придя, как тогда, весной, куда-нибудь в людное место?
…Незаметно наступила осень. Травы поникли, волглые; густо зарделись и облились золотом вязы за рекой, и желтизна, как отблеск, легла на листья дубов. Тропу посыпали жёлуди и крупные глянцевые каштаны, повисли в воздухе нити летучих паутинок и протяжный зов птиц, покидающих родные края. В один из таких дней Аринушка, готовя садик к зиме, сгребала под дождём-моросеем палую листву, черешки и ветки. Янгул вынес из дома горящую головню, держа её в руке, точно простую деревяшку. Сырая куча всё никак не хотела разгораться; потом занялась и застлала землю жидким горьким дымом. Они какое-то время стояли рядом и молча смотрели на серые струйки, сочащиеся из щёлок между влажными слипшимися листьями. Ардар заговорил первым; произнёс всего одно слово:
- Осень...
Но Аринушка с лёгкостью догадалась, сколько таит в себе это скупое признание. Она давно уже поняла, что любой сад – будь то крестьянский садик, богатый сад боярина или любой другой сад на земле – словно живое существо. У каждого сада свой характер, своя душа: благоуханная, легко ранимая. Человеку нелегко подружиться с садом, уловить дыхание его, поладить с ним, нежным и порой даже капризным. Ардару это удалось, и сад стал ему другом. И вот теперь этот близкий, единственный друг, вздохнув на прощание гордыми алыми цветами на высоких стеблях, отошёл ко сну. Богатырскому сну, что продлится долгих пять месяцев… Как неизбежно это, как привычно, и как грустно всякий раз наблюдать погружение в дрёму молчаливого ласкового существа, Аринушке, растившей собственный садик, не нужно было объяснять.
Уснёт сад, накрытый белой искрящейся парчой, вытканной метелями. Уйдёт и она, оставив ардара одного среди зимней тишины, скрипа простывших деревьев, шороха беличьих коготков, стука далёкого дятла…
Она вздохнула, глядя, как влажный дым рассеянно поднимается к небу. И тихонько сказала:
- А я бы… потом, когда работы не станет… Я бы и просто так пришла.
Он обернул к ней чёрную маску лица – глаза заблестели прозрачными топазами:
- Приходи.
И ещё впереди был октябрь с его голыми ветвями; острые, как заточенные стрелы, порывы ледяного ветра, чёрная вода в разгневанной реке. И ещё было время передумать – но они больше не говорили на эту тему. Там, над горящей нехотя листвой, всё решилось раз и навсегда.
…В первую седмицу октября, на Трофимов день, лес неожиданно накрыл ледяной ливень, крупный и беспощадный. Хлынул стеной, и Аринушка едва успела подхватить корзинку с обедом и добежать до крыльца, как ближние деревья скрыла белая кисея.
Ардар приоткрыл дверь, взглянул на низвергающиеся с неба потоки, на Арину с мокрой головой – и позволил:
- Заходи.
Она послушно последовала за ним – и, перешагнув порог и миновав сени, неожиданно оказалась в привычном мире самой обыкновенной избы. Всё было на местах: печь, стол, лавки вдоль стен, кадки с водой – даже прялка и кросны. Но, как и сад, дом требовал заботы и помощи: видно было, что многое из наполнявшего избу ардару в хозяйстве было совершенно ни к чему.
Печь, между тем, топилась; Аринушка подошла к её тёплому боку, поставила корзинку на лавку и села сама. Намокший платок холодил голову, и Аринушка сняла сперва его, а затем и расшитую перевязку. Помявшись, спросила:
- Янгул… А не осталось от бабушки полотенца какого-нибудь? А то, может, хоть чего… Мне бы волосы вытереть…
Он молча прошёл за печь; стукнула крышка ларя. Вернулся, протянул белый, с красной вышивкой, рушник. Арина смущённо улыбнулась:
- Спасибо…
Дождь не стихал: лупил в окно, стучал по крыше, пытался залить крылечко. Земля раскисла, превратилась в мокрую грязь – нечего было и думать после ливня возвращаться к работе. Арина пристроила влажный платок сушиться на печи, вытерла голову. Уже хотелось есть, но она не знала, понравится ли это хозяину. Прежде она всегда устраивалась обедать прямо в саду – но теперь за дверь не больно-то выйдешь…
Янгул как будто услыхал её мысли:
- Я обед соберу. Хочешь – пожалуйста.
