Поехали!
Итак, поскольку в голосовании из предыдущего поста с минимальным отрывом победил вариант №2, первой - частями - будет вывешена повесть "Аринушка и ардар-камень".
Каждую часть будет предварять маленький словарик с толкованием устаревших слов, встречающихся в данном отрезке текста.
Вот, собственно, и всё. Поехали!
Приятного чтения.
Аринушка и ардар-камень. Повесть-сказка. 22.11.2009 - 04.02.2010, Санкт-Петербург.
СловарикГарусник – сарафан из гаруса, шерстяной сучёной пряжи. Наличие такого сарафана у героини в данном случае свидетельствует о среднем достатке семьи.
Душегрея – род верхней одежды девушек и женщин в знатной (боярской) среде.
Караковый конь – тёмно-гнедой, почти вороной, с коричневыми или рыжими подпалинами на морде и в пахах.
Крашенина – холщовая или шерстяная ткань домашнего изготовления.
Нагольный полушубок – полушубок без какого-либо дополнительного покрытия, кожей наружу (шубы и полушубки в принципе носились мехом внутрь).
Рукавка – род муфты.
Убрус – платок, которым покрывали голову (поверх головного убора).
Цельная рубаха – рубаха, сшитая из льняного или конопляного холста, из одного полотнища от подола до ворота.
Чалая – масть лошади с сильной примесью белых волос на фоне любой другой масти.
Часть 1. Стр. 1-6
* * *
Пасха в том году была ранняя, и на ярмарку в город ехали по совершенной распутице. Звенели синицы, и казалось, будто их голоса отражаются от ярко-голубого неба. Ветер деловито выметал обрывки зимних туч, гнал их обратно на север. Чалая лошадь мерно кивала головой, оставляя на раскисшей дороге глубокие ямки своих следов. Там, где дорога спускалась в лес, и кое-где ещё лежал снег, оставались отпечатки подков: три стёртые и одна, правая задняя, новая.
Любаша, сидевшая на телеге рядом, растирала рукавицей красные щёки и звонко смеялась. И чудилось, будто смех её тоже долетал до самой небесной сини, и возвращался оттуда солнечными лучами. Любаша смеялась и сыпала, сыпала словами – точь-в-точь ручей, с которого сорвало корку льда, и он, намолчавшись за зиму, побежал, как очумелый.
Аринушка почти всю дорогу молчала, и берегла тщательно замотанный чёрной крашениной горшок. В нём везла в город маленькое диво: зимний цветок, который вырастила сама. Телегу качало, и Арина крепко держала обеими руками широкий глиняный сосуд.
- А я страсть как на боярскую дочку хочу поглядеть, - делилась Любушка. – Ох, говорят, такая раскрасавица! А уж наряды… Нам и не снились! Сказывают, душегрея у неё с золотым шитьём, и соболем подбита. А я серёжки бы подсмотрела… Чтоб душегрею-то такую приобресть, цельное хозяйство продать надобно, а серёжки – я бы похожие себе сыскала… Да, слышь, разглядишь их под убрусом, как же!
- Не придёт она сама-то, - с сомнением произнесла Аринушка. – Девку пришлёт.
- А девку пришлёт – и на девку посмотрим! – весело ответила Любушка и вновь рассмеялась.
Навстречу из-за поворота выскочил всадник; поравнявшись с телегой, придержал коня, приподнял шапку:
- Христос воскресе, дядя Анастас!
Отец Любушки переложил вожжи в левую руку, снял рукавицу, перекрестился:
- Воистину воскресе!
Утёр нос рукавом, шмыгнул:
- А что, проедем?
Встречный покачал головой:
- Не проедете, дядя Анастас. Разве от Ардаровой стрелы поворотить налево – тогда, может, проедете. А так – увязнете.
- Ну, спаси Господь, - кивнул Любушкин отец и тронул лошадь. Та, понуро тряхнув чёрной гривой, нехотя зашагала вперёд.
- Батюшка, а отчего Ардарову стрелу ардаровой прозвали? – вдруг спросила Любушка.
- Отчего? Ну, похожа, стало быть… Вот и прозвали.
- На что похожа, батюшка? – хихикнула Любушка. – На стрелу?
- А то ж… Ишь, егоза.
Любушка переглянулась с подругой. Коли неведомо отцу, откуда вешку так прозвали, не признается ни за что. Будет хитрить да мудрить, а то и побасенку какую расскажет – лишь бы не уличили в том, что не знает, не ведает.
Вскоре выехали на взгорок. Справа, на опушке, стояла высоченная, толстая сосна, одна-одинёшенька; берёзки и рябины толпились поодаль, не решаясь подойти к богатырше. Огромный ствол в резной узорчатой коре рос в небо, и лишь совсем под облаками качались ветви с исполинскими иглами. А на высоте человеческого роста торчал из могучего ствола прямой лысый сук – так, будто не сосна породила его, а, напротив, кто-то воткнул длинную острую палку в тело дерева, а она вросла, да так и осталась.
На взгорок уже доносил сырой торопливый ветер благовест из города; но дядька Анастас не спешил спускаться в лес. Вгляделся в лежащую впереди дорогу и сокрушённо произнёс:
- У-тю-тю!.. Ну, значится, влево – так влево. А коль не проедем – воротимся, не обессудьте.
Тронул чалую; помолчал немного – и неожиданно стал рассказывать:
- А стрелу ардаровой прозвали за то, что не человек её выпустил. Вот она и приросла. Сказывают, давным-давно была в одном государстве царица-колдунья. И наколдовала она себе войско: взяла, как есть, булыжники, да и вдохнула в них жизнь, и превратились они в каменных людей. И стали эти камни её воинами. И рати той было видимо-невидимо… А как сотворила она себе войско – тотчас и пошла на соседние земли. А с истуканами её что поделаешь? Каменные ведь они! Ни стрела их не била, ни меч не сёк. Покорялись той царице все государства. Так дошла она и до Руси-матушки. Да только здесь нашлась на неё управа, и сложила она буйну голову. А как царицу ту победили, так войско её тотчас в прах рассыпалось. Да только вот люди поговаривают, что не все воины, что колдунье служили, в пыль обратились. Некоторые уцелели и разбрелись по белу свету. Нет-нет, да и покажется где-нибудь такой. Сказывают, рыщут они по Руси-матушке, творят бесчинства, и нет на них никакой управы. Так что бежать надобно без оглядки да прятаться, коли увидишь, что скачет на вороном коне каменный всадник...
