Поехали!
Нам снова выпал бой
Глава 34
Последний совет
читать дальше
- Слава, слушай, - вдруг довольно громко сказал Дима, - мы тут с Ленкой заспорили… Она говорит, надо подавать милостыню, если видишь, что человеку действительно худо, а я считаю, деньги можно давать только тем, кого знаешь лично и уверен, что они не притворяются. Ведь все те, кто стоит около метро и в метро – они же зарабатывают! Как проститутки. Платят ментам за аренду места – и вперёд! Настоящего нищего в переходе не встретишь.
- Нет, а я вот не согласна… - покачав головой, негромко возразила Лена.
- Даже если это и нищий – думаешь, он хлеб купит на те деньги, что ты ему дашь? – не сдавался Дима. - Напьётся и даст в бубен собутыльнику. А то и порешит кого-нибудь по доброте душевной. Ты же подкармливаешь паразитов общества! Все эти обездоленные старушки знаешь на что тратят выручку? Одевают и кормят дееспособных внуков, которые не желают работать! И в итоге ты добровольно отдаёшь свои кровно заработанные деньги тунеядцу!
- Дим, ну никогда ничего не бывает стопроцентно… - выслушав, сказала Лена. – Ты можешь только предполагать. А я вот думаю, есть и те, кому помощь действительно нужна. Ну скажи, Слава! Я же видела…
Он жестом остановил её:
- Погоди… Коль уж разговор зашёл в это русло, давайте все выскажемся, и тогда общими усилиями найдём консенсус.
Первым откликнулся Роман – помотал головой, пожал плечами:
- Мне сказать нечего. Я не подаю. Я считаю, что даже чаевые оставлять – слишком жирно. Человек всё равно получает зарплату. За то, что он улыбнулся и соизволил подойти к моему столику, я ему доплачивать не собираюсь. А попрошайки – те вообще ничем не заняты. С какого перепугу я буду им потакать? Пусть идут работать!
- Но ведь человек действительно может и оступиться, и дойти до полного отчаяния, - вмешалась Алиса. – Ситуации в жизни бывают самые разные! Знаешь, я студенткой подрабатывала, раздавала листовки у метро… И вот, каждый день около шести вечера мимо проходил слепой старик. Мы с напарницей переводили его через дорогу… Такой… лысый, худой, с жёлтой кожей, и оба глаза – искусственные, неподвижные… Увидишь раз – уже не забудешь. Представь, он приезжает через весь город сюда, к нам, на Чёрную речку, и стоит, по-видимому, несколько часов… И, знаешь, я бы не стала обвинять его в безделии и тунеядстве!
- Хм, а когда я был студентом, - подключился Володька, - на переходе то ли с Невского на Гостинку, то ли с Гостинки на Невский иногда возникала молодая такая девушка, довольно убого одетая, с плакатиком: «Помогите, умерла мама». У меня сердце переворачивалось просто… Так её было жаль! Я пытался представить, каково ей… И немножко подавал – ну, сколько мог… А полгода назад я на неё наткнулся – там же! Она – только взрослая, толстая, а картонка в руках – та же самая! Как мне стало противно – не передать просто! Так издеваться над самыми святыми чувствами!
- Я бы на твоём месте ей в глаз засветил, чтоб неповадно было, - сквозь сжатые зубы произнёс Роман.
- Ну, я не стал, конечно… Зато теперь подаю редко. И в основном музыкантам – эти хоть честно работают…
Сашка перевёл глаза, в отблесках знака совсем зелёные, с Романа на Володьку, потом взглянул на Диму:
- Я судить не берусь… Но, по-моему, люди часто прикрывают умными словами полное нежелание чем-либо помочь другому. Если исходить из того, сколько раз, например, лично я слышал фразу «помогать надо не попрошайкам, а тем, кому реально нужна помощь», то наши центры волонтёров должны быть просто битком набиты! А между тем ажиотажа не наблюдается! Однако в том же Питере, извините, до херища одиноких пожилых людей, инвалидов, беспризорников, бомжей, и им реально нужна реальная помощь! Спрашивается, где? Если ты такой жмот, что не в состоянии кинуть рубль нищему, хотя бы не прикрывайся фразами о том, что лучше-де помогать законопослушным чистеньким гражданам! Это огромная и очень вонючая ложь. Лучше честно скажи, что за свой рубль удавиться готов. Димка, извини, это совсем не к тебе относится. Это я так, выпустил внутрисемейный пар.
- А я уж подумал…
- Да ну что ты…
Дима хмыкнул, но серые глаза его остались задумчивыми, прохладными.
- А я ещё заметила, - добавила Лена, - такую штуку… Просто у меня с деньгами похуже, мне проще углядеть. Вот ты отдашь рубль – а через какое-то время неожиданно обнаружишь где-нибудь за подкладкой десятку. Отдашь десятку – получишь сотню. Причём вплоть до фантастики, честное слово!
- Ты элементарно забываешь, куда кладёшь, - возразил Дима.
Ленка победно улыбнулась:
- Сто рублей в почтовый ящик? Нет, ну, я могла, конечно…
- Всё равно всему есть логическое объяснение. Кто-то просто перепутал ячейку.
- А я что, спорю? – ухмыльнулась Лена. – Но факт: мне тогда очень нужны были деньги, и я их получила, просто открыв почтовый ящик!
- Блин, я тоже так хочу! – с выражением произнёс Володька. – Лен, научи заклинанию, а?
Ленка махнула на него рукой, сделала страшные глаза:
- Ща как дыхну!
Это прозвучало тоненько, робко, почти вопросом – так, что присутствующие не смогли удержаться от смеха.
- Слава, хорошо, а ты что думаешь? – срезав последние звуки смеха, поинтересовался Сашка.
- Любопытное у нас собрание сегодня получается, - задумчиво произнёс Святослав. – Это первое, что думаю. А по существу… Я так скажу: подавая нищему милостыню, мы в конечном итоге подаём Самому Господу. Поскольку материальны не только вещи, но также слова, поступки и мысли. Поэтому со стороны, может, и наивно смотрится, когда бабушка с мизерной пенсии подаёт нетрезвому детине с поджатой ногой, выряженному в камуфляж. Но она-то искренне уверена в том, что ему нужна помощь! И что она – в меру своих сил – может её оказать. Эта её мысль, этот её поступок и пойдут ей, как бы сказать, «в зачёт». А вот уже на что этот человек употребит полученную милостыню – будет только на его совести.
- А если к тебе на улице подойдёт бомж и попросит добавить на опохмел, ты подашь? – спросил Дима.
Слава подумал пару секунд, взглянул чуть выше его головы:
- Нет. Но мотивирую отказ. Не надо подавать, если точно знаешь, что просящий использует эти деньги в греховных целях.
- Но человеку же реально плохо! И ему реально нужна конкретная помощь! – не унимался Дима.
- Знаешь… - Слава задумался, подбирая наиболее чёткие слова, и его опередила Лена:
- Не верь, Димка, я сама видела, что да!
- Это когда это? – удивился Святослав.
- Ну… - Лена взглянула в его лицо преданным, обожающим взглядом; смутилась и чуть пригасила сияние глаз. - Тогда, возле Университета…
- А-а! – обрадовался Слава. – Вот это как раз совсем не на опохмел. Это Никита Иваныч… Вполне безобидный бомж, я давно его знаю. Мы с ним разговорились однажды… Ты же сама помнишь – он ничего не просил. Когда встречаю его, стараюсь подать.
- А в целом… - тихо, практически в сторону, подытожил Дима, – получается дача взятки Богу?
Святослав хмыкнул:
- Я давно уже заметил, что человек, создавая в голове образ Бога, создаёт его по своему образу и подобию. Мотивировки и причинно-следственные связи – во всяком случае… Дима, ну какая же взятка?
- Ладно, - вдруг резко прервал Роман. – Может, хватит философии? У нас конкретный противник и конкретные задачи, а мы говорим о всякой фигне.
- Ром, вопросы этики и веры – далеко не фигня… В нашем общем деле мелочей нет. Я, кстати, собирался сегодня сказать, что наши враги боятся даже таких вещей, как радость, красота и гармония. Создавая что-то хорошее, умножая добро и любовь, каждый наносит удар по силам зла. И подавая милостыню, вы тоже наносите удар по нашему врагу.
- Но ведь добро, красота и так далее – понятия весьма относительные! – с сомнением произнёс Дима.
- Отнюдь! У красоты и добра всегда есть побочный эффект: они рождают в душе человека радость. Если её нет – значит, нам пытаются всучить суррогат. Но давайте, в самом деле, вернёмся к главному. Роман прав, мы уклонились… - он вздохнул, собираясь с мыслями, и продолжил ровным, мягким тоном, как будто читал лекцию о далёком и отвлечённом, но безусловно нужном предмете.
- Вот говорят: всему своё время. Пришёл час, когда я должен поделиться с вами тем, чем поделилась со мной Золотая искра: воспоминаниями о предыдущей битве. Я уже сказал: финальный бой начнётся внезапно, мы должны быть готовы к нему каждую секунду. Нас выдернет с корнем из привычной реальности, и многое будет зависеть от того, насколько мы будем готовы сражаться непосредственно в тот момент. А для этого следует чётко представлять, что будут делать наши враги. Они попытаются преобразовать силу своих Чёрных искр в Чёрную Пустоту. Это – прямой тоннель в преисподнюю. Это концентрированная смерть, сжатая до предела, которую выпустят на волю. Смерть всего живого: людей, животных, птиц, деревьев, цветов и амёб. Смерть всего неживого: скал, водоёмов, облаков, молекул, атомов и их ядер… Смерть всего, что есть на планете Земля. Зачем Чёрным гибель всей планеты? Это стартовый взнос в мир Сатаны. Земля никуда не денется со своей орбиты – рассыпавшись в пыль, соберётся обратно. Но это будет уже не наша с вами Земля. Она, как гигантская искра, изменит сущность своего тела. И всё то, что ещё должно сбыться, уже не сбудется. Знаете, что я думаю? Это, конечно, мои личные домыслы, но… порой мне кажется, что у Земли тоже есть искра. Чистая, огромная, добрая... И впоследствии Тот, Кто создал наш мир, разбудит её – и Земля станет иной… И нельзя позволить врагу создать анти-мир, лишив миллиарды душ и мириады живых существ даже надежды на спасение.