Аринушка поразилась:
- Так ты что же… ешь, как человек?..
- А ты как думала? – равнодушно спросил ардар.
- А я думала, тебе вовсе не надо…
- Было бы удобно.
Она распереживалась:
- Ну вот! Знала бы, я бы тебя давно уже матушкиными пирогами угостила! Сегодня-то у меня так… подорожники… Они не такие вкусные будут…
- Принесёшь в другой раз, коли не жалко.
Арина вытащила из корзинки свой обед, выложила на стол.
- А… вкус ты тоже различаешь?
- Да.
- А… А добрая пища или скверно приготовленная, тоже?
- Да. Но и отравиться могу. Если постараюсь.
Аринушке захотелось расхохотаться – уж очень поверилось, что Янгул попытался пошутить. Но это было столь неожиданно для ардара, что девушка подавила улыбку и серьёзно уточнила:
- Насовсем отравиться?
- Нет, как видишь.
Тут уж она рассмеялась и взглянула на него весёлыми блестящими глазами.
Готовить в печи Янгула научила всё та же бабушка; Аринушка отметила про себя, что он оказался весьма способным учеником. В тот бесконечный осенний дождь она впервые разделила трапезу с ардаром – и с тех пор обеды на траве садика прекратились.
Собирая на стол, они всегда говорили. Говорили, случалось, и после обеда; говорили о разном. И Аринушке даже больше нравилось слушать скупые, краткие рассказы Янгула, нежели говорить самой. Постепенно, выучившись различать почти все, даже самые лёгкие, изменения монолитного, глубокого голоса, перестала томиться сомнениями всякий раз, когда он произносил что-либо, одинаково похожее на размышления вслух и на вопрос.
Чем больше она узнавала ардара, тем больше удивлялась: за что люди считают его нечистью? Ведь он – самый настоящий человек! Разве только каменный… И ест, и спит, и разговаривает… А главное – он ведь совсем не злой. Наоборот: честный и добрый… Никакой он не истукан, а живой человек! Да только встречают, увы, всегда по одёжке… Увидят чёрную маску вместо лица да камни вместо лат – вот и всё, вот и разбежались. А что там, под доспехом, какое сердце – кто же надумает выяснять?
Впрочем, когда Аринушка как-то раз, поднявшись от грядки, сумбурно высказала это Янгулу, запинаясь от волнения, он лишь покачал головой:
- Я ардар. И сердце у меня каменное.
Она не согласилась:
- Да нет же…
Тогда он, шагнув ближе, взял её ладошку, перепачканную землёй, и сильно прижал к своей груди:
- Чувствуешь? Не чувствуешь. Оно не бьётся. Вот и всё.
Аринушка в самом деле ничего не ощутила, кроме ледяного прикосновения к коже неподвижного камня. И не нашлась, что возразить на этот грустный ответ.
Она нескоро ещё перестала вздрагивать от холода и страха, когда Янгул случайно касался её руки, передавая инструмент или кадку с водой. Но потихоньку привыкла и к этому. А убеждения своего не оставила: ей не верилось, что у ардара, с которым она подружилась, нет сердца.
Особенно врезался ей в память тот день, когда накануне почти не спала: захворала матушка. Арина даже не хотела уходить из дома поутру, но та настояла. Она ведь думала, что дочка не поспеет в срок явиться к боярскому двору, и боялась, что боярин разгневается да выгонит прочь, не заплатив денег и даже не спросившись, в чём было дело. Ослушаться Арина не сумела; сбегав к соседке, бабушке Агафье, попросила её посидеть в избе, помочь матушке – а сама, мучимая совестью, поспешила в лес, к Янгулу.
