Поехали!
В общем, эйфория от картинки у меня прошла, и я вновь обратил взор к тексту. И с грустью осознал, что
а) зря пообещал вывесить кусок;
б) зря вообще взялся за перо.
Потому что если писать то, что было мною задумано, так уж писать хорошо. А если так, как я - наверное, лучше вовсе не писать.
Вот, например, отрывок (примерно половина главы, с купюрами), который я выбрал, чтобы всё-таки вывесить для тех, кому это интересно. Думаю, что вижу здесь процентов 80 своих ошибок.
Вижу, честно. Но исправить не могу.
Ладно. Я же громче всех кричал, помнится, что лучше написать о Добре и Свете как умеешь, чем промолчать.
Так что - мучайтесь на здоровье!
(Объём куска - 3 страницы ворда 12 кеглем.)
Быть сильнойГлава 30
Быть сильной
Прямо под окном задумчиво покачивались на ветру голые верхушки лип, кивали лапы елей чуть правее, ближе к воротам и будке дежурного. За воротами бледно желтела, как огромная квадратная кость, часовня с плоской крышей, дальше без труда просматривалось узкое шоссе. Даже в такой ранний час машины проносились по нему довольно часто, и шум взлетал над дорогой, скрёбся в стёкла палат. Из щелей плохо заклеенной рамы дуло, и Ленка ёжилась – не особенно, впрочем, вникая, отчего кожа её покрывается зябкими пупырышками, от холода или от волнения. Начинался новый день; где-то за корпусом уже поднималось солнце. А здесь, внизу, на голом асфальте, попав в невидимую воронку ветра, кружились рваные, полуистлевшие прошлогодние листья: несколько бурых безжизненных клочков на сером потрескавшемся фоне.
Среда.
Там, за спиной у Лены, палата на четыре койки; на левой, которая ближе к двери, лежит мама. Её прооперировали в понедельник и привезли, безучастную, с серым лицом, на каталке. Сгрузили на кровать, велели укрыть и не позволять поворачиваться на правый бок, когда начнёт отходить от наркоза.
- Завтра утром – на перевязку. Если что – зовите дежурную медсестру. Где дежурная сестра, вы знаете…
Ленка кивнула, глядя в измученное лицо, меньше всего похожее на мамино, силясь понять, дышит ли мама вообще. И не сумела представить, как сможет добраться до перевязочной обессиленный, разрезанный человек.
Впрочем, до завтра было очень далеко. Ещё много, очень много часов, которые нужно прожить – во что бы то ни стало…
Ленке никогда не доводилось прежде ухаживать за тяжелобольными. Бабушка, несмотря на свой преклонный возраст, способна была самостоятельно сварить себе кашу, яйцо или макароны; к тому же, прекрасно передвигалась по квартире. Мама, сколько её помнила Лена, не болела ничем серьёзнее гриппа – до этого года. В семье болела в основном Ленка, а взрослые прыгали, бегали и обихаживали.
Неправда, будто сам человек не замечает, как взрослеет. За прошедшие два дня многое изменилось в ней самой; Ленка чувствовала эту перемену и точно знала, что с ней происходит. Периодически рядом оказывались сильные, уверенные, знающие люди: врач, дежурная сестра, Димка, который, кстати, и помог маме оказаться здесь на несколько недель раньше. Но всегда наступал момент, когда они отпускали её руку, и Ленка понимала: дальше – сама. И вспоминала с мучительным стыдом, как давным-давно, когда ей было лет пять или шесть, мама учила её кататься на коньках на маленьком заснеженном катке в доме отдыха, куда они приехали на неделю не то в феврале, не то в марте. Мама сначала крепко держала дочь за руку, а потом поставила в центре катка – и отпустила:
- Леночка, а теперь давай сама! Едь ко мне! У тебя получится!
Но Ленка не двинулась с места. Она так испугалась, что разревелась на морозе, повторяя сквозь рыдания:
- Не получится! Не получится!
И успокоилась только тогда, когда смогла намертво вцепиться в мамин рукав. Ещё дважды или трижды мама робко предлагала:
- Леночка, ну давай, попробуй сама, а? Ведь никакого удовольствия нет всё время на мне виснуть… Ты же так не научишься.
Но Леночка, не дослушав, поднимала крик.