- Но ведь эти Чёрные – самые обычные люди! – неожиданно громко, отчаянно вскрикнул Володька. – Я не понимаю! Откуда, откуда в них столько силы?..
- Сколько бы ни было, мы сильнее, - заверил Святослав. – И об этом всегда следует помнить. Да… А ты как думал? Любое, даже самое маленькое, бытовое, привычное зло умножает само себя, вырастает до ненормальных размеров. А в финальной битве против нас встанут и полчища клонов, и Серые сущности. Сперва мы будем сражаться с ними все вместе, а потом окажемся отрезаны друг от друга. У каждого будет свой поединок. Но вы должны знать, что остальные воины не погибли, они рядом, они тоже бьются с противником один на один.
- А потом? – нетерпеливо спросила Алиса.
- Мы должны будем погасить все восемь Чёрных искр. Пока будет оставаться в живых хотя бы одна, она сумеет открыть Пустоту. Да, и будьте осторожны: уничтожив искру, вы на сорок секунд потеряете всякую способность двигаться. Если рядом будет другой враг, он убьёт вас. Но Чёрных нужно перебить – если канал Пустоты попытается открыть одна, может, две искры, у нас ещё будет шанс спасти Землю, остановив разрушение. Но если в битве уцелеют три или больше – спасение станет невозможным.
- Сражаться в одиночку… - поникла Ленка, - это слишком трудно…
- Важно правильно настроить себя на эту битву. Победить свой собственный страх; а это проще, чем тебе кажется. А если станет совсем худо, просить помощи!
- Слав, - слабо улыбнувшись, спросил Дима, - прости… А к кому, например, обращаться мне? Я же не верю в Бога, если ты помнишь…
- К своему сердцу. Оно подскажет, что делать, и даст тебе сил. А ещё важно помнить, что ты спасаешь в этом поединке не себя, не свою жизнь – ты спасаешь всех, кого любишь, весь земной шар, миллиарды настоящих и будущих жизней. Но по-хорошему – конечно, неплохо будет молиться про себя. Ведь у тебя есть могущественный Покровитель. Зачем же пренебрегать его помощью?
- Понятно. Но я вот, кстати, давно думаю… Извини, спросить больше не у кого… Скажи, ну неужели вам, верующим, никогда не хотелось стать свободными? Ведь это унизительно: добровольно становиться рабом! Подневольной скотиной…
- А! Отличный вопрос, молодой человек. В том-то и дело, что мы абсолютно свободны. Свободы выбора, которая дана людям изначально, нас никто не лишал. Старославянское слово «раб» вовсе не имело оскорбительного значения. Раб – это тот, кто работает, трудится. Работник! Нравится – добровольно пришёл и добросовестно вкалываешь, не нравится – взял расчёт и до свидания. То есть раб Божий – тот, кто по собственному желанию трудится для Бога, а не тот, кто добровольно сделался бесправным скотом.
- Хм!.. – взгляд Димы стал живым, заинтересованным. – Надо же! Я не знал…
- Зато теперь сможешь где-нибудь блеснуть невзначай, - сделав игривый жест рукой, улыбнулась Алиса.
- Давайте тогда уже все поблестим, - подхватила Ленка. – Будем нести просвещение в массы.
- Ленка, после битвы – честное пионерское! – согласился Сашка, - но пока будет не до этого.
- Да я и не спорю… Тоже думаю, что да…
Ленка вздохнула, с надеждой посмотрела в глаза Святославу. Тот промолчал – только кивнул решительно и скупо.
Спускаясь по лестнице из квартиры Славы, Алиса думала о том, как же летит время: вот уже десятый час, а вовсю светит солнце, и на бледно-голубых стенах нижних этажей качаются причудливые пятна – тени листвы. И ещё – о том, что Вольга всеми силами старался поднять боевой дух друзей, но именно сегодня ему это удалось хуже всего.
Выйдя из парадной, Алиса вздрогнула от громкого автомобильного гудка; поискала глазами – так и есть. Под цветущей рябиной – тёмно-синий «Пассат» с приоткрытой дверцей водителя.
- Тебя подвезти?
Она задумчиво подошла ближе.
- Ну, подвези…
- Садись, - Роман кивнул в сторону противоположной дверцы, - там открыто.
Алиса обогнула машину, забралась внутрь, пристегнулась.
- Кажется, после этого собрания я стала только больше бояться.
- Ну, вот ещё глупости…
Раптор развернулся, вырулил на улицу, продолжил разговор:
- Не переживай. Знаешь, я заметил: ты всегда сначала психанёшь и расплачешься, а потом возьмёшь себя в руки и всё сделаешь, как надо. Это мне тоже нравится. Уж не знаю, почему.
Алиса печально усмехнулась:
- А я предпочла бы без первой части.
- Ты перфекционист.
- Ага.
Разговор не клеился; до Алисиного дома они доехали практически молча. Раптор заехал во двор и подвёз Алису прямо к парадной.
- Ром, спасибо… - она повернулась к нему, помедлила; покачала головой:
- Не могу… Нет, ну правда… Боюсь так, как в школе экзаменов боялась!.. Ну… Ну скажи мне что-нибудь хорошее, что ли! Чтоб я перестала бояться, и желательно немедленно…
Он усмехнулся углом рта:
- Маленький, ты сама всё прекрасно знаешь. Повторять я не буду.
Она опустила глаза и вспыхнула: совсем не это имела в виду! И как трудно сейчас не выдать себя ни словом, ни жестом, ни неосторожно продлённым взглядом!
- Спасибо… Ну… До встречи.
- До встречи.
Она торопливо высадилась, цепляясь каблуками за коврик и днище кузова, захлопнула дверцу, поспешила к парадной, на ходу доставая ключи.
- Аксель!
Обернулась; сердце забилось быстро и тревожно, не зная, чего ожидать. Раптор опустил стекло, показал маленький полиэтиленовый пакетик – шуршащий, белый, с тёмной косточкой, притаившейся внутри:
- Ты забыла.
Она вернулась, встала на безопасном расстоянии: если он вздумает привлечь её к себе, обнять, или снова поцелует – она не выдержит. Она не удержит в себе всего, что нельзя выпускать, чего ни в коем случае нельзя говорить Раптору, пока не будет кончен решающий бой…
Белый пакет в его руке висел, чуть покачиваясь, как соблазнительная приманка. Она слегка помотала головой:
- Это не моё…
- Твоё, твоё, - заверил Раптор. – Другие женщины у меня ничего не забывают. Бери, пока дают!
Алиса улыбнулась и, вытянув руку, забрала пакет. Роман поднял пустую ладонь в жесте прощания, тронулся с места и уехал. А она всё стояла спиной к двери…
…В пакете оказалась картонная коробочка, и в ней – крохотная золотая ящерица с изумрудными глазами, с крепко зажатой во рту золотой цепочкой. Ещё два трогательных ящерёнка – серьги, и третий, с изумрудом на спинке – кольцо.
К горлу неожиданно и нелепо подкатили слёзы. Алиса развернулась и бегом кинулась к подъезду, поспешно вставила ключ, рванула дверь на себя – и расплакалась, ткнувшись виском в ледяные дверцы почтовых ящиков, то и дело поднося к губам картонную коробочку с подарком.
Глава 35
Без трёх минут два
читать дальше
- Святослав Олегович, ну, вы же болели!
- И вообще, сегодня праздник…
- Тихо. Во-первых, то, что сегодня день города – и, кстати, день библиотекаря – не отменяет вашего зачёта. Во-вторых, то, что я болел, никак не должно было сказаться на посещении вами курса лекций.
- Ну да-а?! Нам Приятнова читала, представляете?
- Представляю.
- Ну, Святослав Оле-го-вич!
Он машинально взглянул на часы: почти два. Как всегда, под конец в аудитории остались те, кто ничего не выучил… А может, правы коллеги, и хватит уже каждый зачёт превращать в госэкзамен? Но, простите, а как иначе? Ведь ребята – не школьники давно, и не из-под палки, наверное, шли получать высшее образование. Ну, так извольте получать! Образование, а не отметку в зачётке…
Через парту – барьер, отделяющий студента от преподавателя – сидела девушка с длинными чёрными волосами, в чёрной блузе, с крупным серебряным украшением в виде летучей мыши. Она не знала решительно ничего о правлении Иоанна Грозного сверх школьной программы, а по второму вопросу билета – роль церкви в общественной жизни государства во второй половине XV века – вообще не смогла сказать ни слова. Хотя обыкновенно студенты, наслышанные о религиозности преподавателя, старались тщательно выучить в первую очередь вопросы, касающиеся церкви. Но увы: девушка, сидящая напротив, лишь бездумно моргала глазами, обведёнными чёрной линией, толстой и липкой на взгляд. Студентки, безошибочно уловив, что Богатырёв всерьёз намеревается оставить однокурсницу без допуска к экзаменам, старались отвести заслуженную кару от её крашеной головы.
Вольга вздохнул. Только сейчас, под конец зачёта, он почувствовал, как же вымотался с непривычки за эти два дня – первые после выхода с больничного.
- Девочки, пожалуйста, тише. Алла, понимаете, я просто не имею права ставить вам зачёт. Вы ответили только на половину первого вопроса, да и то – по школьной программе. Неужели вам самой не будет стыдно получить сейчас зачёт?
Студентка улыбнулась тёмными губами, мелко помотала головой.
- Знания – то немногое в нашей жизни, Алла, что можно приобрести только честным путём, и никак иначе. Причём для этого приходится трудиться, вот в чём сложность. Второго июня – это понедельник – в десять утра я вас жду. Будет переэкзаменовка. Возьмите конспекты у подруг, полистайте учебник – у вас почти неделя впереди. А пока, к сожалению, незачёт.