Он, как всегда, вышел на порог; но после приветствия сразу спросил:
- Не случилось ничего?
- Случилось, - призналась Аринушка, и без утайки рассказала всё. Янгул отворил дверь в избу:
- Заходи. Ложись сейчас, поспишь. Потом, как встанешь, беги к матери. Скажешь – отпустили тебя, как узнали.
- Может, сразу тогда и побегу?
Он спокойно возразил:
- Не побежишь. Ты едва на ногах держишься. Проку от тебя такой... Ложись спать.
На печь она не полезла, чтоб не пригреться и не заснуть крепко, до самого вечера. Скинула башмачки и прилегла на широкую лавку, положив под голову всё то же полотенце с красной вышивкой, сложенное в несколько раз.
Янгул взглянул на неё, легонько качнул головой; принёс подушку и плотное шерстяное покрывало. Подсунул подушку Арине под голову и накрыл девушку одеялом. Это вышло у него так неожиданно бережно, что Аринушка без всякого страха взглянула в его склонённую маску и растроганно улыбнулась. В этот момент густой хвост волос, стянутых у ардара на затылке, легко скользнул через каменное плечо и мазнул девушку по лицу. Она выпростала руку из-под одеяла:
- Ай! Нос защекотало… - и рассмеялась, отводя чёрные пряди. Вновь увидела над собой лицо ардара, привычное в его неподвижности – и сперва даже не поняла, что произошло. Он успел распрямиться и отойти к столу – и лишь тогда Аринушка вдруг в одно движение села на лавке и уставилась на него круглыми от изумления глазами:
- Янгул?!
- Что?
- Янгул… Ты… улыбнулся!
Он равнодушно подтвердил:
- Да.
- Ой! А я думала, ты вовсе не умеешь!
- Умею. Спи.
Она сидела, обняв колени тёплыми руками:
- Да я ж теперь не усну!
- Уснёшь, - бесстрастно возразил ардар. – Не то колыбельную спою.
Арина засмеялась, на миг накрылась одеялом с головой – и вынырнула снова:
- Ой, Янгул, ой… Какое же у тебя сердце доброе! Ты и сам того не знаешь. Спасибо тебе!
Он не удостоил ответом. Аринушка, устроившись поудобнее, сомкнула веки – и вскоре заснула. И уже не видела, как ардар начал осторожно подчищать очередную поделку из атласной руды. И как очень вскоре, отложив инструмент, сел неподвижно, глядя на то, как тихонько дышит и пошевеливается во сне милая, добрая девушка.
Продолжение следует.
Сердечно и матрично поздравляю прочитавших, ибо это был самый скучный отрывок!
Атласная руда - малахит
Васильковый яхонт - сапфир
Кросны – ткацкий станок
Перевязка – полоска ткани, украшенная вышивкой или мелким жемчугом, которую девушки повязывали на голову
Часть третья. С. 13-17* * *
Увидала Аринушка лисицу – испугалась, бежать бросилась. А лисица – за ней: вот-вот догонит!
- Съем, - говорит, - тебя, красна девица, все косточки обглодаю!
Вдруг, откуда ни возьмись, вырос перед ними тот каменный человек, что Аринушке колечко подарил. Пустил он из лука калёную стрелу – и упала злая лисица замертво. Обрадовалась Аринушка:
- Спасибо тебе, добрый молодец! Спас ты меня от смерти неминучей.
А он ей отвечает:
- Негоже, красавица, за твои ласковые слова чёрной неблагодарностью платить.
И рассказал он Аринушке, что лисица та была колдунья. Что хотела она выйти за него замуж, да получила отказ. И заколдовала его, да наложила такое заклятье, что быть ему вовек теперь каменным. Таким, что и зверь ощетинивается, и птица за версту облетает, а уж люди и подавно разбегаются.