А теперь ей было невыносимо стыдно за тот крошечный – не больше нескольких минут – эпизод из детства. И всё сверлил память капризный, протяжный вопль:
- Ма-амочка, не надо! Я боюсь! Пожалуйста, не отпускай!..
Мамочка, та самая большая и сильная, всемогущая мамочка лежит сейчас в нескольких шагах от дочери на больничной койке, не в силах самостоятельно дойти до туалета, и ей не на кого надеяться, кроме своей тощей плаксивой дочери. Единственной, уж какая есть…
Но мама лежала тихо-тихо. Она не плакала и не кричала такое же отчаянное «не отпускай!» И именно поэтому Ленке особенно хотелось быть сейчас сильной. Такой сильной, какой она умеет быть. Такой, про которую сказал тогда Вольга, с трудом приоткрыв ресницы:
- Ты молодец…
Если бы Красная искра не горела в Ленкиной груди, её следовало бы выдумать. Чтобы представлять себе, чтобы всё время помнить: ты не одна, в тебе таится невиданная мощь. Только выпусти её на волю – всё сумеет, всё ей по плечу, как сказочному джинну! Даже когда нет уже никаких сил, даже когда хочется плакать от отчаяния.
...
Ленка часто размышляла о парадоксе своих битв: в тот момент, когда истинная сущность одерживает верх, она не испытывает глупого страха, и ей удаётся неплохо сражаться. Не испугалась же она гигантского комара! Хотя в обычной жизни боится до визга. Зато потом, перевоплотившись, не сумела даже нащупать пульс Святослава…
А ведь утром во вторник мать сама, держась за стену и опираясь на Ленкину руку – доползла до перевязочной. И, обгоняя её, со всего коридора сползались такие же разрезанные, перебинтованные люди, цепляясь за руки родных и медсестёр. А когда маму пригласили в большущий, нестерпимо пахнущий больницей кабинет, Ленка вдруг не утерпела и заглянула в щёлку неплотно прикрытой двери. И, увидев рваные кровавые полосы вместо правой маминой груди, отшатнулась. Никакие демоны с волосами из змей, никакие истлевшие кентавры не могут выглядеть страшнее, чем изуродованное тело близкого человека.
Но ей, Ленке – ей страшно смотреть. А им – тем, кто приполз на перевязку, кто сидит на высокой, покрытой клеёнкой, скамье – им предстоит выживать и жить дальше. Они уже перенесли наркоз, операцию, перевязки, а ещё впереди и химиотерапия, и облучение…
И так глупо думать о том, что ты – молодая, не подточенная никакой болезнью, боишься темноты, трудностей, тараканов и больших комаров! Когда они – полуживые, искромсанные, находясь между тем и этим светом – ничего не боятся.
Ленка старательно ухаживала за мамой. Одну из её соседок выписали, койка у окна пока пустовала, и Ленке разрешали оставаться на ночь. Она звонила бабушке, чтобы спросить, как дела, всё ли в порядке, чтобы подробно отчитаться о мамином состоянии и сказать, что пока ещё побудет здесь. Спала чутко, вскакивая от малейшего шороха; приоткрывала и закрывала форточку, укутывала маму, бегала по ледяному тёмному коридору с судном. Днём подходила к окошку раздачи в столовой, приносила маме всё, что давали, и мама ела: по крошке, по глотку. Остальное доедала Ленка: денег на то, чтобы сбегать в кафе или в магазин у автобусной остановки, у них не было.
Так прошли ночь на вторник, сам день и ночь на среду. Ленка встала в шесть, на шелест мамы: «Ты спишь?» Выполнила её просьбу, легла вновь – но заснуть не смогла. Сперва села на жёсткой плоской койке, а потом, стараясь, чтобы не заскрипели старые пружины, слезла и встала у окна.
Два часа до завтрака, три или четыре – до перевязки. Надо бы съездить домой, проведать бабушку, приготовить ей нормальную еду… сменить грязное бельё, помыться… Надо бы урвать хоть пару часов, чтобы поспать – но сомнительно, что койка у окна будет пустовать и сегодня. Надо бы поехать к Вольге, узнать, как он там, как себя чувствует… Надо заскочить к терапевту и продлить больничный, надо сдать Алле Никитичне развёрнутый план курсовика и то, что уже сделано из первой главы… Но – бросить маму на сопалатниц и медсестёр? Нет, ни в коем случае, это недопустимо! А заменить Ленку на её посту решительно некому. Тётя Аня, кстати, к ним так и не приехала… Позвонила потом, сказала, что в больницу не поедет тем более: уже немолода, да и атмосфера тут такая, что ей будет некомфортно. Бабушка, выслушав это, только вздохнула в трубку. И Ленка вздохнула тоже, когда узнала. А что тут скажешь?