- Так-таки прям живой? – изо всех сил сдерживая смех, спросила Любушка.
- Живой! - степенно кивнул отец. – Только весь как есть из камня. Да, так с чего ведь я это сказывать начал… Ордарами их на Руси зовут. Или ардарами. А злые они оттого, что сердца у них каменные...
- Ох, складно, батюшка! Мочи больше нет терпеть! – задорно вскрикнула Любушка и расхохоталась.
- А ты меня, дочь, не серди, - дядя Анастас обиженно засопел. – Вот как увидишь своими-то глазами, вот тогда и усовестишься, что отца не чтишь, как должно! Тогда-то и упомнишь, что я говорил!
- Упомню, - смилостивилась Любушка. – Батюшка, на звонницу-то пустишь, благовест звонить?
- Коли будешь отца слушаться – пущу, - вздохнул тот. – Ишь, егоза!..
Аринушка, глядя на них, улыбалась. Обнимая ладонями горшок с цветком, думала про себя: когда воротятся, надобно будет расспросить матушку о заколдованном войске. Придумал всё дядя Анастас, чтоб позабавить их с Любушкой, или взаправду ходят в народе такие сказания?
Были когда-то страшные каменные ардары, или не было их – ведь неважно. Важно то, что тихо сейчас на родной земле. Не летят с голубого неба тучи вражьих стрел, не льётся русская кровь, не врываются в сёла и города злые нехристи, не приводят с собою смерть да беду…
…А коли возьмут у неё сегодня зимний цветок – купит новый платок матушке. Такой, какой давно она хотела, белый, шёлковый.
* * *
Жила-была добрая и работящая женщина Марфа. И была у неё единственная дочь – Аринушка. И такая была Аринушка красавица, такая умница, что мать души в ней не чаяла и налюбоваться не могла. С малых лет любила Аринушка цветы, а как стала постарше, сама принялась их растить. И такой диковинный сад был у них, что кто ни пройдёт, кто ни проедет мимо – остановится, залюбуется.
Поехала как-то раз Аринушка в город на ярмарку, повезла с собой цветы диковинные, которых никто ещё в целом свете не видывал. Стала продавать – народу собралось видимо-невидимо. Ахают, охают – кто на цветы дивится, кто на Аринушку. Уж до чего хороша собою девица!
Вдруг потемнело небо, налетел холодный ветер – и разбежались люди, как не бывало. Глядит Аринушка – лавки все закрылись, ставни в домах захлопнулись, даже собаки и птицы попрятались кто куда. Смотрит девица – и видит: идёт к ней человек, весь, как есть, из чёрного камня. И руки у него каменные, и ноги, и одежда каменная, и лицо – каменное, будто неживое. Испугалась Аринушка, да делать нечего: знать, придётся ей говорить с каменным человеком…
* * *
- Вот чудо чудное! Гляньте-ко… Зимой цветёт! И не вянет, не сохнет!.. А не колдуешь ли, красна девица?
Аринушка заулыбалась, сжала пальцами кончики платка. От рыжебородого толстяка в распахнутом нагольном полушубке пахло луком и лошадьми, тонкая янтарная прядь прилипла к влажному лбу.
- Не колдую, дяденька… Сама выращиваю.
- Ай, умница… Ай, умница! И красавица!
Аринушке и приятно было, и неловко: к ней, к её товару куда чаще подходил любопытствующий народ, чем к соседкам, продававшим берестяные туески и безделушки. Ей всё было внове; она искренне радовалась и улыбалась каждому, кто подходил подивиться на зимний цветок, и часто заговаривала сама, первая. Однако, несмотря на то, что народ охотно любовался Аринушкиным товаром, брать не брал: только несколько женщин купили по крохотной мере семян. Да и то – не зимнего цветка, а самых обычных садовых цветов.
Уж перевалило за полдень, когда соседки вдруг заволновались, и по всей ярмарке пошёл шёпот: дочка, дочка боярская идёт! Сама идёт, к товару приценивается!
Аринушка подвинула свои горшки и холщовые мешочки с семенами, поправила платок на голове и замерла в ожидании. Дочь боярина подошла к тому ряду, где, скромно опустив руки, стояла девушка, и почти сразу заметила нежно-лиловый цветок, робко тянувшийся к свету.
Она и вправду была собой хороша: статная, чернобровая, с алыми губами и гордым взглядом. И одета… Ах, как она была одета! Аринушка мигом пожалела, что Любушка как раз убежала выбирать себе бусы, и не увидела боярской дочери. А ведь так хотела посмотреть!
На ней в самом деле была богато расшитая душегрея, ровно такая, как рассказывала Любушка. Но Аринушку даже больше поразил накладной воротник – парчовое ожерелье – унизанный жемчугом и украшенный драгоценными камнями, каждый из которых сидел, как сверкающая райская птица, в отдельном гнёздышке. Когда боярская дочка сделала шаг, чтобы подойти ближе, Аринушка заметила и то, какие богатые были на ней чеботы: из красного бархата, на каблуке, расшитые золотой нитью.
- Что это? – удивилась молодая боярыня. – Никак живой цветок?
Аринушка отступила и поклонилась в пояс:
- Живой, государыня.
- А куплю его – чай, завянет к вечеру?
- Не завянет, государыня. Только не вели его часто поливать… Поливать на утренней заре надо, через день, и через раз – то сильно, то помалу. Он ещё пуще раскроется…
- Ишь ты, - девушка вынула руку из меховой рукавки, потрогала упругие тёмные листья. Аринушка глядела, дивилась: пальцы-то какие белые, тонкие… Не стирала, поди, ни разу в проруби, не полола лебеду с крапивой… А перстни у неё какие! Очнулась, когда боярская дочь спросила:
- За сколько отдашь?
- За пять копеек… А семена, государыня, не нужны ли?
Красавица вскинула густые брови:
- Давай и семена! Дам тебе тогда семь копеек.
Аринушка бережно пересыпала семена в холщовый мешочек, перевязала; ловко накрыв горшок домотканым полотном, затянула лентой:
- Благодарю, государыня…
Но смотрела так, что боярская дочка вмиг догадалась: надобно крестьянке что-то ещё кроме денег.