Пожалела его Аринушка. Стала с ним, каменным, разговоры разговаривать, расспрашивать о житье-бытье, о себе рассказывать. И стали они с тех пор встречаться над Темень-рекой да гулять вместе по заповедному лесу…
* * *
Работы в саду, конечно же, было не на раз и не на два; и даже больше, чем показалось поначалу. И Аринушка теперь опасалась, что не успеет закончить до наступления холодов.
Сначала она, конечно же, боялась. Боялась ходить одна через глухой лес, находя дорогу по зарубкам и вешкам, которые показал ей каменный человек. Боялась перебегать сердитую бурливую реку по узкому мосту без перил, боялась каждого шороха, каждого птичьего вскрика в заповедном, заколдованном лесу.
И всё-таки – боялась Янгула. Она уже видела и понимала, что людская молва ошибалась: ардар совсем не злой, и он не обидит её. Но ещё долго сжималось и вслед тому колотилось быстро-быстро испуганное сердце, когда на лёгкий шорох её шагов или звук хрустнувшей ветки каменный хозяин выходил на крыльцо своего дома. Сердечко падало в груди – но Аринушка всякий раз приветливо махала рукой:
- Здравствуй, Янгул!..
И он тоже всегда отвечал – глухо, как будто совсем безразлично:
- Здравствуй, Арина.
И сперва ей чудилось, что ардар вовсе не рад, что она в очередной раз нарушила его покой. Но постепенно Аринушка привыкла: поняла, что бессмысленно ждать ласкового слова или улыбки от холодного камня. Хоть он и одинок, хоть и попросил ухаживать за садиком по большей части затем, чтобы слышать хоть изредка чей-то живой голос – он не человек. И ему действительно всё равно.
Аринушке мучительно давалась наука распознавать блёклые тени интонаций в его низком, монотонном голосе. Но ещё дольше не могла она смириться с любимой привычкой ардара ни с того ни с сего поворачиваться к ней спиной и молча уходить – порой даже вместо ответа на вопрос. Немало времени прошло, прежде чем она убедилась: Янгул проделывает это лишь потому, что не умеет иначе заканчивать разговор.
Постепенно она приспособилась и смеяться, сказав какую-нибудь шутку. Хотя Янгул всякий раз слушал без тени улыбки – так, словно Аринушка говорит Бог весть какие глупости. Выражение его каменного лица с медными волнами бровей и вертикальной полосой на лбу не менялось, о чём бы они не говорили. И только когда однажды ардар, дослушав до конца очередную презабавную историю, спокойно произнёс:
- Смешно, - Аринушка заподозрила, что умозрительно он различает всё многообразие человеческих эмоций – просто не в силах выразить их сам.
Она проводила в саду у Янгула целый день, с утра до вечера, и даже на час-полтора дольше: путь к боярскому двору занимал у неё больше времени, чем повторение всех изгибов неприметной тропы, ведущей в тайный садик. В том, что она пожалела ардара и согласилась приходить к нему раз в неделю, она не призналась никому: ни матери, ни Любушке. В конце концов, до зимы оставалось уже совсем недолго – пусть все пока считают, что она ходит к боярину не два, а три раза в седмицу. А потом, когда с наступлением холодов снова станет два, никого это не удивит, не насторожит.
Садик ардара, обнимавший с трёх сторон низкий дом с деревянной крышей, полюбился ей. Тот, кто сажал его, был искусным садоводом, и растил, как дитя, с большой любовью. Все цветы были высажены с аккуратностью и тщанием – так, как высадила бы их сама Аринушка. Сад был добрым, очень добрым: всякий раз, снова оказавшись среди его диковинных цветов, девушка чувствовала, как он, будто живой человек, отдаёт ей частицу своего тепла.