Он снова вздохнул, взял из тощей стопки открытых зачёток верхнюю (Ефремова Алла Валентиновна), стал листать. Девушка следила тяжёлым взглядом, полным едкой обиды. Святослав нашёл нужную страницу, прижал указательным пальцем и потянулся к шариковой ручке, лежащей на краю парты…
…Когда долго не приходила нужная строка, Володька, поддаваясь давней детской привычке, начинал осторожно покусывать колпачок ручки. Колпачок был старый, синий снизу и выцветший до белого сверху: он вообще был один, Володька переодевал его с одной ручки на другую. Так комфортнее было творить. Он не использовал колпачок по назначению, а лишь для того, чтобы ничто не отвлекало от написания стихов, чтобы главный инструмент поэта выглядел привычным и родным.
Володька никогда не сочинял стихов, сидя за компьютером: шум процессора и мерцание монитора не давали ему как следует сосредоточиться. Да и сам интимный процесс рождения стиха вдруг оказывался вынесен на бескрайнюю несминаемую простыню «ворда», и жалкие чёрные закорючки, натоптавшие в верхнем левом углу, хотелось немедленно выгнать вон и не пытаться сложить из них – убогих, косноязыких – даже неуклюжие вирши. Курсор в конце строки то и дело прикидывался стрелкой, бегущей по циферблату сдвоенных шахматных часов: ну, давай же! Пиши! Сколько можно думать, в самом деле?
И только бумага молча, терпеливо ждала, не торопя, не понукая; позволяла перечёркивать, мять, даже рвать свои листы. Никогда не обижалась, терпела и слушала…
Но сегодня нужная строчка никак не находилась. Володька начал злиться: сколько времени потрачено впустую! По-хорошему – бросить бы сейчас ручку, перевернуть листок и пойти пообедать, тем более что мама уже позвала один раз… Но вот же – нет покоя поэту, пока не найдётся недостающий кусочек, упавшая бисеринка, единственно подходящая для плетения задуманной картины!
- Володенька, иди кушать! Остынет же!
- Сейчас, мам, сейчас!
В конце концов, кто сказал, что после обеда станет значительно труднее гоняться по лабиринтам сознания за этой неуловимой строчкой? Володя перевернул черновик, положил ручку и со вздохом поднялся. Задвинул стул, посмотрел в ярко-синее небо с завитушками облачков, похожее на палехскую роспись, и сделал шаг к дверям…
…Лена потянула на себя тяжёлую входную дверь: сегодня она открывалась как будто туже, чем обычно. Наверное, не стоило, всё-таки, надевать эти босоножки на платформе… Но уж очень хотелось: такой удачный день, и такой тёплый!
Ленка миновала вестибюль, зашла в лифт, прижимая к себе пакет с пластиковым ведёрком: мама просила привезти ей квашеной капусты, и непременно с брусникой. Вчера Ленка с бабушкой совершили подвиг: вышли и получили бабушкину пенсию за два месяца. Её давно уже получала – по доверенности – мама, но тут-то она никак не могла. А бабушка вполне способна была выйти из дома и потихоньку, с остановками, опираясь на внучку, доползти до почты. Благо близко: почта у них в соседнем доме… Главная трудность заключалась в том, чтобы уговорить бабушку это сделать. Ведь самое неприятное – не прогулка как таковая, а длительное ожидание в очереди. Никакими льготными особенностями бабушка не обладала: не инвалид, не блокадница, не ветеран; а что ей за восемьдесят, так это, как говорится, её личные проблемы.
Так или иначе, Ленка теперь имела полное право собой гордиться: она ухитрилась «раскрутить» бабулю на путешествие за деньгами. И они здорово прогулялись вчера по весеннему двору, славно поговорили… Лена предвкушала, как расскажет об этом; как поставит на тумбу большое ведро с капустой, как удивится и обрадуется мама… А ещё, конечно, сообщит о том, что ей удалось договориться с Софьей Абрамовной на четвёртое число. А это значит, что наверняка обойдётся без троек в зачётке и уж тем более – без академки, которую она уже готова была примерить на себя, а мама всё волновалась: как известно, оттуда возвращаются далеко не все.
Ленка негромко постучала и толкнула дверь в палату. Мама полусидела на кровати с книгой в руках, глаза её были усталыми, но ясными. Соседка слева спала, закутавшись в одеяло, отвернувшись к стене; соседка справа сидела, спустив с койки полные ноги в голубых шлёпанцах, жевала яблоко. Голова у неё, точно так же, как у мамы, была покрыта белым платком, туго завязанным на затылке.
- Бусик! – подняв взгляд на движение двери, обрадовалась мама.
- Тусик, привет! – заулыбалась Ленка; перевела взгляд на её соседку:
– Валентина Ивановна, здравствуйте!
- Здравствуй, Леночка!
- Ой, как ты быстро добралась! – мама отложила книжку, устало улыбнулась.
- Ага… Повезло с автобусом. Ну, как ты себя чувствуешь?
- Да ты знаешь, Ленобусик, ничего! Я даже сама удивляюсь. Только давай тише, - мама вдруг резко перешла на шёпот, - мы же Тане мешаем, она спит…
- Я не сплю, - тихонько донеслось от окна. – Не мешаете совсем.
Ленка оглядела палату: с момента её последнего визита здесь многое изменилось.
- Подселили к вам, да?
- Ой, да-а! – расстроено протянула мама. – Это ужас какой-то, просто невозможно! Бывают же такие люди…
- А что? – встревожилась Ленка.
- Да ну, как тебе описать… Ну что можно сказать о человеке, который сюда к нам входит и с порога заявляет: «Ну что, продлеваем агонию? Помирать-то никому не хочется!»
- Ни фига себе! – поразилась Ленка. – Мам, ну ты же понимаешь, это она своё личное отношение к собственной болезни и высказывает. А ты пропускай мимо ушей!
- Да она нас всех строит… Просто жизни никакой не стало… Поместили только вчера, а мы от неё уже стонем просто! Всё выпытывает, чуть ли не в сумки и тумбочки лезет! А ещё… Леночка, только не сердись – но, по-моему, она стащила мою вилку…
Ленка и не думала сердиться – напротив, она расхохоталась. Тут же закрыла рот рукой и выпустила оставшийся смех беззвучно, сквозь пальцы.
- Да, мам, вилка – это серьёзно!..
Спасибо Димке, он здорово поддержал её. И всегда отвечал на самые разные вопросы, даже очень глупые. Он же и рассказал, что после операции и наркоза, а также под действием химиотерапии у пациентов на время нарушается деятельность головного мозга. Предупредил: запасись терпением, первые недели после операции мама может стать раздражительной, плаксивой, агрессивной или подозрительной – это нормально.
Спасибо Димке… Вообще, спасибо всем, кто поддерживает сейчас их с мамой. Без добрых друзей было бы во много раз труднее пройти по этому канату над пропастью.
- Мам, ма-ам, ну зачем ей твоя вилка?! Ты в тумбе смотрела?
- В своей? Там нет…
- А в мешках? Может, ты случайно её в какой-то из пакетов бросила?
- Ленка, ну что я, совсем дура, что ли? – обиделась мама.
Дочь порылась в нижнем отделении тумбы, среди газет, банок и рулонов туалетной бумаги.
- Ну, вот она!
Распрямилась, торжественно подняла зубцами вверх беглую вилку из нержавейки и потрясла ею.
- Ой! – восхитилась мама.
- Тсс, - Ленка приложила палец к губам, - представляешь, её подбросили к тебе в банку с солёными огурцами!
- Ну, Ленка! – теперь рассмеялась и мама. Многих передних зубов у неё уже не хватало, и она старалась смеяться, не открывая рта; потому Ленка особенно любила моменты, когда ей удавалось насмешить маму так, чтоб та напрочь забыла о своих щербинах и по-человечески похохотала. Ленка не очень понимала, отчего мать так стесняется улыбаться. Как будто количество зубов изменяет внутренние качества человека! Она стояла, воздев к потолку обретённую вилку, и смотрела, как смеётся мама…
…Дима отложил вилку, отщипнул кусочек хлеба и задумчиво посмотрел в окно. Прямо по стеклу водили мягкими светло-зелёными пальчиками ветви клёна; в жёлтом корпусе напротив пациенты открыли почти все окна: наконец наступили тёплые дни. Какое обманчивое ощущение свободы всякий раз настигает его в обеденный перерыв! Как будто, поев, он покинет столовую, уйдёт и не вернётся… Улетит куда-нибудь на Канары, или наоборот, в глухую тайгу… А ведь если так прикинуть – в самом деле мог бы улететь! Не на Канары, конечно, ведь собьют при нарушении любой воздушной границы, но в тайгу – почему бы нет?..
А уже ведь совсем не странно думать о том, что его истинная сущность – Харрикейн, что он, Дмитрий Яковлев, на самом деле – Иеракс, и, оставаясь самим собой, не прибегая к помощи ни людей, ни техники, способен увидеть город с высоты птичьего полёта… Но вот привыкнуть к мысли, что дальнейшая жизнь всех, кто окружает его сейчас – обедающих, поваров, официантов, посудомоек, медперсонала, пациентов, Милочки, сидящей на корточках за соседним корпусом, голубей, клюющих зерно с её руки, и даже клёна за окном – напрямую зависит от того, насколько умело и отважно будут сражаться Воины Светлых искр, и в составе их команды – самолёт с бортовым номером 54, Пурпурная искра…
Дима взглянул на часы: без трёх минут два. Ну что ж, на Канары – как-нибудь в другой раз, а сейчас пора идти работать. Он вытер губы салфеткой, смял её и положил на пустую тарелку; обратил внимание, как забавно отражается в стакане с остатками компота шар светильника, висящего над входом: в тусклом желтоватом стекле становится выпуклым, оранжевым – и мигает, когда кто-нибудь, проходя мимо кассы, на мгновение закрывает его головой…
…Сашка опустил взгляд: рыжий маячок эвакуатора вертелся ненормально быстро, действовал на нервы, отражаясь в зеркале заднего вида. Дорога перекрыта: должно быть, вот-вот проедет крупный чиновник. А всё-таки лучше, чем пробка, но этот бешеный оранжевый глаз, мигающий в спину, в самом деле раздражает.