- Чего тебе ещё? Али спросить что хотела?
Аринушка зарделась, сунула монеты в карман передника:
- Хотела, государыня…
Та пожала плечами:
- Ну, так спрашивай, пока я не ушла.
Ей приглянулась эта девушка. Несмотря на праздник, одета она была довольно бедно: прямой, собранный на груди, сарафан-гарусник, украшенный тесьмой, цельная рубаха из льняного холста. На пальцах не было даже самого простого бронзового колечка, а под ногти забилась земля – но смущённая улыбка на раскрасневшемся личике так и притягивала взгляд. Видно было, что продаёт она впервые: ни торговаться, ни нахваливать товар не умеет – только улыбается да опускает взгляд.
- Простите мне, грешной, государыня – а хотела я посмотреть, какие у вас серёжки…
Торговки, что молча стояли рядом, косились да тянули шеи, захохотали; у боярской дочери на щеках выступил румянец, и брови сами собой поползли вверх:
- Что?..
Аринушка опустила лицо низко-низко, вся залилась краской и тихо-тихо произнесла:
- Да я бы… подружке своей про то рассказала… страсть она как хотела узнать…
Все смеялись вокруг, как над дурочкой, и Аринушка чувствовала, что горит от стыда.
Боярская дочь сперва молчала – а потом рассмеялась тоже: громко, звонче всех. Вскинула руки, взмахнула длинными рукавами душегреи, отвела убрус – и вдруг ухватила Арину за запястье, разжала её пальчики и впихнула в ладонь что-то маленькое, хрупкое, бесценное:
- Ох, и насмешила ты меня, девица! Забирай. Подаришь своей подружке.
Едва боярская дочь отошла, и девка-чернавка унесла следом накрытый горшок и мешочки с семенами, к Аринушкиной руке, как сороки, слетелись все бабы. Но она серьги не показала; сжала кулачок и строго промолвила:
- Вот Любушка наденет – у ней и смотрите.
Но первой воротилась не Любушка, а сенная девушка молодой боярыни. И сказала: так-то уж Аринушка глянулась государыне, что та послала спросить, не пойдёт ли девица работать у её батюшки, приглядывать за садиком, ухаживать за цветами. Аринушка ахнула, долго благодарила – но сказала, что сможет приходить разве что два-три раза в седмицу. Вся семья – она сама да старенькая мать, и больше никого. А до боярского дома от их двора пешему человеку почти два часа идти…
Девка убежала и вскоре вернулась с ответом: согласна-де государыня, приходи.
Ох, как забилось от радости сердечко! Они с матерью жили скудно – от прежнего, дедовского да отцовского, достатка уж ничего не осталось, кроме разве что садика. А если будет Аринушка работать у боярина…
Соседки притихли; кто дивился, а кто и завидовал. Подумаешь – вырастила девица какой-то там цветок, а поди ж ты: самой боярской дочке по сердцу пришлось!
Аринушка между тем выставила перед собою другой горшок взамен проданного, поменьше, и цветка в нём не было: тянулся к свету только упругий зелёный росток. Снимая крашенину, думала про себя: сейчас вернётся Любушка, надо будет сразу же отдать ей серёжки, да попросить, чтоб не отходила никуда, а самой побежать, купить скорее платок для матушки.
Но Любушка всё не шла. И Аринушка разволновалась: короток день в марте, а ну как не успеет она засветло выбрать для матушки желанный подарок?
Ярмарка гудела, жужжали веретёнца разговоров, цокали подковы, взлетал смех, выкрики коробейников. И вдруг всё притихло – в одночасье, разом; как замирает перед бурей осиновая роща, когда ни один листок не колышется на ветвях. Аринушка вздрогнула, подняла голову: соседки её молчали, и все, как одна, глядели куда-то налево. Она посмотрела тоже – там, между рядов, приближаясь, плыла фигура всадника – и проход, только недавно полный весёлого народа, стремительно пустел. Девушка никак не могла сообразить, чего же все так испугались (мало ли верховых проезжает по рядам?) - и пристально вглядывалась в тёмную фигуру. Довольно скоро всадник стал виден весь. Он ехал шагом на караковом коне, с ног до головы закованный в чёрный доспех, и Аринушка наконец догадалась, что так испугало людей: всадник этот был в жуткой чёрной маске, полностью закрывавшей лицо.
Она в ужасе оглянулась, чтобы спросить торговок, что это за страшный человек, и зачем ему понадобилось в светлый праздник пугать честной народ – да только рядом никого не оказалось. Соседки, побросав товар, попрятались кто куда.
Между тем всадник подъезжал всё ближе, мерно поворачивая голову то влево, то вправо – будто что-то искал. И Аринушка против воли глядела на него, чувствуя, как гулко колотится в груди сердце. Он был одет в доспех, похожий на тусклые, тяжёлые латы, но по линиям напоминавший скорее кольчугу, поскольку закрывал и плечи, и бёдра; был подпоясан кожаным ремнём, к которому крепились чёрные ножны со вложенным в них коротким мечом. Руки его были защищены какими-то невиданными грубыми рукавицами: такими, что каждый палец оставался отдельным от других. Выше, от запястья до локтя, надеты были прочные наручи – такие же тёмные, как и весь остальной доспех. Когда всадник поворачивал голову, становилось видно, что у него прямые чёрные волосы, стянутые на затылке в хвост, похожий на остриженный хвост лошади.
Сердце билось, как безумное. Аринушка украдкой перекрестилась; попыталась успокоить себя: сейчас, вот-вот, ещё немножко – и он проедет мимо…
Но он остановился. Спешился – и медленно направился к их ряду.
Аринушка обмерла. Вблизи он выглядел ещё страшнее, ещё массивнее. Шагал так, словно латы его были непомерно тяжелы. А в глубине чёрной маски поблёскивали звериным блеском тёмные, острые глаза.
