Аринушка и ардар, часть 13

[Akselprime]

Под катом - предпоследняя часть "Аринушки и ардара".

Непонятных слов там вроде как нет.

Часть 13. Стр. 67-72

* * *

Много дней минуло, много воды утекло – вышила Аринушка иголкой бабы Яги дивные узоры на венчальной рубахе. В тот же день побежала она на берег Темень-реки и надела рубаху на каменного истукана. Воротилась обратно в деревню – и в ноги матери кинулась:
- Матушка! Хочу я выйти замуж. Зовёт меня мой суженый, и отказать ему я не в силах, до того люб он мне.
Марфа обрадовалась:
- Хорошее дело, дочка! Пусть засылает сватов. Коли хороший человек – дам я благословение на вашу свадьбу.
А дочь ей и говорит:
- Не может он заслать сватов в нашу избу. Да и сам прийти не может. Стоит он утёсом над Темень-рекой, и не сдвинуться ему с места.
Как услыхала мать – заплакала, забранилась:
- Что выдумала ты, дитя неразумное? Где это видано – замуж за мёртвый камень идти? Где это слыхано – со скалой бездушною венчаться?
Но не уступает Аринушка:
- Или повенчают меня с суженым моим, или век буду одна-одинёшенька.
Сколько ни плакала мать, сколько ни просила, сколько ни причитала – не отступается Аринушка, просит благословения повенчаться с камнем. И грозилась мать, и умоляла – не оставляет Аринушка своего решения.
Вздохнула мать и говорит:
- Ну, знать, совсем ты из ума выжила. Что с тобой поделаешь? Будь по-твоему…
Обрадовалась Аринушка, обняла матушку – и стала готовиться к свадьбе.