Наверное, раздражал бы меньше, если б накануне отец опять не взялся учить его уму-разуму. Спор между ними давний, можно даже сказать, извечный – с тех самых пор, как сын начал самостоятельно зарабатывать деньги, отец считает своей прямой обязанностью контролировать, на что они будут потрачены. Ещё месяц назад он орал из-за «Шага навстречу», обещал: мол, если хоть раз повторится что-то подобное, весь бизнес передам Лёхе. А если опять узнаю, что ты выбросил деньги на даунов, колясочников и ДЦП-шников, вообще оставлю с голой жопой, отберу всё, включая тачку и портки. Папа, но тебе же ещё тогда чётко сказали: да, повторится, да, занимался и буду заниматься! Представь себе, мои деньги, и я их трачу так, как считаю нужным!..
«Отдаёт деньги, б…дь, быдлу!! Деньги надо вкладывать, а не вышвыривать!!»
Папа, ну зачем же было так орать? Это же вредно для здоровья, в конце-то концов…
Если бы не память Зелёной искры, если бы не тёплые Лидины ладони, в которых он лежал когда-то белым комочком в рыжей «жилетке», - всё, абсолютно всё получилось бы иначе. Он никогда не прошёл бы последнего испытания. Невозможно. Физически, логически, психологически, как угодно – невозможно, чтобы в семье успешного человека родился сын с сердцем босяка. То есть родиться он, возможно, и сумеет, но вырасти – никогда. Занюханный инженер из квартирки в полуразрушенной хрущобе никогда в жизни не сумеет представить себе, насколько широка может быть пропасть между «продать» и «отдать». Как и то, насколько острее, сильнее и больнее богач ненавидит бедняка, чем наоборот. И каково это – жить в волнах лжи и ненависти, оказавшись сыном этой, глубоко чуждой, среды – ему тоже вряд ли когда-нибудь доведётся испытать…
Если бы отец узнал, что в младшем отпрыске горит Зелёная искра – проклял бы сына, хоть этот вариант расправы сейчас и не в моде. Впрочем… да плевал бы он, Сашка, на это, конечно. Он готов снести что угодно – лишь бы пройти испытание, лишь бы снова оказаться вместе с Лидой, вместе с её душой… Но только теперь уже – человеком.
Интересно, помнила ли она? Солнце прыгало по волнам залива; гладило пестрые зонтики, полотенца… Граммофон и пластинка: танго Оскара Строка, «Голубые глаза»… Пляж, жара несусветная, мухи и осы…
- Витя, зря мы всё-таки поехали сразу на пляж… Надо было сначала вещи занести и Марселя. Я боюсь, с ним удар случится.
- Да не случится с ним ничего. Ты же в тень его поставила. Там ветерок. Хоть подышит свежим воздухом.
Наклоняется её огромная голова в белой летней шляпке, и так хорошо видны сквозь прутья клетки её выпуклые глаза, золотистый пушок на загорелой верхней губе и веки – каждая ресничка…
- Марсель, ты жив там?
Он чихнул и высунулся ещё сильнее; она засмеялась:
- Чихнул! Значит, правда!
…Шелест ветра в гигантских тёмно-зелёных листьях ольхи, шуршание песка в траве, выбеленной зноем, шум прибоя…
Увы, уже шум машин. Полосатый, как зад чёрно-белой осы, жезл регулировщика. Совсем скоро тот сделает заветный взмах – и плотину перекрёстка прорвёт рокочущий и рычащий поток. Но ещё можно успеть поставить диск: те самые, в треске граммофонной пластинки, далёкие довоенные танго. Сашка скосил глаза, нажал большим пальцем кнопку на магнитоле – с мягким жужжанием выплыла чёрная пластина дисковода…
…Алиса вставила диск. Компьютер, как большая лягушка, медленно втянул язык – и загудел, будто в самом деле пробовал на вкус, что положили. Да, неделю назад она работала здесь с флэшкой – значит, надо будет переписать пути…
Привычный серый квадрат с бегущей строчкой из синих квадратиков поменьше: десять, двадцать процентов, пятьдесят восемь, девяносто семь… Она машинально кинула взгляд в правый нижний угол экрана: 13:57. Отлично: похоже, успеет даже пообедать. Вынула из пакета папку с документами, отдала бухгалтеру соединенные скрепкой листы:
- Сегодня ещё акты и счёт-фактура…
- Хорошо, сейчас подпишем…
Моложавая, с модной стрижкой, женщина потянулась через стол, приподняла по очереди несколько бумажек:
- Сейчас, только найду печать… А, вот она… Алиса, скажите, а можно будет всё перенести на другой компьютер? Просто нам обещали поменять, и вот ждём…
- Конечно, можно! Нужно будет только…
На столе, около правого локтя Алисы, запищал телефон, бухгалтер поспешно извинилась, попросила:
- Ой, будьте так добры, передайте мне трубочку!
Она кивнула, сняла серую трубку с зарядного устройства и протянула её через стол…
…Он прижал трубку к уху, коротко, резко произнёс:
- Варанов слушает.
Разговор был недолгим; едва трубка легла на рычаги, сидевший перед телефоном Колесников – высокий, худой, с крупными губами, приподнял брови, поинтересовался:
- Боровиков к себе вызывает?
- Да.
- По какому поводу?
- Пока не знаю.
- Ему шофёр для Кабанчика нужен, это ты в курсе, наверное…
- В курсе.
- Ну так вот, если не в приказном, то не берись. Он специально среди холостых ищет. Улавливаешь? Чтоб государство не разорилось, опекая вдову и сирот…
Роман вышел в коридор, прикрыл за собой дверь. Колесников скорее всего прав; только хрена лысого не в приказном. Ладно. Такая профессия.
Он спустился на второй этаж, зашагал к кабинету. Ковровая дорожка глушила шаги, свет мягко ложился на стены. Двери – высокие, с отделкой под дуб; привинченные металлические таблички. Дойдя до кабинета под номером двадцать семь, он остановился, выдохнул, на мгновение прикрыл глаза. Постучал и, не дожидаясь ответа, решительно дёрнул дверь на себя:
- Товарищ полковник, разрешите…
- А! Входите, Варанов, входите. Рад вас видеть. Садитесь.
Боровиков сидел в кресле с высокой спинкой, под портретом президента, седой и радушный, с маленькими очками на толстом бесформенном носу. Роман сел, на секунду задержал взгляд на полотнище государственного флага у стены: крупные волны ткани, короткое древко с бутафорской пикой на конце, вставленное под углом в выпуклую основу. В другую сторону устало проливался складками флаг Санкт-Петербурга, в центре, возвышаясь над пиками, раскинув тяжёлые крылья, висел двуглавый орёл.
- Ну что ж, товарищ капитан, позвольте прежде всего поздравить вас с успешным завершением операции. Мне нравится, как вы работаете, право же.
- Спасибо.
- Вы уже написали заявление на отпуск – там, на объекте?
- Уже вышел.
- Ага. Значит, отзваниваетесь им на последней неделе, говорите, что нашли более выгодное место. Это ясно?
- Да.
- Отлично. Теперь вот что… - полковник снял очки, заморгал близко посаженными глазками, вытер платком лицо и шею. – Извините, очень жарко…
Варанов извинил; молча ждал продолжения. Боровиков надел очки, поправил кончиком указательного пальца, открыл рот, собираясь что-то сказать – и вдруг застыл, обратившись в серую каменную статую. Лопнуло стекло, с грохотом упал портрет президента – и на поблёкшей стене сперва неясно проступил, а потом вспыхнул ярким синим цветом контур меча.
Роман вскочил; пинком ноги отшвырнул стул:
- Форма зверя!..
…Бой начался.
Продолжение следует...
Глава 34
Последний совет
читать дальше
- Слава, слушай, - вдруг довольно громко сказал Дима, - мы тут с Ленкой заспорили… Она говорит, надо подавать милостыню, если видишь, что человеку действительно худо, а я считаю, деньги можно давать только тем, кого знаешь лично и уверен, что они не притворяются. Ведь все те, кто стоит около метро и в метро – они же зарабатывают! Как проститутки. Платят ментам за аренду места – и вперёд! Настоящего нищего в переходе не встретишь.
- Нет, а я вот не согласна… - покачав головой, негромко возразила Лена.
- Даже если это и нищий – думаешь, он хлеб купит на те деньги, что ты ему дашь? – не сдавался Дима. - Напьётся и даст в бубен собутыльнику. А то и порешит кого-нибудь по доброте душевной. Ты же подкармливаешь паразитов общества! Все эти обездоленные старушки знаешь на что тратят выручку? Одевают и кормят дееспособных внуков, которые не желают работать! И в итоге ты добровольно отдаёшь свои кровно заработанные деньги тунеядцу!
- Дим, ну никогда ничего не бывает стопроцентно… - выслушав, сказала Лена. – Ты можешь только предполагать. А я вот думаю, есть и те, кому помощь действительно нужна. Ну скажи, Слава! Я же видела…
Он жестом остановил её:
- Погоди… Коль уж разговор зашёл в это русло, давайте все выскажемся, и тогда общими усилиями найдём консенсус.
Первым откликнулся Роман – помотал головой, пожал плечами:
- Мне сказать нечего. Я не подаю. Я считаю, что даже чаевые оставлять – слишком жирно. Человек всё равно получает зарплату. За то, что он улыбнулся и соизволил подойти к моему столику, я ему доплачивать не собираюсь. А попрошайки – те вообще ничем не заняты. С какого перепугу я буду им потакать? Пусть идут работать!