Неожиданно он остановился у соседнего лотка и сердито постучал кулаком по доскам, крытым грубым холстом. Тотчас внизу завозились – и выглянула перепуганная баба в съехавшем платке. Пискнула, как задавленная мышь, и отшатнулась:
- Господи, помилуй…
Человек молча ткнул пальцем в берестяную кружку, стоявшую рядом с другими такими же, и на лоток с глухим стуком упало друг за другом несколько полушек. Торговка спешно ухватила их – и подвинула кружку на самый край лотка. Едва покупатель потянулся взять покупку, отдёрнула руки, точно от пламени, и отскочила назад.
Аринушка ждала, затаив дыхание: а ну как помилует Господь, и ужасный человек пройдёт мимо, не взглянув ни на семена, ни на горшки с ростками?
Но вышло наоборот. Углядев, что продаёт девушка, он приблизился к самому прилавку. Аринушка, не удержавшись, сделала шажок назад – и спрятала руки: они слишком дрожали. Но всё-таки, еле заметно поклонившись, улыбнулась и чуть слышно произнесла:
- Здравствуй, добрый человек… Ищешь ли что-нибудь? У меня только цветы… семена…
Он пристально взглянул ей в лицо: блестящие из глубины маски искры горели, как драгоценные камни на свету. Аринушка похолодела от этого взгляда и совсем съёжилась. Он стоял прямо перед ней и рассматривал – как ей показалось, бесконечно долго. Бедная девушка не знала, что теперь делать, и не могла представить, что же будет дальше.
- Какие у тебя цветы?
Голос у него был глубокий, низкий, глухой – как крик из запертого подпола. Аринушка тут же вскинула руки – и, забыв о том, что пальцы безудержно дрожат, кинулась перебирать мешочки с семенами, рассказывая о каждом растении, объясняя, когда и как цветёт, капризно ли, что любит больше – влагу или полуденное солнце. Покупатель молча слушал – и молчали рядом, затаив дыхание, все соседки.
- А это вот семена зимнего цветка… Сам-то цветок у меня купили…Один я его привезла… Больше нет, чтоб показать… Цветёт он белым, чуть с алым, а то чуть с лазоревым…
- Поздно ведь нынче сажать. Не зацветёт.
- Зацветёт, - прошептала Аринушка, прижимая руки к груди. Теперь она осмелилась поднять глаза на незнакомца – и увидела, что чёрная маска с жёлтыми отметинами, скрывающая его лицо, на самом деле не маска. Когда человек заговорил, губы его задвигались, и стало ясно, что это-то и есть само лицо.
Каменное лицо!..
Господи!.. Неужто… Не может того быть!..
Жуткий покупатель молча выждал, чтобы Аринушка справилась с комом в горле и сделала вдох; потом спросил:
- А долго они живут?
- Долго, - шепнула Аринушка. И продолжила дрожащим голосом:
- Только посадить надо на южной стороне… А как отцветёт, сухие листья оборвать, да по осени прикрыть еловой лапой. А весной, как пойдут проталины и ростки проклюнутся, снять её… Тогда и пять лет проживёт, и дольше…
- Спасибо за науку. Давай.
И теперь уже к ней, около горшков, глухо брякнулись серебряные монеты. Несмотря на то, что чёрные губы маски двигались, лицо оставалось застывшим, и невозможно было угадать, доволен покупкой страшный чужак или, напротив, лишь досадует, что зря тратит деньги. Аринушка насыпала семена в чистый мешочек и протянула ему – дрожь в руках всё никак не унималась, выдавала испуг. Он осторожно взял, подставив ладонь – и его пальцы на миг коснулись запястья девушки. Ледяное, шершавое прикосновение камня заставило её вздрогнуть. Но Аринушка подавила вскрик, опустила ресницы и сказала, чуть запинаясь:
- Благодарю за покупку… Пусть они цветут… да сердце радуют…
Он ничего не ответил. Повернулся спиной и отошёл прочь; привязал мешочки к поясу, сел на коня и тронулся дальше.
- Ох и дура ж ты, дура несмышлёная! – запричитала баба с берестой, когда перестук копыт замер где-то вдали. – Зачем ты с ним заговорила? Да ещё из рук ему подала!..
Аринушка, робея, ответила:
- А что ж… Он покупатель, а я… что ж я, молчать буду? Нехорошо это… Невежливо… Обидеться может человек…
- Человек! – женщина всплеснула руками. – Ох, дитё несмышлёное! Ох, горе какое! Не человек он, милая! Нечисть! Самая, что ни на есть! Беги, милая, в церковь скорее, пока не поздно! Свечку Богородице поставь…
- Да как же нечисть, тётушка? – кровь жарко прилила к щекам, но Аринушка из последних сил верила, что не услышит сейчас подтверждения самым страшным своим догадкам.
- А то ты не видела! - вторая соседка с отчаянием махнула рукой. – Ардар это был! Слыхала о таком?
- Слы… слыхала, - пролепетала Аринушка. Вытянула из-за пазухи нательный крест и прижала к пересохшим губам.
Баба с берестяной утварью приосанилась, вздохнула, достала из кармана семечки:
- Только мамке не сказывай, дурёха. Да молебен отслужи Заступнице. Авось и помилует тебя, горемычную…
Продолжение следует.
Каждую часть будет предварять маленький словарик с толкованием устаревших слов, встречающихся в данном отрезке текста.
Вот, собственно, и всё. Поехали!
Приятного чтения.
Аринушка и ардар-камень. Повесть-сказка. 22.11.2009 - 04.02.2010, Санкт-Петербург.
СловарикГарусник – сарафан из гаруса, шерстяной сучёной пряжи. Наличие такого сарафана у героини в данном случае свидетельствует о среднем достатке семьи.
Душегрея – род верхней одежды девушек и женщин в знатной (боярской) среде.
Караковый конь – тёмно-гнедой, почти вороной, с коричневыми или рыжими подпалинами на морде и в пахах.
Крашенина – холщовая или шерстяная ткань домашнего изготовления.
Нагольный полушубок – полушубок без какого-либо дополнительного покрытия, кожей наружу (шубы и полушубки в принципе носились мехом внутрь).
Рукавка – род муфты.
Убрус – платок, которым покрывали голову (поверх головного убора).
Цельная рубаха – рубаха, сшитая из льняного или конопляного холста, из одного полотнища от подола до ворота.
Чалая – масть лошади с сильной примесью белых волос на фоне любой другой масти.