Ей нравилось здесь всё: каждая тропка, каждая гряда, каждый цветок… Только одно пугало: каменная статуя, стоявшая в самом дальнем углу. Это была девушка, выточенная из тусклого зеленовато-жёлтого камня. Она была изображена в такой позе, словно тянулась поцеловать кого-то. Но лицо у неё было ужасно злое, а в правой руке, отведённой назад, она сжимала большой огненно-красный орлец. И неясно было, чего она в самом деле хочет: то ли коснуться губами щеки милого, то ли ударить камнем того, кто тянулся к ней.
По саду кое-где были расставлены и другие изваяния: бирюзовый кот, моющий лапку, птица из василькового яхонта, расправляющая крылья, различные цветы и узоры, вырезанные из камня. Но все они, в отличие от той, тускло-зелёной, были довольно милые и забавные. Аринушка боялась этой девушки, и ей даже казалось: если сесть слишком близко, статуя непременно оживёт и ударит её по голове.
Фигурки появились в саду с приходом Янгула: это он изредка резал по камню. Какие-то из его работ нравились Аринушке больше, какие-то меньше, но пересилить себя и свыкнуться с замахнувшейся девушкой она никак не могла. И однажды спросила:
- Скажи, а зачем ты сделал ей такое злое лицо?
- У людей часто такие лица. Я не хотел. Так получилось.
И ей снова стало жаль его: ведь, в сущности, а какие ещё лица мог видеть ардар, придя, как тогда, весной, куда-нибудь в людное место?
…Незаметно наступила осень. Травы поникли, волглые; густо зарделись и облились золотом вязы за рекой, и желтизна, как отблеск, легла на листья дубов. Тропу посыпали жёлуди и крупные глянцевые каштаны, повисли в воздухе нити летучих паутинок и протяжный зов птиц, покидающих родные края. В один из таких дней Аринушка, готовя садик к зиме, сгребала под дождём-моросеем палую листву, черешки и ветки. Янгул вынес из дома горящую головню, держа её в руке, точно простую деревяшку. Сырая куча всё никак не хотела разгораться; потом занялась и застлала землю жидким горьким дымом. Они какое-то время стояли рядом и молча смотрели на серые струйки, сочащиеся из щёлок между влажными слипшимися листьями. Ардар заговорил первым; произнёс всего одно слово:
- Осень...
Но Аринушка с лёгкостью догадалась, сколько таит в себе это скупое признание. Она давно уже поняла, что любой сад – будь то крестьянский садик, богатый сад боярина или любой другой сад на земле – словно живое существо. У каждого сада свой характер, своя душа: благоуханная, легко ранимая. Человеку нелегко подружиться с садом, уловить дыхание его, поладить с ним, нежным и порой даже капризным. Ардару это удалось, и сад стал ему другом. И вот теперь этот близкий, единственный друг, вздохнув на прощание гордыми алыми цветами на высоких стеблях, отошёл ко сну. Богатырскому сну, что продлится долгих пять месяцев… Как неизбежно это, как привычно, и как грустно всякий раз наблюдать погружение в дрёму молчаливого ласкового существа, Аринушке, растившей собственный садик, не нужно было объяснять.
Уснёт сад, накрытый белой искрящейся парчой, вытканной метелями. Уйдёт и она, оставив ардара одного среди зимней тишины, скрипа простывших деревьев, шороха беличьих коготков, стука далёкого дятла…
Она вздохнула, глядя, как влажный дым рассеянно поднимается к небу. И тихонько сказала:
- А я бы… потом, когда работы не станет… Я бы и просто так пришла.
Он обернул к ней чёрную маску лица – глаза заблестели прозрачными топазами:
- Приходи.
И ещё впереди был октябрь с его голыми ветвями; острые, как заточенные стрелы, порывы ледяного ветра, чёрная вода в разгневанной реке. И ещё было время передумать – но они больше не говорили на эту тему. Там, над горящей нехотя листвой, всё решилось раз и навсегда.
…В первую седмицу октября, на Трофимов день, лес неожиданно накрыл ледяной ливень, крупный и беспощадный. Хлынул стеной, и Аринушка едва успела подхватить корзинку с обедом и добежать до крыльца, как ближние деревья скрыла белая кисея.