- Но ведь человек действительно может и оступиться, и дойти до полного отчаяния, - вмешалась Алиса. – Ситуации в жизни бывают самые разные! Знаешь, я студенткой подрабатывала, раздавала листовки у метро… И вот, каждый день около шести вечера мимо проходил слепой старик. Мы с напарницей переводили его через дорогу… Такой… лысый, худой, с жёлтой кожей, и оба глаза – искусственные, неподвижные… Увидишь раз – уже не забудешь. Представь, он приезжает через весь город сюда, к нам, на Чёрную речку, и стоит, по-видимому, несколько часов… И, знаешь, я бы не стала обвинять его в безделии и тунеядстве!
- Хм, а когда я был студентом, - подключился Володька, - на переходе то ли с Невского на Гостинку, то ли с Гостинки на Невский иногда возникала молодая такая девушка, довольно убого одетая, с плакатиком: «Помогите, умерла мама». У меня сердце переворачивалось просто… Так её было жаль! Я пытался представить, каково ей… И немножко подавал – ну, сколько мог… А полгода назад я на неё наткнулся – там же! Она – только взрослая, толстая, а картонка в руках – та же самая! Как мне стало противно – не передать просто! Так издеваться над самыми святыми чувствами!
- Я бы на твоём месте ей в глаз засветил, чтоб неповадно было, - сквозь сжатые зубы произнёс Роман.
- Ну, я не стал, конечно… Зато теперь подаю редко. И в основном музыкантам – эти хоть честно работают…
Сашка перевёл глаза, в отблесках знака совсем зелёные, с Романа на Володьку, потом взглянул на Диму:
- Я судить не берусь… Но, по-моему, люди часто прикрывают умными словами полное нежелание чем-либо помочь другому. Если исходить из того, сколько раз, например, лично я слышал фразу «помогать надо не попрошайкам, а тем, кому реально нужна помощь», то наши центры волонтёров должны быть просто битком набиты! А между тем ажиотажа не наблюдается! Однако в том же Питере, извините, до херища одиноких пожилых людей, инвалидов, беспризорников, бомжей, и им реально нужна реальная помощь! Спрашивается, где? Если ты такой жмот, что не в состоянии кинуть рубль нищему, хотя бы не прикрывайся фразами о том, что лучше-де помогать законопослушным чистеньким гражданам! Это огромная и очень вонючая ложь. Лучше честно скажи, что за свой рубль удавиться готов. Димка, извини, это совсем не к тебе относится. Это я так, выпустил внутрисемейный пар.
- А я уж подумал…
- Да ну что ты…
Дима хмыкнул, но серые глаза его остались задумчивыми, прохладными.
- А я ещё заметила, - добавила Лена, - такую штуку… Просто у меня с деньгами похуже, мне проще углядеть. Вот ты отдашь рубль – а через какое-то время неожиданно обнаружишь где-нибудь за подкладкой десятку. Отдашь десятку – получишь сотню. Причём вплоть до фантастики, честное слово!
- Ты элементарно забываешь, куда кладёшь, - возразил Дима.
Ленка победно улыбнулась:
- Сто рублей в почтовый ящик? Нет, ну, я могла, конечно…
- Всё равно всему есть логическое объяснение. Кто-то просто перепутал ячейку.
- А я что, спорю? – ухмыльнулась Лена. – Но факт: мне тогда очень нужны были деньги, и я их получила, просто открыв почтовый ящик!
- Блин, я тоже так хочу! – с выражением произнёс Володька. – Лен, научи заклинанию, а?
Ленка махнула на него рукой, сделала страшные глаза:
- Ща как дыхну!
Это прозвучало тоненько, робко, почти вопросом – так, что присутствующие не смогли удержаться от смеха.
- Слава, хорошо, а ты что думаешь? – срезав последние звуки смеха, поинтересовался Сашка.
- Любопытное у нас собрание сегодня получается, - задумчиво произнёс Святослав. – Это первое, что думаю. А по существу… Я так скажу: подавая нищему милостыню, мы в конечном итоге подаём Самому Господу. Поскольку материальны не только вещи, но также слова, поступки и мысли. Поэтому со стороны, может, и наивно смотрится, когда бабушка с мизерной пенсии подаёт нетрезвому детине с поджатой ногой, выряженному в камуфляж. Но она-то искренне уверена в том, что ему нужна помощь! И что она – в меру своих сил – может её оказать. Эта её мысль, этот её поступок и пойдут ей, как бы сказать, «в зачёт». А вот уже на что этот человек употребит полученную милостыню – будет только на его совести.
- А если к тебе на улице подойдёт бомж и попросит добавить на опохмел, ты подашь? – спросил Дима.
Слава подумал пару секунд, взглянул чуть выше его головы:
- Нет. Но мотивирую отказ. Не надо подавать, если точно знаешь, что просящий использует эти деньги в греховных целях.
- Но человеку же реально плохо! И ему реально нужна конкретная помощь! – не унимался Дима.
- Знаешь… - Слава задумался, подбирая наиболее чёткие слова, и его опередила Лена:
- Не верь, Димка, я сама видела, что да!
- Это когда это? – удивился Святослав.
- Ну… - Лена взглянула в его лицо преданным, обожающим взглядом; смутилась и чуть пригасила сияние глаз. - Тогда, возле Университета…
- А-а! – обрадовался Слава. – Вот это как раз совсем не на опохмел. Это Никита Иваныч… Вполне безобидный бомж, я давно его знаю. Мы с ним разговорились однажды… Ты же сама помнишь – он ничего не просил. Когда встречаю его, стараюсь подать.
- А в целом… - тихо, практически в сторону, подытожил Дима, – получается дача взятки Богу?
Святослав хмыкнул:
- Я давно уже заметил, что человек, создавая в голове образ Бога, создаёт его по своему образу и подобию. Мотивировки и причинно-следственные связи – во всяком случае… Дима, ну какая же взятка?
- Ладно, - вдруг резко прервал Роман. – Может, хватит философии? У нас конкретный противник и конкретные задачи, а мы говорим о всякой фигне.
- Ром, вопросы этики и веры – далеко не фигня… В нашем общем деле мелочей нет. Я, кстати, собирался сегодня сказать, что наши враги боятся даже таких вещей, как радость, красота и гармония. Создавая что-то хорошее, умножая добро и любовь, каждый наносит удар по силам зла. И подавая милостыню, вы тоже наносите удар по нашему врагу.
- Но ведь добро, красота и так далее – понятия весьма относительные! – с сомнением произнёс Дима.
- Отнюдь! У красоты и добра всегда есть побочный эффект: они рождают в душе человека радость. Если её нет – значит, нам пытаются всучить суррогат. Но давайте, в самом деле, вернёмся к главному. Роман прав, мы уклонились… - он вздохнул, собираясь с мыслями, и продолжил ровным, мягким тоном, как будто читал лекцию о далёком и отвлечённом, но безусловно нужном предмете.
- Вот говорят: всему своё время. Пришёл час, когда я должен поделиться с вами тем, чем поделилась со мной Золотая искра: воспоминаниями о предыдущей битве. Я уже сказал: финальный бой начнётся внезапно, мы должны быть готовы к нему каждую секунду. Нас выдернет с корнем из привычной реальности, и многое будет зависеть от того, насколько мы будем готовы сражаться непосредственно в тот момент. А для этого следует чётко представлять, что будут делать наши враги. Они попытаются преобразовать силу своих Чёрных искр в Чёрную Пустоту. Это – прямой тоннель в преисподнюю. Это концентрированная смерть, сжатая до предела, которую выпустят на волю. Смерть всего живого: людей, животных, птиц, деревьев, цветов и амёб. Смерть всего неживого: скал, водоёмов, облаков, молекул, атомов и их ядер… Смерть всего, что есть на планете Земля. Зачем Чёрным гибель всей планеты? Это стартовый взнос в мир Сатаны. Земля никуда не денется со своей орбиты – рассыпавшись в пыль, соберётся обратно. Но это будет уже не наша с вами Земля. Она, как гигантская искра, изменит сущность своего тела. И всё то, что ещё должно сбыться, уже не сбудется. Знаете, что я думаю? Это, конечно, мои личные домыслы, но… порой мне кажется, что у Земли тоже есть искра. Чистая, огромная, добрая... И впоследствии Тот, Кто создал наш мир, разбудит её – и Земля станет иной… И нельзя позволить врагу создать анти-мир, лишив миллиарды душ и мириады живых существ даже надежды на спасение.
- Но ведь эти Чёрные – самые обычные люди! – неожиданно громко, отчаянно вскрикнул Володька. – Я не понимаю! Откуда, откуда в них столько силы?..
- Сколько бы ни было, мы сильнее, - заверил Святослав. – И об этом всегда следует помнить. Да… А ты как думал? Любое, даже самое маленькое, бытовое, привычное зло умножает само себя, вырастает до ненормальных размеров. А в финальной битве против нас встанут и полчища клонов, и Серые сущности. Сперва мы будем сражаться с ними все вместе, а потом окажемся отрезаны друг от друга. У каждого будет свой поединок. Но вы должны знать, что остальные воины не погибли, они рядом, они тоже бьются с противником один на один.
- А потом? – нетерпеливо спросила Алиса.
- Мы должны будем погасить все восемь Чёрных искр. Пока будет оставаться в живых хотя бы одна, она сумеет открыть Пустоту. Да, и будьте осторожны: уничтожив искру, вы на сорок секунд потеряете всякую способность двигаться. Если рядом будет другой враг, он убьёт вас. Но Чёрных нужно перебить – если канал Пустоты попытается открыть одна, может, две искры, у нас ещё будет шанс спасти Землю, остановив разрушение. Но если в битве уцелеют три или больше – спасение станет невозможным.
- Сражаться в одиночку… - поникла Ленка, - это слишком трудно…
- Важно правильно настроить себя на эту битву. Победить свой собственный страх; а это проще, чем тебе кажется. А если станет совсем худо, просить помощи!