Часть 1. Стр. 1-6
* * *
Пасха в том году была ранняя, и на ярмарку в город ехали по совершенной распутице. Звенели синицы, и казалось, будто их голоса отражаются от ярко-голубого неба. Ветер деловито выметал обрывки зимних туч, гнал их обратно на север. Чалая лошадь мерно кивала головой, оставляя на раскисшей дороге глубокие ямки своих следов. Там, где дорога спускалась в лес, и кое-где ещё лежал снег, оставались отпечатки подков: три стёртые и одна, правая задняя, новая.
Любаша, сидевшая на телеге рядом, растирала рукавицей красные щёки и звонко смеялась. И чудилось, будто смех её тоже долетал до самой небесной сини, и возвращался оттуда солнечными лучами. Любаша смеялась и сыпала, сыпала словами – точь-в-точь ручей, с которого сорвало корку льда, и он, намолчавшись за зиму, побежал, как очумелый.
Аринушка почти всю дорогу молчала, и берегла тщательно замотанный чёрной крашениной горшок. В нём везла в город маленькое диво: зимний цветок, который вырастила сама. Телегу качало, и Арина крепко держала обеими руками широкий глиняный сосуд.
- А я страсть как на боярскую дочку хочу поглядеть, - делилась Любушка. – Ох, говорят, такая раскрасавица! А уж наряды… Нам и не снились! Сказывают, душегрея у неё с золотым шитьём, и соболем подбита. А я серёжки бы подсмотрела… Чтоб душегрею-то такую приобресть, цельное хозяйство продать надобно, а серёжки – я бы похожие себе сыскала… Да, слышь, разглядишь их под убрусом, как же!
- Не придёт она сама-то, - с сомнением произнесла Аринушка. – Девку пришлёт.
- А девку пришлёт – и на девку посмотрим! – весело ответила Любушка и вновь рассмеялась.
Навстречу из-за поворота выскочил всадник; поравнявшись с телегой, придержал коня, приподнял шапку:
- Христос воскресе, дядя Анастас!
Отец Любушки переложил вожжи в левую руку, снял рукавицу, перекрестился:
- Воистину воскресе!
Утёр нос рукавом, шмыгнул:
- А что, проедем?
Встречный покачал головой:
- Не проедете, дядя Анастас. Разве от Ардаровой стрелы поворотить налево – тогда, может, проедете. А так – увязнете.
- Ну, спаси Господь, - кивнул Любушкин отец и тронул лошадь. Та, понуро тряхнув чёрной гривой, нехотя зашагала вперёд.
- Батюшка, а отчего Ардарову стрелу ардаровой прозвали? – вдруг спросила Любушка.
- Отчего? Ну, похожа, стало быть… Вот и прозвали.
- На что похожа, батюшка? – хихикнула Любушка. – На стрелу?
- А то ж… Ишь, егоза.
Любушка переглянулась с подругой. Коли неведомо отцу, откуда вешку так прозвали, не признается ни за что. Будет хитрить да мудрить, а то и побасенку какую расскажет – лишь бы не уличили в том, что не знает, не ведает.
Вскоре выехали на взгорок. Справа, на опушке, стояла высоченная, толстая сосна, одна-одинёшенька; берёзки и рябины толпились поодаль, не решаясь подойти к богатырше. Огромный ствол в резной узорчатой коре рос в небо, и лишь совсем под облаками качались ветви с исполинскими иглами. А на высоте человеческого роста торчал из могучего ствола прямой лысый сук – так, будто не сосна породила его, а, напротив, кто-то воткнул длинную острую палку в тело дерева, а она вросла, да так и осталась.
На взгорок уже доносил сырой торопливый ветер благовест из города; но дядька Анастас не спешил спускаться в лес. Вгляделся в лежащую впереди дорогу и сокрушённо произнёс:
- У-тю-тю!.. Ну, значится, влево – так влево. А коль не проедем – воротимся, не обессудьте.
Тронул чалую; помолчал немного – и неожиданно стал рассказывать:
- А стрелу ардаровой прозвали за то, что не человек её выпустил. Вот она и приросла. Сказывают, давным-давно была в одном государстве царица-колдунья. И наколдовала она себе войско: взяла, как есть, булыжники, да и вдохнула в них жизнь, и превратились они в каменных людей. И стали эти камни её воинами. И рати той было видимо-невидимо… А как сотворила она себе войско – тотчас и пошла на соседние земли. А с истуканами её что поделаешь? Каменные ведь они! Ни стрела их не била, ни меч не сёк. Покорялись той царице все государства. Так дошла она и до Руси-матушки. Да только здесь нашлась на неё управа, и сложила она буйну голову. А как царицу ту победили, так войско её тотчас в прах рассыпалось. Да только вот люди поговаривают, что не все воины, что колдунье служили, в пыль обратились. Некоторые уцелели и разбрелись по белу свету. Нет-нет, да и покажется где-нибудь такой. Сказывают, рыщут они по Руси-матушке, творят бесчинства, и нет на них никакой управы. Так что бежать надобно без оглядки да прятаться, коли увидишь, что скачет на вороном коне каменный всадник...
- Так-таки прям живой? – изо всех сил сдерживая смех, спросила Любушка.
- Живой! - степенно кивнул отец. – Только весь как есть из камня. Да, так с чего ведь я это сказывать начал… Ордарами их на Руси зовут. Или ардарами. А злые они оттого, что сердца у них каменные...
- Ох, складно, батюшка! Мочи больше нет терпеть! – задорно вскрикнула Любушка и расхохоталась.
- А ты меня, дочь, не серди, - дядя Анастас обиженно засопел. – Вот как увидишь своими-то глазами, вот тогда и усовестишься, что отца не чтишь, как должно! Тогда-то и упомнишь, что я говорил!
- Упомню, - смилостивилась Любушка. – Батюшка, на звонницу-то пустишь, благовест звонить?
- Коли будешь отца слушаться – пущу, - вздохнул тот. – Ишь, егоза!..
Аринушка, глядя на них, улыбалась. Обнимая ладонями горшок с цветком, думала про себя: когда воротятся, надобно будет расспросить матушку о заколдованном войске. Придумал всё дядя Анастас, чтоб позабавить их с Любушкой, или взаправду ходят в народе такие сказания?