...
…Как это странно: стоять у чужого, казенного окна и наблюдать со стороны, как ты понемногу взрослеешь, и как, высыхая на холодном апрельском ветру, сочащемся в щели, крепнут тонкие, как у бабочки, крылышки запрятанной глубоко внутри силы. А липы качают голыми верхушками, говоря на языке жестов: вот-вот придёт весна и сюда, за город, и мы зазеленеем, и начнётся новая жизнь, и наступит новое лето…
Ленка ещё успела подумать о том, что, должно быть, в ближнем лесу наверняка появились полянки, полные гибких, воздушных ветрениц. И она непременно сбегает за корпус, когда мама уснёт, и к обеду (а может быть, к ужину) принесёт маленький букетик. Но через мгновение небо в окне из голубого стало грязно-серым, как оберточная бумага, и внутри Ленкиного сознания вспыхнуло сознание Красной искры. Она увидела их: Серебряную, Зелёную, Тёмно-Синюю, Голубую; услышала громкий вопль: «Марсель! Назад!» - а затем грохот взрыва.
Бой!.. Только этого не хватало!.. В смысле – только не сейчас!..
Выбора нет. Скорее, скорее телепортироваться к ребятам!
Ленка повернулась, бесшумно направилась к двери, кинула взгляд в лицо матери… Та лежала с открытыми глазами и смотрела на дочь, улыбаясь самой тёплой, самой нежной в мире материнской улыбкой. Прошептала:
- Леночка… Как хорошо, что ты не спишь… Если можно, дай мне судно…
Ленка улыбнулась в ответ. Уголки губ у неё нервически дрогнули, но она поборола это непроизвольное движение.
- Мам, ты так говоришь, как будто нельзя!
Она присела, откинула свесившийся угол одеяла:
- Спасибо за ваш звонок! Ждите, вам ответит первое освободившееся судно…
а) зря пообещал вывесить кусок;
б) зря вообще взялся за перо.
Потому что если писать то, что было мною задумано, так уж писать хорошо. А если так, как я - наверное, лучше вовсе не писать.
Вот, например, отрывок (примерно половина главы, с купюрами), который я выбрал, чтобы всё-таки вывесить для тех, кому это интересно. Думаю, что вижу здесь процентов 80 своих ошибок.
Вижу, честно. Но исправить не могу.
Ладно. Я же громче всех кричал, помнится, что лучше написать о Добре и Свете как умеешь, чем промолчать.
Так что - мучайтесь на здоровье!
(Объём куска - 3 страницы ворда 12 кеглем.)
Быть сильнойГлава 30
Быть сильной
Прямо под окном задумчиво покачивались на ветру голые верхушки лип, кивали лапы елей чуть правее, ближе к воротам и будке дежурного. За воротами бледно желтела, как огромная квадратная кость, часовня с плоской крышей, дальше без труда просматривалось узкое шоссе. Даже в такой ранний час машины проносились по нему довольно часто, и шум взлетал над дорогой, скрёбся в стёкла палат. Из щелей плохо заклеенной рамы дуло, и Ленка ёжилась – не особенно, впрочем, вникая, отчего кожа её покрывается зябкими пупырышками, от холода или от волнения. Начинался новый день; где-то за корпусом уже поднималось солнце. А здесь, внизу, на голом асфальте, попав в невидимую воронку ветра, кружились рваные, полуистлевшие прошлогодние листья: несколько бурых безжизненных клочков на сером потрескавшемся фоне.
Среда.
Там, за спиной у Лены, палата на четыре койки; на левой, которая ближе к двери, лежит мама. Её прооперировали в понедельник и привезли, безучастную, с серым лицом, на каталке. Сгрузили на кровать, велели укрыть и не позволять поворачиваться на правый бок, когда начнёт отходить от наркоза.
- Завтра утром – на перевязку. Если что – зовите дежурную медсестру. Где дежурная сестра, вы знаете…
Ленка кивнула, глядя в измученное лицо, меньше всего похожее на мамино, силясь понять, дышит ли мама вообще. И не сумела представить, как сможет добраться до перевязочной обессиленный, разрезанный человек.