- Слав, - слабо улыбнувшись, спросил Дима, - прости… А к кому, например, обращаться мне? Я же не верю в Бога, если ты помнишь…
- К своему сердцу. Оно подскажет, что делать, и даст тебе сил. А ещё важно помнить, что ты спасаешь в этом поединке не себя, не свою жизнь – ты спасаешь всех, кого любишь, весь земной шар, миллиарды настоящих и будущих жизней. Но по-хорошему – конечно, неплохо будет молиться про себя. Ведь у тебя есть могущественный Покровитель. Зачем же пренебрегать его помощью?
- Понятно. Но я вот, кстати, давно думаю… Извини, спросить больше не у кого… Скажи, ну неужели вам, верующим, никогда не хотелось стать свободными? Ведь это унизительно: добровольно становиться рабом! Подневольной скотиной…
- А! Отличный вопрос, молодой человек. В том-то и дело, что мы абсолютно свободны. Свободы выбора, которая дана людям изначально, нас никто не лишал. Старославянское слово «раб» вовсе не имело оскорбительного значения. Раб – это тот, кто работает, трудится. Работник! Нравится – добровольно пришёл и добросовестно вкалываешь, не нравится – взял расчёт и до свидания. То есть раб Божий – тот, кто по собственному желанию трудится для Бога, а не тот, кто добровольно сделался бесправным скотом.
- Хм!.. – взгляд Димы стал живым, заинтересованным. – Надо же! Я не знал…
- Зато теперь сможешь где-нибудь блеснуть невзначай, - сделав игривый жест рукой, улыбнулась Алиса.
- Давайте тогда уже все поблестим, - подхватила Ленка. – Будем нести просвещение в массы.
- Ленка, после битвы – честное пионерское! – согласился Сашка, - но пока будет не до этого.
- Да я и не спорю… Тоже думаю, что да…
Ленка вздохнула, с надеждой посмотрела в глаза Святославу. Тот промолчал – только кивнул решительно и скупо.
Спускаясь по лестнице из квартиры Славы, Алиса думала о том, как же летит время: вот уже десятый час, а вовсю светит солнце, и на бледно-голубых стенах нижних этажей качаются причудливые пятна – тени листвы. И ещё – о том, что Вольга всеми силами старался поднять боевой дух друзей, но именно сегодня ему это удалось хуже всего.
Выйдя из парадной, Алиса вздрогнула от громкого автомобильного гудка; поискала глазами – так и есть. Под цветущей рябиной – тёмно-синий «Пассат» с приоткрытой дверцей водителя.
- Тебя подвезти?
Она задумчиво подошла ближе.
- Ну, подвези…
- Садись, - Роман кивнул в сторону противоположной дверцы, - там открыто.
Алиса обогнула машину, забралась внутрь, пристегнулась.
- Кажется, после этого собрания я стала только больше бояться.
- Ну, вот ещё глупости…
Раптор развернулся, вырулил на улицу, продолжил разговор:
- Не переживай. Знаешь, я заметил: ты всегда сначала психанёшь и расплачешься, а потом возьмёшь себя в руки и всё сделаешь, как надо. Это мне тоже нравится. Уж не знаю, почему.
Алиса печально усмехнулась:
- А я предпочла бы без первой части.
- Ты перфекционист.
- Ага.
Разговор не клеился; до Алисиного дома они доехали практически молча. Раптор заехал во двор и подвёз Алису прямо к парадной.
- Ром, спасибо… - она повернулась к нему, помедлила; покачала головой:
- Не могу… Нет, ну правда… Боюсь так, как в школе экзаменов боялась!.. Ну… Ну скажи мне что-нибудь хорошее, что ли! Чтоб я перестала бояться, и желательно немедленно…
Он усмехнулся углом рта:
- Маленький, ты сама всё прекрасно знаешь. Повторять я не буду.
Она опустила глаза и вспыхнула: совсем не это имела в виду! И как трудно сейчас не выдать себя ни словом, ни жестом, ни неосторожно продлённым взглядом!
- Спасибо… Ну… До встречи.
- До встречи.
Она торопливо высадилась, цепляясь каблуками за коврик и днище кузова, захлопнула дверцу, поспешила к парадной, на ходу доставая ключи.
- Аксель!
Обернулась; сердце забилось быстро и тревожно, не зная, чего ожидать. Раптор опустил стекло, показал маленький полиэтиленовый пакетик – шуршащий, белый, с тёмной косточкой, притаившейся внутри:
- Ты забыла.
Она вернулась, встала на безопасном расстоянии: если он вздумает привлечь её к себе, обнять, или снова поцелует – она не выдержит. Она не удержит в себе всего, что нельзя выпускать, чего ни в коем случае нельзя говорить Раптору, пока не будет кончен решающий бой…
Белый пакет в его руке висел, чуть покачиваясь, как соблазнительная приманка. Она слегка помотала головой:
- Это не моё…
- Твоё, твоё, - заверил Раптор. – Другие женщины у меня ничего не забывают. Бери, пока дают!
Алиса улыбнулась и, вытянув руку, забрала пакет. Роман поднял пустую ладонь в жесте прощания, тронулся с места и уехал. А она всё стояла спиной к двери…
…В пакете оказалась картонная коробочка, и в ней – крохотная золотая ящерица с изумрудными глазами, с крепко зажатой во рту золотой цепочкой. Ещё два трогательных ящерёнка – серьги, и третий, с изумрудом на спинке – кольцо.
К горлу неожиданно и нелепо подкатили слёзы. Алиса развернулась и бегом кинулась к подъезду, поспешно вставила ключ, рванула дверь на себя – и расплакалась, ткнувшись виском в ледяные дверцы почтовых ящиков, то и дело поднося к губам картонную коробочку с подарком.
Глава 35
Без трёх минут два
читать дальше
- Святослав Олегович, ну, вы же болели!
- И вообще, сегодня праздник…
- Тихо. Во-первых, то, что сегодня день города – и, кстати, день библиотекаря – не отменяет вашего зачёта. Во-вторых, то, что я болел, никак не должно было сказаться на посещении вами курса лекций.
- Ну да-а?! Нам Приятнова читала, представляете?
- Представляю.
- Ну, Святослав Оле-го-вич!
Он машинально взглянул на часы: почти два. Как всегда, под конец в аудитории остались те, кто ничего не выучил… А может, правы коллеги, и хватит уже каждый зачёт превращать в госэкзамен? Но, простите, а как иначе? Ведь ребята – не школьники давно, и не из-под палки, наверное, шли получать высшее образование. Ну, так извольте получать! Образование, а не отметку в зачётке…
Через парту – барьер, отделяющий студента от преподавателя – сидела девушка с длинными чёрными волосами, в чёрной блузе, с крупным серебряным украшением в виде летучей мыши. Она не знала решительно ничего о правлении Иоанна Грозного сверх школьной программы, а по второму вопросу билета – роль церкви в общественной жизни государства во второй половине XV века – вообще не смогла сказать ни слова. Хотя обыкновенно студенты, наслышанные о религиозности преподавателя, старались тщательно выучить в первую очередь вопросы, касающиеся церкви. Но увы: девушка, сидящая напротив, лишь бездумно моргала глазами, обведёнными чёрной линией, толстой и липкой на взгляд. Студентки, безошибочно уловив, что Богатырёв всерьёз намеревается оставить однокурсницу без допуска к экзаменам, старались отвести заслуженную кару от её крашеной головы.
Вольга вздохнул. Только сейчас, под конец зачёта, он почувствовал, как же вымотался с непривычки за эти два дня – первые после выхода с больничного.
- Девочки, пожалуйста, тише. Алла, понимаете, я просто не имею права ставить вам зачёт. Вы ответили только на половину первого вопроса, да и то – по школьной программе. Неужели вам самой не будет стыдно получить сейчас зачёт?
Студентка улыбнулась тёмными губами, мелко помотала головой.
- Знания – то немногое в нашей жизни, Алла, что можно приобрести только честным путём, и никак иначе. Причём для этого приходится трудиться, вот в чём сложность. Второго июня – это понедельник – в десять утра я вас жду. Будет переэкзаменовка. Возьмите конспекты у подруг, полистайте учебник – у вас почти неделя впереди. А пока, к сожалению, незачёт.
Он снова вздохнул, взял из тощей стопки открытых зачёток верхнюю (Ефремова Алла Валентиновна), стал листать. Девушка следила тяжёлым взглядом, полным едкой обиды. Святослав нашёл нужную страницу, прижал указательным пальцем и потянулся к шариковой ручке, лежащей на краю парты…
…Когда долго не приходила нужная строка, Володька, поддаваясь давней детской привычке, начинал осторожно покусывать колпачок ручки. Колпачок был старый, синий снизу и выцветший до белого сверху: он вообще был один, Володька переодевал его с одной ручки на другую. Так комфортнее было творить. Он не использовал колпачок по назначению, а лишь для того, чтобы ничто не отвлекало от написания стихов, чтобы главный инструмент поэта выглядел привычным и родным.
Володька никогда не сочинял стихов, сидя за компьютером: шум процессора и мерцание монитора не давали ему как следует сосредоточиться. Да и сам интимный процесс рождения стиха вдруг оказывался вынесен на бескрайнюю несминаемую простыню «ворда», и жалкие чёрные закорючки, натоптавшие в верхнем левом углу, хотелось немедленно выгнать вон и не пытаться сложить из них – убогих, косноязыких – даже неуклюжие вирши. Курсор в конце строки то и дело прикидывался стрелкой, бегущей по циферблату сдвоенных шахматных часов: ну, давай же! Пиши! Сколько можно думать, в самом деле?
И только бумага молча, терпеливо ждала, не торопя, не понукая; позволяла перечёркивать, мять, даже рвать свои листы. Никогда не обижалась, терпела и слушала…
Но сегодня нужная строчка никак не находилась. Володька начал злиться: сколько времени потрачено впустую! По-хорошему – бросить бы сейчас ручку, перевернуть листок и пойти пообедать, тем более что мама уже позвала один раз… Но вот же – нет покоя поэту, пока не найдётся недостающий кусочек, упавшая бисеринка, единственно подходящая для плетения задуманной картины!
- Володенька, иди кушать! Остынет же!