Были когда-то страшные каменные ардары, или не было их – ведь неважно. Важно то, что тихо сейчас на родной земле. Не летят с голубого неба тучи вражьих стрел, не льётся русская кровь, не врываются в сёла и города злые нехристи, не приводят с собою смерть да беду…
…А коли возьмут у неё сегодня зимний цветок – купит новый платок матушке. Такой, какой давно она хотела, белый, шёлковый.
* * *
Жила-была добрая и работящая женщина Марфа. И была у неё единственная дочь – Аринушка. И такая была Аринушка красавица, такая умница, что мать души в ней не чаяла и налюбоваться не могла. С малых лет любила Аринушка цветы, а как стала постарше, сама принялась их растить. И такой диковинный сад был у них, что кто ни пройдёт, кто ни проедет мимо – остановится, залюбуется.
Поехала как-то раз Аринушка в город на ярмарку, повезла с собой цветы диковинные, которых никто ещё в целом свете не видывал. Стала продавать – народу собралось видимо-невидимо. Ахают, охают – кто на цветы дивится, кто на Аринушку. Уж до чего хороша собою девица!
Вдруг потемнело небо, налетел холодный ветер – и разбежались люди, как не бывало. Глядит Аринушка – лавки все закрылись, ставни в домах захлопнулись, даже собаки и птицы попрятались кто куда. Смотрит девица – и видит: идёт к ней человек, весь, как есть, из чёрного камня. И руки у него каменные, и ноги, и одежда каменная, и лицо – каменное, будто неживое. Испугалась Аринушка, да делать нечего: знать, придётся ей говорить с каменным человеком…
* * *
- Вот чудо чудное! Гляньте-ко… Зимой цветёт! И не вянет, не сохнет!.. А не колдуешь ли, красна девица?
Аринушка заулыбалась, сжала пальцами кончики платка. От рыжебородого толстяка в распахнутом нагольном полушубке пахло луком и лошадьми, тонкая янтарная прядь прилипла к влажному лбу.
- Не колдую, дяденька… Сама выращиваю.
- Ай, умница… Ай, умница! И красавица!
Аринушке и приятно было, и неловко: к ней, к её товару куда чаще подходил любопытствующий народ, чем к соседкам, продававшим берестяные туески и безделушки. Ей всё было внове; она искренне радовалась и улыбалась каждому, кто подходил подивиться на зимний цветок, и часто заговаривала сама, первая. Однако, несмотря на то, что народ охотно любовался Аринушкиным товаром, брать не брал: только несколько женщин купили по крохотной мере семян. Да и то – не зимнего цветка, а самых обычных садовых цветов.
Уж перевалило за полдень, когда соседки вдруг заволновались, и по всей ярмарке пошёл шёпот: дочка, дочка боярская идёт! Сама идёт, к товару приценивается!
Аринушка подвинула свои горшки и холщовые мешочки с семенами, поправила платок на голове и замерла в ожидании. Дочь боярина подошла к тому ряду, где, скромно опустив руки, стояла девушка, и почти сразу заметила нежно-лиловый цветок, робко тянувшийся к свету.
Она и вправду была собой хороша: статная, чернобровая, с алыми губами и гордым взглядом. И одета… Ах, как она была одета! Аринушка мигом пожалела, что Любушка как раз убежала выбирать себе бусы, и не увидела боярской дочери. А ведь так хотела посмотреть!
На ней в самом деле была богато расшитая душегрея, ровно такая, как рассказывала Любушка. Но Аринушку даже больше поразил накладной воротник – парчовое ожерелье – унизанный жемчугом и украшенный драгоценными камнями, каждый из которых сидел, как сверкающая райская птица, в отдельном гнёздышке. Когда боярская дочка сделала шаг, чтобы подойти ближе, Аринушка заметила и то, какие богатые были на ней чеботы: из красного бархата, на каблуке, расшитые золотой нитью.
- Что это? – удивилась молодая боярыня. – Никак живой цветок?
Аринушка отступила и поклонилась в пояс:
- Живой, государыня.
- А куплю его – чай, завянет к вечеру?
- Не завянет, государыня. Только не вели его часто поливать… Поливать на утренней заре надо, через день, и через раз – то сильно, то помалу. Он ещё пуще раскроется…
- Ишь ты, - девушка вынула руку из меховой рукавки, потрогала упругие тёмные листья. Аринушка глядела, дивилась: пальцы-то какие белые, тонкие… Не стирала, поди, ни разу в проруби, не полола лебеду с крапивой… А перстни у неё какие! Очнулась, когда боярская дочь спросила:
- За сколько отдашь?
- За пять копеек… А семена, государыня, не нужны ли?
Красавица вскинула густые брови:
- Давай и семена! Дам тебе тогда семь копеек.
Аринушка бережно пересыпала семена в холщовый мешочек, перевязала; ловко накрыв горшок домотканым полотном, затянула лентой:
- Благодарю, государыня…
Но смотрела так, что боярская дочка вмиг догадалась: надобно крестьянке что-то ещё кроме денег.
- Чего тебе ещё? Али спросить что хотела?
Аринушка зарделась, сунула монеты в карман передника:
- Хотела, государыня…
Та пожала плечами:
- Ну, так спрашивай, пока я не ушла.
Ей приглянулась эта девушка. Несмотря на праздник, одета она была довольно бедно: прямой, собранный на груди, сарафан-гарусник, украшенный тесьмой, цельная рубаха из льняного холста. На пальцах не было даже самого простого бронзового колечка, а под ногти забилась земля – но смущённая улыбка на раскрасневшемся личике так и притягивала взгляд. Видно было, что продаёт она впервые: ни торговаться, ни нахваливать товар не умеет – только улыбается да опускает взгляд.
- Простите мне, грешной, государыня – а хотела я посмотреть, какие у вас серёжки…
Торговки, что молча стояли рядом, косились да тянули шеи, захохотали; у боярской дочери на щеках выступил румянец, и брови сами собой поползли вверх:
- Что?..
Аринушка опустила лицо низко-низко, вся залилась краской и тихо-тихо произнесла:
- Да я бы… подружке своей про то рассказала… страсть она как хотела узнать…
Все смеялись вокруг, как над дурочкой, и Аринушка чувствовала, что горит от стыда.