Ардар приоткрыл дверь, взглянул на низвергающиеся с неба потоки, на Арину с мокрой головой – и позволил:
- Заходи.
Она послушно последовала за ним – и, перешагнув порог и миновав сени, неожиданно оказалась в привычном мире самой обыкновенной избы. Всё было на местах: печь, стол, лавки вдоль стен, кадки с водой – даже прялка и кросны. Но, как и сад, дом требовал заботы и помощи: видно было, что многое из наполнявшего избу ардару в хозяйстве было совершенно ни к чему.
Печь, между тем, топилась; Аринушка подошла к её тёплому боку, поставила корзинку на лавку и села сама. Намокший платок холодил голову, и Аринушка сняла сперва его, а затем и расшитую перевязку. Помявшись, спросила:
- Янгул… А не осталось от бабушки полотенца какого-нибудь? А то, может, хоть чего… Мне бы волосы вытереть…
Он молча прошёл за печь; стукнула крышка ларя. Вернулся, протянул белый, с красной вышивкой, рушник. Арина смущённо улыбнулась:
- Спасибо…
Дождь не стихал: лупил в окно, стучал по крыше, пытался залить крылечко. Земля раскисла, превратилась в мокрую грязь – нечего было и думать после ливня возвращаться к работе. Арина пристроила влажный платок сушиться на печи, вытерла голову. Уже хотелось есть, но она не знала, понравится ли это хозяину. Прежде она всегда устраивалась обедать прямо в саду – но теперь за дверь не больно-то выйдешь…
Янгул как будто услыхал её мысли:
- Я обед соберу. Хочешь – пожалуйста.
Аринушка поразилась:
- Так ты что же… ешь, как человек?..
- А ты как думала? – равнодушно спросил ардар.
- А я думала, тебе вовсе не надо…
- Было бы удобно.
Она распереживалась:
- Ну вот! Знала бы, я бы тебя давно уже матушкиными пирогами угостила! Сегодня-то у меня так… подорожники… Они не такие вкусные будут…
- Принесёшь в другой раз, коли не жалко.
Арина вытащила из корзинки свой обед, выложила на стол.
- А… вкус ты тоже различаешь?
- Да.
- А… А добрая пища или скверно приготовленная, тоже?
- Да. Но и отравиться могу. Если постараюсь.
Аринушке захотелось расхохотаться – уж очень поверилось, что Янгул попытался пошутить. Но это было столь неожиданно для ардара, что девушка подавила улыбку и серьёзно уточнила:
- Насовсем отравиться?
- Нет, как видишь.
Тут уж она рассмеялась и взглянула на него весёлыми блестящими глазами.
Готовить в печи Янгула научила всё та же бабушка; Аринушка отметила про себя, что он оказался весьма способным учеником. В тот бесконечный осенний дождь она впервые разделила трапезу с ардаром – и с тех пор обеды на траве садика прекратились.
Собирая на стол, они всегда говорили. Говорили, случалось, и после обеда; говорили о разном. И Аринушке даже больше нравилось слушать скупые, краткие рассказы Янгула, нежели говорить самой. Постепенно, выучившись различать почти все, даже самые лёгкие, изменения монолитного, глубокого голоса, перестала томиться сомнениями всякий раз, когда он произносил что-либо, одинаково похожее на размышления вслух и на вопрос.
Чем больше она узнавала ардара, тем больше удивлялась: за что люди считают его нечистью? Ведь он – самый настоящий человек! Разве только каменный… И ест, и спит, и разговаривает… А главное – он ведь совсем не злой. Наоборот: честный и добрый… Никакой он не истукан, а живой человек! Да только встречают, увы, всегда по одёжке… Увидят чёрную маску вместо лица да камни вместо лат – вот и всё, вот и разбежались. А что там, под доспехом, какое сердце – кто же надумает выяснять?