- Сейчас, мам, сейчас!
В конце концов, кто сказал, что после обеда станет значительно труднее гоняться по лабиринтам сознания за этой неуловимой строчкой? Володя перевернул черновик, положил ручку и со вздохом поднялся. Задвинул стул, посмотрел в ярко-синее небо с завитушками облачков, похожее на палехскую роспись, и сделал шаг к дверям…
…Лена потянула на себя тяжёлую входную дверь: сегодня она открывалась как будто туже, чем обычно. Наверное, не стоило, всё-таки, надевать эти босоножки на платформе… Но уж очень хотелось: такой удачный день, и такой тёплый!
Ленка миновала вестибюль, зашла в лифт, прижимая к себе пакет с пластиковым ведёрком: мама просила привезти ей квашеной капусты, и непременно с брусникой. Вчера Ленка с бабушкой совершили подвиг: вышли и получили бабушкину пенсию за два месяца. Её давно уже получала – по доверенности – мама, но тут-то она никак не могла. А бабушка вполне способна была выйти из дома и потихоньку, с остановками, опираясь на внучку, доползти до почты. Благо близко: почта у них в соседнем доме… Главная трудность заключалась в том, чтобы уговорить бабушку это сделать. Ведь самое неприятное – не прогулка как таковая, а длительное ожидание в очереди. Никакими льготными особенностями бабушка не обладала: не инвалид, не блокадница, не ветеран; а что ей за восемьдесят, так это, как говорится, её личные проблемы.
Так или иначе, Ленка теперь имела полное право собой гордиться: она ухитрилась «раскрутить» бабулю на путешествие за деньгами. И они здорово прогулялись вчера по весеннему двору, славно поговорили… Лена предвкушала, как расскажет об этом; как поставит на тумбу большое ведро с капустой, как удивится и обрадуется мама… А ещё, конечно, сообщит о том, что ей удалось договориться с Софьей Абрамовной на четвёртое число. А это значит, что наверняка обойдётся без троек в зачётке и уж тем более – без академки, которую она уже готова была примерить на себя, а мама всё волновалась: как известно, оттуда возвращаются далеко не все.
Ленка негромко постучала и толкнула дверь в палату. Мама полусидела на кровати с книгой в руках, глаза её были усталыми, но ясными. Соседка слева спала, закутавшись в одеяло, отвернувшись к стене; соседка справа сидела, спустив с койки полные ноги в голубых шлёпанцах, жевала яблоко. Голова у неё, точно так же, как у мамы, была покрыта белым платком, туго завязанным на затылке.
- Бусик! – подняв взгляд на движение двери, обрадовалась мама.
- Тусик, привет! – заулыбалась Ленка; перевела взгляд на её соседку:
– Валентина Ивановна, здравствуйте!
- Здравствуй, Леночка!
- Ой, как ты быстро добралась! – мама отложила книжку, устало улыбнулась.
- Ага… Повезло с автобусом. Ну, как ты себя чувствуешь?
- Да ты знаешь, Ленобусик, ничего! Я даже сама удивляюсь. Только давай тише, - мама вдруг резко перешла на шёпот, - мы же Тане мешаем, она спит…
- Я не сплю, - тихонько донеслось от окна. – Не мешаете совсем.
Ленка оглядела палату: с момента её последнего визита здесь многое изменилось.
- Подселили к вам, да?
- Ой, да-а! – расстроено протянула мама. – Это ужас какой-то, просто невозможно! Бывают же такие люди…
- А что? – встревожилась Ленка.
- Да ну, как тебе описать… Ну что можно сказать о человеке, который сюда к нам входит и с порога заявляет: «Ну что, продлеваем агонию? Помирать-то никому не хочется!»
- Ни фига себе! – поразилась Ленка. – Мам, ну ты же понимаешь, это она своё личное отношение к собственной болезни и высказывает. А ты пропускай мимо ушей!
- Да она нас всех строит… Просто жизни никакой не стало… Поместили только вчера, а мы от неё уже стонем просто! Всё выпытывает, чуть ли не в сумки и тумбочки лезет! А ещё… Леночка, только не сердись – но, по-моему, она стащила мою вилку…
Ленка и не думала сердиться – напротив, она расхохоталась. Тут же закрыла рот рукой и выпустила оставшийся смех беззвучно, сквозь пальцы.
- Да, мам, вилка – это серьёзно!..
Спасибо Димке, он здорово поддержал её. И всегда отвечал на самые разные вопросы, даже очень глупые. Он же и рассказал, что после операции и наркоза, а также под действием химиотерапии у пациентов на время нарушается деятельность головного мозга. Предупредил: запасись терпением, первые недели после операции мама может стать раздражительной, плаксивой, агрессивной или подозрительной – это нормально.
Спасибо Димке… Вообще, спасибо всем, кто поддерживает сейчас их с мамой. Без добрых друзей было бы во много раз труднее пройти по этому канату над пропастью.
- Мам, ма-ам, ну зачем ей твоя вилка?! Ты в тумбе смотрела?
- В своей? Там нет…
- А в мешках? Может, ты случайно её в какой-то из пакетов бросила?
- Ленка, ну что я, совсем дура, что ли? – обиделась мама.
Дочь порылась в нижнем отделении тумбы, среди газет, банок и рулонов туалетной бумаги.
- Ну, вот она!
Распрямилась, торжественно подняла зубцами вверх беглую вилку из нержавейки и потрясла ею.
- Ой! – восхитилась мама.
- Тсс, - Ленка приложила палец к губам, - представляешь, её подбросили к тебе в банку с солёными огурцами!
- Ну, Ленка! – теперь рассмеялась и мама. Многих передних зубов у неё уже не хватало, и она старалась смеяться, не открывая рта; потому Ленка особенно любила моменты, когда ей удавалось насмешить маму так, чтоб та напрочь забыла о своих щербинах и по-человечески похохотала. Ленка не очень понимала, отчего мать так стесняется улыбаться. Как будто количество зубов изменяет внутренние качества человека! Она стояла, воздев к потолку обретённую вилку, и смотрела, как смеётся мама…
…Дима отложил вилку, отщипнул кусочек хлеба и задумчиво посмотрел в окно. Прямо по стеклу водили мягкими светло-зелёными пальчиками ветви клёна; в жёлтом корпусе напротив пациенты открыли почти все окна: наконец наступили тёплые дни. Какое обманчивое ощущение свободы всякий раз настигает его в обеденный перерыв! Как будто, поев, он покинет столовую, уйдёт и не вернётся… Улетит куда-нибудь на Канары, или наоборот, в глухую тайгу… А ведь если так прикинуть – в самом деле мог бы улететь! Не на Канары, конечно, ведь собьют при нарушении любой воздушной границы, но в тайгу – почему бы нет?..
А уже ведь совсем не странно думать о том, что его истинная сущность – Харрикейн, что он, Дмитрий Яковлев, на самом деле – Иеракс, и, оставаясь самим собой, не прибегая к помощи ни людей, ни техники, способен увидеть город с высоты птичьего полёта… Но вот привыкнуть к мысли, что дальнейшая жизнь всех, кто окружает его сейчас – обедающих, поваров, официантов, посудомоек, медперсонала, пациентов, Милочки, сидящей на корточках за соседним корпусом, голубей, клюющих зерно с её руки, и даже клёна за окном – напрямую зависит от того, насколько умело и отважно будут сражаться Воины Светлых искр, и в составе их команды – самолёт с бортовым номером 54, Пурпурная искра…
Дима взглянул на часы: без трёх минут два. Ну что ж, на Канары – как-нибудь в другой раз, а сейчас пора идти работать. Он вытер губы салфеткой, смял её и положил на пустую тарелку; обратил внимание, как забавно отражается в стакане с остатками компота шар светильника, висящего над входом: в тусклом желтоватом стекле становится выпуклым, оранжевым – и мигает, когда кто-нибудь, проходя мимо кассы, на мгновение закрывает его головой…
…Сашка опустил взгляд: рыжий маячок эвакуатора вертелся ненормально быстро, действовал на нервы, отражаясь в зеркале заднего вида. Дорога перекрыта: должно быть, вот-вот проедет крупный чиновник. А всё-таки лучше, чем пробка, но этот бешеный оранжевый глаз, мигающий в спину, в самом деле раздражает.
Наверное, раздражал бы меньше, если б накануне отец опять не взялся учить его уму-разуму. Спор между ними давний, можно даже сказать, извечный – с тех самых пор, как сын начал самостоятельно зарабатывать деньги, отец считает своей прямой обязанностью контролировать, на что они будут потрачены. Ещё месяц назад он орал из-за «Шага навстречу», обещал: мол, если хоть раз повторится что-то подобное, весь бизнес передам Лёхе. А если опять узнаю, что ты выбросил деньги на даунов, колясочников и ДЦП-шников, вообще оставлю с голой жопой, отберу всё, включая тачку и портки. Папа, но тебе же ещё тогда чётко сказали: да, повторится, да, занимался и буду заниматься! Представь себе, мои деньги, и я их трачу так, как считаю нужным!..
«Отдаёт деньги, б…дь, быдлу!! Деньги надо вкладывать, а не вышвыривать!!»
Папа, ну зачем же было так орать? Это же вредно для здоровья, в конце-то концов…
Если бы не память Зелёной искры, если бы не тёплые Лидины ладони, в которых он лежал когда-то белым комочком в рыжей «жилетке», - всё, абсолютно всё получилось бы иначе. Он никогда не прошёл бы последнего испытания. Невозможно. Физически, логически, психологически, как угодно – невозможно, чтобы в семье успешного человека родился сын с сердцем босяка. То есть родиться он, возможно, и сумеет, но вырасти – никогда. Занюханный инженер из квартирки в полуразрушенной хрущобе никогда в жизни не сумеет представить себе, насколько широка может быть пропасть между «продать» и «отдать». Как и то, насколько острее, сильнее и больнее богач ненавидит бедняка, чем наоборот. И каково это – жить в волнах лжи и ненависти, оказавшись сыном этой, глубоко чуждой, среды – ему тоже вряд ли когда-нибудь доведётся испытать…
Если бы отец узнал, что в младшем отпрыске горит Зелёная искра – проклял бы сына, хоть этот вариант расправы сейчас и не в моде. Впрочем… да плевал бы он, Сашка, на это, конечно. Он готов снести что угодно – лишь бы пройти испытание, лишь бы снова оказаться вместе с Лидой, вместе с её душой… Но только теперь уже – человеком.