Боярская дочь сперва молчала – а потом рассмеялась тоже: громко, звонче всех. Вскинула руки, взмахнула длинными рукавами душегреи, отвела убрус – и вдруг ухватила Арину за запястье, разжала её пальчики и впихнула в ладонь что-то маленькое, хрупкое, бесценное:
- Ох, и насмешила ты меня, девица! Забирай. Подаришь своей подружке.
Едва боярская дочь отошла, и девка-чернавка унесла следом накрытый горшок и мешочки с семенами, к Аринушкиной руке, как сороки, слетелись все бабы. Но она серьги не показала; сжала кулачок и строго промолвила:
- Вот Любушка наденет – у ней и смотрите.
Но первой воротилась не Любушка, а сенная девушка молодой боярыни. И сказала: так-то уж Аринушка глянулась государыне, что та послала спросить, не пойдёт ли девица работать у её батюшки, приглядывать за садиком, ухаживать за цветами. Аринушка ахнула, долго благодарила – но сказала, что сможет приходить разве что два-три раза в седмицу. Вся семья – она сама да старенькая мать, и больше никого. А до боярского дома от их двора пешему человеку почти два часа идти…
Девка убежала и вскоре вернулась с ответом: согласна-де государыня, приходи.
Ох, как забилось от радости сердечко! Они с матерью жили скудно – от прежнего, дедовского да отцовского, достатка уж ничего не осталось, кроме разве что садика. А если будет Аринушка работать у боярина…
Соседки притихли; кто дивился, а кто и завидовал. Подумаешь – вырастила девица какой-то там цветок, а поди ж ты: самой боярской дочке по сердцу пришлось!
Аринушка между тем выставила перед собою другой горшок взамен проданного, поменьше, и цветка в нём не было: тянулся к свету только упругий зелёный росток. Снимая крашенину, думала про себя: сейчас вернётся Любушка, надо будет сразу же отдать ей серёжки, да попросить, чтоб не отходила никуда, а самой побежать, купить скорее платок для матушки.
Но Любушка всё не шла. И Аринушка разволновалась: короток день в марте, а ну как не успеет она засветло выбрать для матушки желанный подарок?
Ярмарка гудела, жужжали веретёнца разговоров, цокали подковы, взлетал смех, выкрики коробейников. И вдруг всё притихло – в одночасье, разом; как замирает перед бурей осиновая роща, когда ни один листок не колышется на ветвях. Аринушка вздрогнула, подняла голову: соседки её молчали, и все, как одна, глядели куда-то налево. Она посмотрела тоже – там, между рядов, приближаясь, плыла фигура всадника – и проход, только недавно полный весёлого народа, стремительно пустел. Девушка никак не могла сообразить, чего же все так испугались (мало ли верховых проезжает по рядам?) - и пристально вглядывалась в тёмную фигуру. Довольно скоро всадник стал виден весь. Он ехал шагом на караковом коне, с ног до головы закованный в чёрный доспех, и Аринушка наконец догадалась, что так испугало людей: всадник этот был в жуткой чёрной маске, полностью закрывавшей лицо.
Она в ужасе оглянулась, чтобы спросить торговок, что это за страшный человек, и зачем ему понадобилось в светлый праздник пугать честной народ – да только рядом никого не оказалось. Соседки, побросав товар, попрятались кто куда.
Между тем всадник подъезжал всё ближе, мерно поворачивая голову то влево, то вправо – будто что-то искал. И Аринушка против воли глядела на него, чувствуя, как гулко колотится в груди сердце. Он был одет в доспех, похожий на тусклые, тяжёлые латы, но по линиям напоминавший скорее кольчугу, поскольку закрывал и плечи, и бёдра; был подпоясан кожаным ремнём, к которому крепились чёрные ножны со вложенным в них коротким мечом. Руки его были защищены какими-то невиданными грубыми рукавицами: такими, что каждый палец оставался отдельным от других. Выше, от запястья до локтя, надеты были прочные наручи – такие же тёмные, как и весь остальной доспех. Когда всадник поворачивал голову, становилось видно, что у него прямые чёрные волосы, стянутые на затылке в хвост, похожий на остриженный хвост лошади.
Сердце билось, как безумное. Аринушка украдкой перекрестилась; попыталась успокоить себя: сейчас, вот-вот, ещё немножко – и он проедет мимо…
Но он остановился. Спешился – и медленно направился к их ряду.
Аринушка обмерла. Вблизи он выглядел ещё страшнее, ещё массивнее. Шагал так, словно латы его были непомерно тяжелы. А в глубине чёрной маски поблёскивали звериным блеском тёмные, острые глаза.
Неожиданно он остановился у соседнего лотка и сердито постучал кулаком по доскам, крытым грубым холстом. Тотчас внизу завозились – и выглянула перепуганная баба в съехавшем платке. Пискнула, как задавленная мышь, и отшатнулась:
- Господи, помилуй…
Человек молча ткнул пальцем в берестяную кружку, стоявшую рядом с другими такими же, и на лоток с глухим стуком упало друг за другом несколько полушек. Торговка спешно ухватила их – и подвинула кружку на самый край лотка. Едва покупатель потянулся взять покупку, отдёрнула руки, точно от пламени, и отскочила назад.
Аринушка ждала, затаив дыхание: а ну как помилует Господь, и ужасный человек пройдёт мимо, не взглянув ни на семена, ни на горшки с ростками?
Но вышло наоборот. Углядев, что продаёт девушка, он приблизился к самому прилавку. Аринушка, не удержавшись, сделала шажок назад – и спрятала руки: они слишком дрожали. Но всё-таки, еле заметно поклонившись, улыбнулась и чуть слышно произнесла:
- Здравствуй, добрый человек… Ищешь ли что-нибудь? У меня только цветы… семена…
Он пристально взглянул ей в лицо: блестящие из глубины маски искры горели, как драгоценные камни на свету. Аринушка похолодела от этого взгляда и совсем съёжилась. Он стоял прямо перед ней и рассматривал – как ей показалось, бесконечно долго. Бедная девушка не знала, что теперь делать, и не могла представить, что же будет дальше.
- Какие у тебя цветы?