Впрочем, до завтра было очень далеко. Ещё много, очень много часов, которые нужно прожить – во что бы то ни стало…
Ленке никогда не доводилось прежде ухаживать за тяжелобольными. Бабушка, несмотря на свой преклонный возраст, способна была самостоятельно сварить себе кашу, яйцо или макароны; к тому же, прекрасно передвигалась по квартире. Мама, сколько её помнила Лена, не болела ничем серьёзнее гриппа – до этого года. В семье болела в основном Ленка, а взрослые прыгали, бегали и обихаживали.
Неправда, будто сам человек не замечает, как взрослеет. За прошедшие два дня многое изменилось в ней самой; Ленка чувствовала эту перемену и точно знала, что с ней происходит. Периодически рядом оказывались сильные, уверенные, знающие люди: врач, дежурная сестра, Димка, который, кстати, и помог маме оказаться здесь на несколько недель раньше. Но всегда наступал момент, когда они отпускали её руку, и Ленка понимала: дальше – сама. И вспоминала с мучительным стыдом, как давным-давно, когда ей было лет пять или шесть, мама учила её кататься на коньках на маленьком заснеженном катке в доме отдыха, куда они приехали на неделю не то в феврале, не то в марте. Мама сначала крепко держала дочь за руку, а потом поставила в центре катка – и отпустила:
- Леночка, а теперь давай сама! Едь ко мне! У тебя получится!
Но Ленка не двинулась с места. Она так испугалась, что разревелась на морозе, повторяя сквозь рыдания:
- Не получится! Не получится!
И успокоилась только тогда, когда смогла намертво вцепиться в мамин рукав. Ещё дважды или трижды мама робко предлагала:
- Леночка, ну давай, попробуй сама, а? Ведь никакого удовольствия нет всё время на мне виснуть… Ты же так не научишься.
Но Леночка, не дослушав, поднимала крик.
А теперь ей было невыносимо стыдно за тот крошечный – не больше нескольких минут – эпизод из детства. И всё сверлил память капризный, протяжный вопль:
- Ма-амочка, не надо! Я боюсь! Пожалуйста, не отпускай!..
Мамочка, та самая большая и сильная, всемогущая мамочка лежит сейчас в нескольких шагах от дочери на больничной койке, не в силах самостоятельно дойти до туалета, и ей не на кого надеяться, кроме своей тощей плаксивой дочери. Единственной, уж какая есть…
Но мама лежала тихо-тихо. Она не плакала и не кричала такое же отчаянное «не отпускай!» И именно поэтому Ленке особенно хотелось быть сейчас сильной. Такой сильной, какой она умеет быть. Такой, про которую сказал тогда Вольга, с трудом приоткрыв ресницы:
- Ты молодец…
Если бы Красная искра не горела в Ленкиной груди, её следовало бы выдумать. Чтобы представлять себе, чтобы всё время помнить: ты не одна, в тебе таится невиданная мощь. Только выпусти её на волю – всё сумеет, всё ей по плечу, как сказочному джинну! Даже когда нет уже никаких сил, даже когда хочется плакать от отчаяния.
...
Ленка часто размышляла о парадоксе своих битв: в тот момент, когда истинная сущность одерживает верх, она не испытывает глупого страха, и ей удаётся неплохо сражаться. Не испугалась же она гигантского комара! Хотя в обычной жизни боится до визга. Зато потом, перевоплотившись, не сумела даже нащупать пульс Святослава…
А ведь утром во вторник мать сама, держась за стену и опираясь на Ленкину руку – доползла до перевязочной. И, обгоняя её, со всего коридора сползались такие же разрезанные, перебинтованные люди, цепляясь за руки родных и медсестёр. А когда маму пригласили в большущий, нестерпимо пахнущий больницей кабинет, Ленка вдруг не утерпела и заглянула в щёлку неплотно прикрытой двери. И, увидев рваные кровавые полосы вместо правой маминой груди, отшатнулась. Никакие демоны с волосами из змей, никакие истлевшие кентавры не могут выглядеть страшнее, чем изуродованное тело близкого человека.