Интересно, помнила ли она? Солнце прыгало по волнам залива; гладило пестрые зонтики, полотенца… Граммофон и пластинка: танго Оскара Строка, «Голубые глаза»… Пляж, жара несусветная, мухи и осы…
- Витя, зря мы всё-таки поехали сразу на пляж… Надо было сначала вещи занести и Марселя. Я боюсь, с ним удар случится.
- Да не случится с ним ничего. Ты же в тень его поставила. Там ветерок. Хоть подышит свежим воздухом.
Наклоняется её огромная голова в белой летней шляпке, и так хорошо видны сквозь прутья клетки её выпуклые глаза, золотистый пушок на загорелой верхней губе и веки – каждая ресничка…
- Марсель, ты жив там?
Он чихнул и высунулся ещё сильнее; она засмеялась:
- Чихнул! Значит, правда!
…Шелест ветра в гигантских тёмно-зелёных листьях ольхи, шуршание песка в траве, выбеленной зноем, шум прибоя…
Увы, уже шум машин. Полосатый, как зад чёрно-белой осы, жезл регулировщика. Совсем скоро тот сделает заветный взмах – и плотину перекрёстка прорвёт рокочущий и рычащий поток. Но ещё можно успеть поставить диск: те самые, в треске граммофонной пластинки, далёкие довоенные танго. Сашка скосил глаза, нажал большим пальцем кнопку на магнитоле – с мягким жужжанием выплыла чёрная пластина дисковода…
…Алиса вставила диск. Компьютер, как большая лягушка, медленно втянул язык – и загудел, будто в самом деле пробовал на вкус, что положили. Да, неделю назад она работала здесь с флэшкой – значит, надо будет переписать пути…
Привычный серый квадрат с бегущей строчкой из синих квадратиков поменьше: десять, двадцать процентов, пятьдесят восемь, девяносто семь… Она машинально кинула взгляд в правый нижний угол экрана: 13:57. Отлично: похоже, успеет даже пообедать. Вынула из пакета папку с документами, отдала бухгалтеру соединенные скрепкой листы:
- Сегодня ещё акты и счёт-фактура…
- Хорошо, сейчас подпишем…
Моложавая, с модной стрижкой, женщина потянулась через стол, приподняла по очереди несколько бумажек:
- Сейчас, только найду печать… А, вот она… Алиса, скажите, а можно будет всё перенести на другой компьютер? Просто нам обещали поменять, и вот ждём…
- Конечно, можно! Нужно будет только…
На столе, около правого локтя Алисы, запищал телефон, бухгалтер поспешно извинилась, попросила:
- Ой, будьте так добры, передайте мне трубочку!
Она кивнула, сняла серую трубку с зарядного устройства и протянула её через стол…
…Он прижал трубку к уху, коротко, резко произнёс:
- Варанов слушает.
Разговор был недолгим; едва трубка легла на рычаги, сидевший перед телефоном Колесников – высокий, худой, с крупными губами, приподнял брови, поинтересовался:
- Боровиков к себе вызывает?
- Да.
- По какому поводу?
- Пока не знаю.
- Ему шофёр для Кабанчика нужен, это ты в курсе, наверное…
- В курсе.
- Ну так вот, если не в приказном, то не берись. Он специально среди холостых ищет. Улавливаешь? Чтоб государство не разорилось, опекая вдову и сирот…
Роман вышел в коридор, прикрыл за собой дверь. Колесников скорее всего прав; только хрена лысого не в приказном. Ладно. Такая профессия.
Он спустился на второй этаж, зашагал к кабинету. Ковровая дорожка глушила шаги, свет мягко ложился на стены. Двери – высокие, с отделкой под дуб; привинченные металлические таблички. Дойдя до кабинета под номером двадцать семь, он остановился, выдохнул, на мгновение прикрыл глаза. Постучал и, не дожидаясь ответа, решительно дёрнул дверь на себя:
- Товарищ полковник, разрешите…
- А! Входите, Варанов, входите. Рад вас видеть. Садитесь.
Боровиков сидел в кресле с высокой спинкой, под портретом президента, седой и радушный, с маленькими очками на толстом бесформенном носу. Роман сел, на секунду задержал взгляд на полотнище государственного флага у стены: крупные волны ткани, короткое древко с бутафорской пикой на конце, вставленное под углом в выпуклую основу. В другую сторону устало проливался складками флаг Санкт-Петербурга, в центре, возвышаясь над пиками, раскинув тяжёлые крылья, висел двуглавый орёл.
- Ну что ж, товарищ капитан, позвольте прежде всего поздравить вас с успешным завершением операции. Мне нравится, как вы работаете, право же.
- Спасибо.
- Вы уже написали заявление на отпуск – там, на объекте?
- Уже вышел.
- Ага. Значит, отзваниваетесь им на последней неделе, говорите, что нашли более выгодное место. Это ясно?
- Да.
- Отлично. Теперь вот что… - полковник снял очки, заморгал близко посаженными глазками, вытер платком лицо и шею. – Извините, очень жарко…
Варанов извинил; молча ждал продолжения. Боровиков надел очки, поправил кончиком указательного пальца, открыл рот, собираясь что-то сказать – и вдруг застыл, обратившись в серую каменную статую. Лопнуло стекло, с грохотом упал портрет президента – и на поблёкшей стене сперва неясно проступил, а потом вспыхнул ярким синим цветом контур меча.
Роман вскочил; пинком ноги отшвырнул стул:
- Форма зверя!..
…Бой начался.
Продолжение следует...
@темы: Проза, "Нам снова выпал бой", Творчество
-
-
13.06.2010 в 00:39мне вот что вдруг стало интересно...
нет, я конечно понимаю - задумка автора и т.д.
но.
почему герои - либо явные православные верующие, либо конкретные атеисты? На самом деле у нас очень много тех, кто в Бога верит, но не относит себя к определённой конфессии, не говоря уж о представителях иных конфессий.
Немного биполярный взгляд, как мне кажется. И это, если честно, немного напрягает.
-
-
13.06.2010 в 21:24Что касасется проблематики - ну, во-первых, а как же Ленка? Она вроде бы верит в Бога, но она не православная ни разу. Она просто крещёная, но и всё. Володька - несмотря на то, что изредка посещает церковь, но делает это скорее из любопытства. Он тоже верит в Бога, но православным может называться с огромной натяжкой. Атеист там вообще только один - Димка!
Православных - четверо: Вольга, Алиса, Сашка и, как ни странно, Раптор (он просто это не афиширует).
Да, автор очень хотел взять именно верующих православных людей в качестве главгеров. Потому что представление о православном человеке как таковом в нашем обществе попросту извращённое. Вот поэтому их аж четверо в романе, и они все разные. Но всеправославные. И все вполне адекватные люди, а не как принято воспринимать.
Вообще же - да, вопрос веры - это именно тот вопрос, который я оговаривал в начале, когда начинал вывешивать роман. В романе речь идёт о противопоставлении "вера - неверие" как таковом. Просто для иллюстрации полюса "вера" взята конкретная религия (о чём я, собственно, трындел и предупреждал!). Заметь, нигде в тексте не возникает утверждений типа "мы вот верим правильной верой, а все другие - еретики проклятые". Для задач, поставленных в этом романе, совершенно не нужно давать широкий охват в смысле религий. Это пойдёт уже либо схематичность, либо мешанина и путаница. Человек другой конфессии, читая роман, может запросто скопировать основную схему и переложить её в своё представление о том, "как надо" - ведь в конечном итоге речь идёт об общечеловеческих ценностях, о душевных качествах.
Надеюсь, ответил на твой вопрос.
-
-
17.06.2010 в 17:13Она вроде бы верит в Бога, но она не православная ни разу. Она просто крещёная, но и всё. - а вот видишь ли, если человек изначально крещеный, то с точки зрения людей обычных он и воспринимается как православный, увы.
Мне вот идея "взятки для бога" понравилась. Но "нищим" в переходе метро хоть убей не подам
-
-
18.06.2010 в 22:35А мне тут в голову пришла музыкальная тема к образу Раптора, ну, та песня, с которой у меня ассоциируется Рома.
Любэ, "Ясный сокол", но еще исполняла группа Моральный кодекс.
Т. к. для меня прежде всего слова в песне, а не музыка, то привожу текст.
Ясный сокол на снегу,
Одинокий, как и я.
Перед вами я в долгу,
Мои верные друзья.
Чистый спирт на всех разлив,
Пить из кружки у костра.
Делу своему служить.
Путь мой - брат, судьба - сестра.
Там за снежной пеленой
Будет ждать меня жена -
В тёмном небе над сосной
Одинокая луна.
Грозди алые рябин
Заметает белый снег.
Ты одна, и я один,
Без тебя мне жизни нет.
Ясный сокол в небесах,
Вдоль обрыва волчий след.
Нет дороги мне назад,
Только снег да лунный свет.
-
-
27.06.2010 в 01:11А вообще. все острее ассоциация с какой-то старой фантастической книгой, где была куча параллельных миров и суть была в том, что одну личность по какой-то причине и идее расчленили на множество личностей, помнящих или знающих о себе часть целой общей личности и распихали эти осколки по этим параллельным мирам. В каждом параллельном мире по недо_личности, осколку... и это вызывает желание быть психологом, а не читателем.
-
-
29.06.2010 в 00:03-
-
29.06.2010 в 00:25А намек про расчлененку понят? ))))
А тебе за проповеди))))
-
-
29.06.2010 в 00:44-
-
29.06.2010 в 00:51Сча в умыл напишу )