Впрочем, когда Аринушка как-то раз, поднявшись от грядки, сумбурно высказала это Янгулу, запинаясь от волнения, он лишь покачал головой:
- Я ардар. И сердце у меня каменное.
Она не согласилась:
- Да нет же…
Тогда он, шагнув ближе, взял её ладошку, перепачканную землёй, и сильно прижал к своей груди:
- Чувствуешь? Не чувствуешь. Оно не бьётся. Вот и всё.
Аринушка в самом деле ничего не ощутила, кроме ледяного прикосновения к коже неподвижного камня. И не нашлась, что возразить на этот грустный ответ.
Она нескоро ещё перестала вздрагивать от холода и страха, когда Янгул случайно касался её руки, передавая инструмент или кадку с водой. Но потихоньку привыкла и к этому. А убеждения своего не оставила: ей не верилось, что у ардара, с которым она подружилась, нет сердца.
Особенно врезался ей в память тот день, когда накануне почти не спала: захворала матушка. Арина даже не хотела уходить из дома поутру, но та настояла. Она ведь думала, что дочка не поспеет в срок явиться к боярскому двору, и боялась, что боярин разгневается да выгонит прочь, не заплатив денег и даже не спросившись, в чём было дело. Ослушаться Арина не сумела; сбегав к соседке, бабушке Агафье, попросила её посидеть в избе, помочь матушке – а сама, мучимая совестью, поспешила в лес, к Янгулу.
Он, как всегда, вышел на порог; но после приветствия сразу спросил:
- Не случилось ничего?
- Случилось, - призналась Аринушка, и без утайки рассказала всё. Янгул отворил дверь в избу:
- Заходи. Ложись сейчас, поспишь. Потом, как встанешь, беги к матери. Скажешь – отпустили тебя, как узнали.
- Может, сразу тогда и побегу?
Он спокойно возразил:
- Не побежишь. Ты едва на ногах держишься. Проку от тебя такой... Ложись спать.
На печь она не полезла, чтоб не пригреться и не заснуть крепко, до самого вечера. Скинула башмачки и прилегла на широкую лавку, положив под голову всё то же полотенце с красной вышивкой, сложенное в несколько раз.
Янгул взглянул на неё, легонько качнул головой; принёс подушку и плотное шерстяное покрывало. Подсунул подушку Арине под голову и накрыл девушку одеялом. Это вышло у него так неожиданно бережно, что Аринушка без всякого страха взглянула в его склонённую маску и растроганно улыбнулась. В этот момент густой хвост волос, стянутых у ардара на затылке, легко скользнул через каменное плечо и мазнул девушку по лицу. Она выпростала руку из-под одеяла:
- Ай! Нос защекотало… - и рассмеялась, отводя чёрные пряди. Вновь увидела над собой лицо ардара, привычное в его неподвижности – и сперва даже не поняла, что произошло. Он успел распрямиться и отойти к столу – и лишь тогда Аринушка вдруг в одно движение села на лавке и уставилась на него круглыми от изумления глазами:
- Янгул?!
- Что?
- Янгул… Ты… улыбнулся!
Он равнодушно подтвердил:
- Да.
- Ой! А я думала, ты вовсе не умеешь!
- Умею. Спи.
Она сидела, обняв колени тёплыми руками:
- Да я ж теперь не усну!
- Уснёшь, - бесстрастно возразил ардар. – Не то колыбельную спою.
Арина засмеялась, на миг накрылась одеялом с головой – и вынырнула снова:
- Ой, Янгул, ой… Какое же у тебя сердце доброе! Ты и сам того не знаешь. Спасибо тебе!
Он не удостоил ответом. Аринушка, устроившись поудобнее, сомкнула веки – и вскоре заснула. И уже не видела, как ардар начал осторожно подчищать очередную поделку из атласной руды. И как очень вскоре, отложив инструмент, сел неподвижно, глядя на то, как тихонько дышит и пошевеливается во сне милая, добрая девушка.
Продолжение следует.
Сердечно и матрично поздравляю прочитавших, ибо это был самый скучный отрывок!