Но ей, Ленке – ей страшно смотреть. А им – тем, кто приполз на перевязку, кто сидит на высокой, покрытой клеёнкой, скамье – им предстоит выживать и жить дальше. Они уже перенесли наркоз, операцию, перевязки, а ещё впереди и химиотерапия, и облучение…
И так глупо думать о том, что ты – молодая, не подточенная никакой болезнью, боишься темноты, трудностей, тараканов и больших комаров! Когда они – полуживые, искромсанные, находясь между тем и этим светом – ничего не боятся.
Ленка старательно ухаживала за мамой. Одну из её соседок выписали, койка у окна пока пустовала, и Ленке разрешали оставаться на ночь. Она звонила бабушке, чтобы спросить, как дела, всё ли в порядке, чтобы подробно отчитаться о мамином состоянии и сказать, что пока ещё побудет здесь. Спала чутко, вскакивая от малейшего шороха; приоткрывала и закрывала форточку, укутывала маму, бегала по ледяному тёмному коридору с судном. Днём подходила к окошку раздачи в столовой, приносила маме всё, что давали, и мама ела: по крошке, по глотку. Остальное доедала Ленка: денег на то, чтобы сбегать в кафе или в магазин у автобусной остановки, у них не было.
Так прошли ночь на вторник, сам день и ночь на среду. Ленка встала в шесть, на шелест мамы: «Ты спишь?» Выполнила её просьбу, легла вновь – но заснуть не смогла. Сперва села на жёсткой плоской койке, а потом, стараясь, чтобы не заскрипели старые пружины, слезла и встала у окна.
Два часа до завтрака, три или четыре – до перевязки. Надо бы съездить домой, проведать бабушку, приготовить ей нормальную еду… сменить грязное бельё, помыться… Надо бы урвать хоть пару часов, чтобы поспать – но сомнительно, что койка у окна будет пустовать и сегодня. Надо бы поехать к Вольге, узнать, как он там, как себя чувствует… Надо заскочить к терапевту и продлить больничный, надо сдать Алле Никитичне развёрнутый план курсовика и то, что уже сделано из первой главы… Но – бросить маму на сопалатниц и медсестёр? Нет, ни в коем случае, это недопустимо! А заменить Ленку на её посту решительно некому. Тётя Аня, кстати, к ним так и не приехала… Позвонила потом, сказала, что в больницу не поедет тем более: уже немолода, да и атмосфера тут такая, что ей будет некомфортно. Бабушка, выслушав это, только вздохнула в трубку. И Ленка вздохнула тоже, когда узнала. А что тут скажешь?
...
…Как это странно: стоять у чужого, казенного окна и наблюдать со стороны, как ты понемногу взрослеешь, и как, высыхая на холодном апрельском ветру, сочащемся в щели, крепнут тонкие, как у бабочки, крылышки запрятанной глубоко внутри силы. А липы качают голыми верхушками, говоря на языке жестов: вот-вот придёт весна и сюда, за город, и мы зазеленеем, и начнётся новая жизнь, и наступит новое лето…
Ленка ещё успела подумать о том, что, должно быть, в ближнем лесу наверняка появились полянки, полные гибких, воздушных ветрениц. И она непременно сбегает за корпус, когда мама уснёт, и к обеду (а может быть, к ужину) принесёт маленький букетик. Но через мгновение небо в окне из голубого стало грязно-серым, как оберточная бумага, и внутри Ленкиного сознания вспыхнуло сознание Красной искры. Она увидела их: Серебряную, Зелёную, Тёмно-Синюю, Голубую; услышала громкий вопль: «Марсель! Назад!» - а затем грохот взрыва.
Бой!.. Только этого не хватало!.. В смысле – только не сейчас!..
Выбора нет. Скорее, скорее телепортироваться к ребятам!
Ленка повернулась, бесшумно направилась к двери, кинула взгляд в лицо матери… Та лежала с открытыми глазами и смотрела на дочь, улыбаясь самой тёплой, самой нежной в мире материнской улыбкой. Прошептала:
- Леночка… Как хорошо, что ты не спишь… Если можно, дай мне судно…
Ленка улыбнулась в ответ. Уголки губ у неё нервически дрогнули, но она поборола это непроизвольное движение.
- Мам, ты так говоришь, как будто нельзя!
Она присела, откинула свесившийся угол одеяла:
- Спасибо за ваш звонок! Ждите, вам ответит первое освободившееся судно…
@музыка: О. Строк "Марианна"
@настроение: ниже бампера, мрачнее выхлопа
-
-
23.10.2009 в 23:20-
-
24.10.2009 в 00:30-
-
24.10.2009 в 14:25Автор, люди в недоумении. Где ошибки?!