Голос у него был глубокий, низкий, глухой – как крик из запертого подпола. Аринушка тут же вскинула руки – и, забыв о том, что пальцы безудержно дрожат, кинулась перебирать мешочки с семенами, рассказывая о каждом растении, объясняя, когда и как цветёт, капризно ли, что любит больше – влагу или полуденное солнце. Покупатель молча слушал – и молчали рядом, затаив дыхание, все соседки.
- А это вот семена зимнего цветка… Сам-то цветок у меня купили…Один я его привезла… Больше нет, чтоб показать… Цветёт он белым, чуть с алым, а то чуть с лазоревым…
- Поздно ведь нынче сажать. Не зацветёт.
- Зацветёт, - прошептала Аринушка, прижимая руки к груди. Теперь она осмелилась поднять глаза на незнакомца – и увидела, что чёрная маска с жёлтыми отметинами, скрывающая его лицо, на самом деле не маска. Когда человек заговорил, губы его задвигались, и стало ясно, что это-то и есть само лицо.
Каменное лицо!..
Господи!.. Неужто… Не может того быть!..
Жуткий покупатель молча выждал, чтобы Аринушка справилась с комом в горле и сделала вдох; потом спросил:
- А долго они живут?
- Долго, - шепнула Аринушка. И продолжила дрожащим голосом:
- Только посадить надо на южной стороне… А как отцветёт, сухие листья оборвать, да по осени прикрыть еловой лапой. А весной, как пойдут проталины и ростки проклюнутся, снять её… Тогда и пять лет проживёт, и дольше…
- Спасибо за науку. Давай.
И теперь уже к ней, около горшков, глухо брякнулись серебряные монеты. Несмотря на то, что чёрные губы маски двигались, лицо оставалось застывшим, и невозможно было угадать, доволен покупкой страшный чужак или, напротив, лишь досадует, что зря тратит деньги. Аринушка насыпала семена в чистый мешочек и протянула ему – дрожь в руках всё никак не унималась, выдавала испуг. Он осторожно взял, подставив ладонь – и его пальцы на миг коснулись запястья девушки. Ледяное, шершавое прикосновение камня заставило её вздрогнуть. Но Аринушка подавила вскрик, опустила ресницы и сказала, чуть запинаясь:
- Благодарю за покупку… Пусть они цветут… да сердце радуют…
Он ничего не ответил. Повернулся спиной и отошёл прочь; привязал мешочки к поясу, сел на коня и тронулся дальше.
- Ох и дура ж ты, дура несмышлёная! – запричитала баба с берестой, когда перестук копыт замер где-то вдали. – Зачем ты с ним заговорила? Да ещё из рук ему подала!..
Аринушка, робея, ответила:
- А что ж… Он покупатель, а я… что ж я, молчать буду? Нехорошо это… Невежливо… Обидеться может человек…
- Человек! – женщина всплеснула руками. – Ох, дитё несмышлёное! Ох, горе какое! Не человек он, милая! Нечисть! Самая, что ни на есть! Беги, милая, в церковь скорее, пока не поздно! Свечку Богородице поставь…
- Да как же нечисть, тётушка? – кровь жарко прилила к щекам, но Аринушка из последних сил верила, что не услышит сейчас подтверждения самым страшным своим догадкам.
- А то ты не видела! - вторая соседка с отчаянием махнула рукой. – Ардар это был! Слыхала о таком?
- Слы… слыхала, - пролепетала Аринушка. Вытянула из-за пазухи нательный крест и прижала к пересохшим губам.
Баба с берестяной утварью приосанилась, вздохнула, достала из кармана семечки:
- Только мамке не сказывай, дурёха. Да молебен отслужи Заступнице. Авось и помилует тебя, горемычную…
Продолжение следует.
@музыка: И. Круг, А. Брянцев: "Как будто мы с тобой"
@настроение: Я достаю из широких штанин...
@темы: Проза, "Аринушка и ардар", Творчество
-
-
06.02.2010 в 23:13-
-
06.02.2010 в 23:47-
-
06.02.2010 в 23:56Прааайм, ты драгдиллер... *w* ааааррр.... вкусно-то как.... *___* *грызет клаву*
жду-жду продыыыы....
-
-
06.02.2010 в 23:58Оптимус Прайм , ты талант)) Я представила себе и городок, и дорогу - как на картинах наших художников)
-
-
06.02.2010 в 23:59Тазики обычно подставляют по другому случаю!
Спасибо большое. Я старался.Хотя там стоооооолько фигниииии...-
-
07.02.2010 в 00:31я щитаю эт отличный подарок мне на ДР вышел! Х))))-
-
07.02.2010 в 06:33Тоже буду ждать продолжения.
-
-
07.02.2010 в 07:22-
-
08.02.2010 в 13:51-
-
08.02.2010 в 21:11Ятэн Ко, Я представила себе и городок, и дорогу Это ещё раз говорит о том, что у тебя буйное и богатое воображение. )))
Катана Серая: Ух ты, как я удачно стартанул! Поздравляю!
Юния, Strict machine:Спасибо! Продолжение уже повешено.
Кошка Алька: Кто дразнил?! Я дразнил? Хм. Хм. А впрочем - да, пожалуй, дразнил... А то несправедливо было бы: я мучаюсь, пишу, а будущие жертвы, как бы, и не особо в курсе, что их ждёт. )))
Реклама - великая вещь, однако.
-
-
08.02.2010 в 21:26-
-
08.02.2010 в 22:10-
-
08.02.2010 в 22:15*В сторону, страшным шёпотом, чтоб никто-никто, вообще никто не услышал* Только ты учти, там потом будет про церковь, и, что характерно, в положительном ключе.
-
-
08.02.2010 в 23:23Впрочем, в синагогу, мечеть и дацсан я тоже ходил). И католические проповеди люблю, они занятные.
И *ну совсем уж шёпотом* еврейский шаббат трижды праздновал на правах равного) Так что меня религиозными фишками испугать сложновато..
-
-
09.02.2010 в 00:13-
-
12.02.2010 в 23:29Прочитала четыре части запоем, не могу дождаться продолжения)) Янгул и Аринушка прекрасны до безобразия, и детали описаны в таких подробностях, что просто видятся.
-
-
12.02.2010 в 23:38Буду искренне рад, если останетесь с нами и дочитаете.
-
-
13.02.2010 в 18:37о тэгу "Аринушка и ардар" можно найти как историю создания повести
С удовольствием почитаю!