@музыка: Modern Talking "It hurts so good"
@настроение: Потираю ручки. И карандаши.
@темы: "Аринушка и ардар"
-
-
11.02.2010 в 00:30-
-
11.02.2010 в 00:37ибо это был самый скучный отрывок!
манипуляция!
не верю, что ты так считаешь. мне показался самым нескучным )
Очень резануло современное "ориентируясь" в начале. Дальше что-то такое тоже было, но это запомнила четко...
-
-
11.02.2010 в 00:45ориентируясь Йа мудакъ! Я же его видел, главное, но не исправил. Теперь исправил, спасибо!
Там дальше х.ня с садом, надо абзац чистить от этих 10 садов и садиков, но там думать надо.
Дальше что-то такое тоже было Так, если не инструмент - вспомни, пожалуйста! А если инструмент - нунах, страшное признание пейсателя
-
-
11.02.2010 в 00:46-
-
11.02.2010 в 00:55А мне нравится эта нота. Я предпочитаю кучу чувств любому действию. А тут такие страсти! Ты чего! Это мне совсем совсем по душе пришлось. Только не могу пока проанализировать. )
Сады и садики прошли мимо меня. Так что не парься, би хэпи )
Инструмент, кстати, может быть. Орудия могут быть вместо инструмента...
Но я думаю, что что-то другое. Что-то бегло просмотрела еще раз - не нашла. Не очень нравится "наука распознавать". Но для меня это просто слишком комповский термин...
В общем, я тут не как критик, хотя, как писателя тебя понимаю, а как тупачитательпралюбофьиправославие...
-
-
11.02.2010 в 05:48-
-
11.02.2010 в 11:05Ой, да ты что! Какая там скука! Наоборот - так мило, нежно - сад такой чудесный - я представила себе - это напоминает мне картинки к моей детской книжке "Аленький цветочек" - есть маленькое сходство: девушка, сад, "чудище", которое все боятся... А на самом деле он вовсе не чудище.
Янгул - прелесть (если этот эпитет к нему уместен) - я обожаю такие типажи, ведь и мой любимый Терминатор - тоже такой)
-
-
11.02.2010 в 15:09Мне вот вся фраза "умозрительно он различает всё многообразие человеческих эмоций" как-то слух резанула) Слишком сухая, научная что ли...
А ПЧ аплодировали и скандировали "Еще! Еще!"
-
-
11.02.2010 в 16:16Точно! "Умозрительно" - не вписывается в стиль и лексикон
-
-
11.02.2010 в 20:00Strict machine: Точно! Оно. Сейчас сяду думать. Главное - и здесь ведь сам чувствовал, что не то и не так, но в упор не улавливал.
Ятэн Ко: Спасибо за тёплые слова.
Микроскоп сказал в Новый год потрясающую фразу, которую до сих пор забыть не могу. Отвечая на вопли: "Ну блиииин, ну чего мне так эти ардары понравились?!"
- Понимаешь, ардар - это редкий тип мужика, который не чешет языком, а делает.
Насчёт "ложной скромности" (именно это имело в виду Злое Сердце, написав "манипуляция") - я приверженец экшна, стараюсь, чтобы всё было динамично. "И пиф-паф, и чмок-чмок", как выражалась моя бабушка. Сочиняя же эту повесть, я захотел именно описать постепенность развития отношений во всей её тихой красоте. Но потом, перечитывая непосредственно перед вывешиванием, взглянул на текст как бы со "старой" точки зрения. Подошёл с привычной меркой. потому и показалось, что скучно. Хотя так, в принципе, и было задумано - всё развивается плавно и постепенно.
-
-
12.02.2010 в 02:32Понимаешь, ардар - это редкий тип мужика, который не чешет языком, а делает.
+1 )
Вот, кстати, еще такой тип в "Валькирии", имхо )
Сочиняя же эту повесть, я захотел именно описать постепенность развития отношений во всей её тихой красоте