Чтение принесло огромное удовольствие.
А об ошибках, как будет время, я думаю, мы поговорм приватно, не так ли?)
-
-
24.10.2009 в 15:34Слушай, хватит себя критиковать!!! *сердито*
Если тебе не нравится то, что ты пишешь, то 80% литературы - это вообще помойка!
Это же... Это же просто шедеврально!! Я хочу этот роман в виде книги!! И чтобы эту книгу читало много-много народу...
-
-
24.10.2009 в 15:46А еще ощущается, что в события и мысли героини вложено немало автобиографического...
-
-
24.10.2009 в 20:10-
-
24.10.2009 в 20:22Могу в ответ свою книжку прислать
-
-
24.10.2009 в 20:25-
-
25.10.2009 в 16:56Lady Mariona: Спасибо!
Hymera: Ну уж нет, подразнил и хватит.
Могу в ответ свою книжку прислать
Ого!
.:Verba:.: Одну ошибку я чуть подкорректировал, но главные - слишком громоздкие фразы кое-где и чехарда с глаголами (один абзац - прошедшее, 2ой - настоящее, 3-й - снова прошедшее). В принципе, может, и допустимо в данном случае, но в идеале, наверное, нужно переделать - для чего мне пока не хватает умения. Ну и, конечно - язык достаточно беден.
Насчёт поговорим приватно - один довольно толковый и въедливый критеГ уже нашёлся, и я надеюсь, у нас с ним всё страстётся. )))
Ятэн Ко: Как только то, что ты пишешь, тебе начинает всерьёз нравиться - ты умер, как писатель, не успев родиться.Я хочу этот роман в виде книги!! И чтобы эту книгу читало много-много народу...
Не торопись. Там же всё в итоге выруливает на православные идеи, любовь Бога к людям и любовь людей к Господу нашему Иисусу Христу. (Я не шучу! Никакой иронии.) И поэтому насчёт "много-много народу" я очень сильно сомневаюсь. Бо негламурно.
ladyvoltron: Спасибо большое за такую оценку... Насчёт издавать - ну, для начала довбивать и доправить надо. ))) в события и мысли героини вложено немало автобиографического. Скажу честно: когда писал роман, понял, что уже немножко вырос и повидал жизнь с разных её сторон. Что бы ни писал автор, в первую очередь он опирается на собственный опыт. Кусок, конечно же, автобиографичен... Только это был сентябрь, вот и вся разница. И я был на три года младше Ленки.
А вот сцена на катке, конечно, художественный вымысел. ))) Кататься я учился диаметрально противоположным образом.
Ayumi-hime: Блин, надо чаще
встречатьсячитать мой дневник! ))) Полнный вариант существует пока только в шести толстых тетрадях, исписанных ручкой. В Телетрон вбито 30 глав, осталось 15 плюс эпилог. И - правка, правка, правка, пока не полезет из ушей. Вот тогда - пожалуйста!Впрочем, с учётом сказанного выше - про идею книги - смотри сама...
Спасибо всем огромнейшее! Добью, доправлю, выглажу - и буду вывешивать непременно. Мне очень важно знать, что кто-то это ждёт, что кому-то, кроме меня, будет интересно прочесть эту опупею.
-
-
25.10.2009 в 17:16Согласна. Только так можно написать искренне. А искренность автора -- наверное, самое важное в произведении.
Как только то, что ты пишешь, тебе начинает всерьёз нравиться - ты умер, как писатель, не успев родиться.
А с этим хотелось бы поспорить. Потому что все должно делаться с любовью -- ведь в конечном итоге это любовь к Господу... Мой главный критерий, удалась вещь или нет -- насколько нравится ее потом перечитывать
Вообще же, наиболее удачные эпизоды не придумываются, а словно приходят сами; а то, что пытаешься "высосать из пальца", часто оказывается неудачным. Но об этом можно долго говорить.
-
-
25.10.2009 в 17:34И у кого это здесь бедный язык?!
Громоздкость фраз... Сначала - да, потом просто адаптируешься. Это не ошибка, эта черта Вашего стиля.
-
-
25.10.2009 в 18:00ну что есть - то и хочу)
-
-
25.10.2009 в 19:56а меня летом в сети не было практически. возможно, что я просто проморгала)