* * *

Янгул наклонился над колодцем, чтобы подхватить полное ледяной воды ведро – и весело закачался, выскочив из-за каменных лат, нательный крестик. Аринушка подала бадейку; вода, перелившись из ведра широкой струёй, наполнила её до краёв. Ардар бросил ведро в колодец – и снова легко, почти без натуги, стал крутить ворот. Достал, перелил воду во вторую бадью, побольше – и собрался, подхватив обе, двинуться по тропинке к дому.
- Стой, - сказала Аринушка. – Крест у тебя выскочил. Дай заправлю.
Он остановился, не опуская вёдер; Аринушка осторожно взяла рукой лёгкий медный крест и заправила его в незаметный зазор между каменным шейным платком ардара и латами – точно вложила в узкую расщелину в скале. Крест проскользнул внутрь, тесёмка натянулась и исчезла следом.
- Вот… Теперь добро.
Он еле заметно улыбнулся ей:
- Может, пообедаем сперва?
- С собою возьмём. Свет полуденный терять жалко.
- Как пожелаешь.
Она шла вслед за ним по тропинке, босая – день выдался жаркий, – несла в руке мохнатый цветок розового клевера. Сегодня, сейчас, всё вдруг опять ненадолго стало, как раньше, много-премного месяцев назад. Когда рядом с Янгулом она ощущала себя не работницей и даже не другом, а будто бы женой. Так, словно вместе они уже долгие годы, словно знают друг о друге всё, что только можно знать, помнить и чувствовать.
Но даже чудо, на её глазах произошедшее в церкви, обернулось горем: оно не сняло заклятия. Ничего не смогло изменить. Янгул безбоязненно мог касаться губами лишь святынь, всё прочее по-прежнему оборачивалось камнем. И как это больно – терять навсегда такую близкую, такую верную надежду на счастье вопреки всем чарам! Как на самом деле больно это, Аринушка знала теперь слишком хорошо. И дорого дала бы, чтоб не знать.
Зато теперь уже не опасалась она, что соседи подпустят красного петуха им с матерью на двор: очень нехотя, очень медленно, то дивясь, то искренне пугаясь, жители деревни привыкали к тому, что по воскресным дням вместе с ними в храм ходит ардар. А после случая, когда он вовремя вскочил на коня, нагнал и привёз воришку, крестьяне перестали его чураться. Аринушка того не видала, но видала Любушка. Она и рассказала, смеясь, изображая, как всё было: только отошли от церкви, вышли за ворота – мальчонка лет десяти выскочил из-под куста, выхватил у толстухи Маланьи мешочек с монетами, который та зачем-то держала в руках, и кинулся бежать. Бабы подняли крик; и как раз в этот миг Янгул выходил из храма. Он быстрее других понял, что случилось, прыгнул в седло и устремился за мальчишкой. Настиг, ухватил за ворот каменной рукой, вздёрнул вверх – да так и привёз, как щенка, за шкирку. Бросил на землю перед бабами и молча уехал. Воришка трясся, как одержимый, жалобно кричал и вставать не торопился. Кто-то нагнулся поднять – зажал нос и выпрямился. И все, кто успел подбежать и сомкнуть любопытное кольцо, загоготали.
- Неповадно впредь воровать-то будет! – пряча спасённый кошель, назидательно сказала обрадованная баба. – Ишь, обдристался! Поди, всю утробу за раз выкинул!
- Тебя бы, Маланья, такой добрый молодец под белы руки подхватил – чай, тоже осквернилась бы! – захохотал кто-то из мужчин.
Она подбоченилась:
- Наш-то Янгул? Ха! Его я уж давно не пужаюсь.
Вот оттуда-то незаметно и пошло по дворам да избам: наш. Наш ардар, наш Янгул… Нехотя, с опаской, с оглядкой – но принимали его люди. И всё более видели в нём человека, всё менее замечали шершавый чёрный камень. Одно было худо: не укрылось от зорких бабьих глаз, что нет-нет, да и кинет ардар лишний взгляд на Марфину дочку, Арину. И пошла гулять молва – бесстыжая, как продажная девка, и такая же гадкая. Аринушка не понимала: как самим не мерзко втайне думать то, что надумали тётушки да кумушки? Не то что кому-то рассказывать!
Однако ж поглядеть на то, как отец Власий покрестит ардара, сбежалась чуть ли не вся деревня. Батюшка предложил ему во святом крещении взять имя Пётр, что означает – камень, но Янгул отказался наотрез. И принял крещение с именем Варлаам – в первый пяток Петрова поста, в память Варлаама Хутынского.
И теперь Аринушка радовалась, что не только она сама, таясь, в домашней молитве может поминать милого сердцу друга – может поминать его теперь, изымая частицу из просфоры, и отец Власий, и любой другой священник. Навеки вписано его новое имя в вечную небесную книгу.
Приступил Янгул и к таинствам исповеди и причастия. Он менялся теперь на глазах; всё менее оставался ардаром, всё более становился человеком. Даже взгляд изменился, и в словах не было больше монотонного холода. Он стал чаще улыбаться, и Аринушке даже чудилось, будто руки, грудь и плечи его теперь стали немного теплее, чем прежде.
Но даже дума о том, что теперь, когда Янгул крещён в православной вере, они, быть может, встретятся на небесах, не могла утихомирить острую боль от того, что здесь, на земле, им никогда не быть вместе. А время шло, и они вдвоём погружались в его течение – словно заходили всё глубже и глубже в бурную, безжалостную реку. И сперва обожгла она ледяными волнами ноги, потом стеснила движения, потом сковала грудь и руки… С каждой встречей всё труднее, всё больнее было видеться. Оба понимали это – но ни один не смел разомкнуть уста для того, чтобы вылетело оттуда чёрной птицей:
- Уходи. Прощай…
Но сегодня, причастившись Святых Таин, Арина спокойно подумала, идя знакомой тропою через лес: день настал.
Должно быть, он сам догадался – если не обо всём, то по крайней мере о том, что Аринушка заговорит с ним о расставании. И на этот раз о расставании необратимом, вечном. Когда она, волнуясь, начала:
- Янгул… А можно, ты снова отведёшь меня туда, на холм, откуда вид… - он опустил веки:
- Где я обнял тебя? Можно.
И вот – всё будто бы как обычно. Натаскать воды из колодца, собрать корзинку еды, вложить туда те же самые берестяные кружки… Всё так, словно впереди у них с Янгулом долгие счастливые годы.
Пока Басар, ступая по мягкой разогретой земле, вёз их к подножию холма, Аринушка вдруг спросила:
- Знаешь, я всё думала, думала… Глупо, может… Бирюзовый кот и птичка у тебя в саду… Ты выточил их или поцеловал?
- Зачем губить живых? Выточил.
Сердечко у неё билось быстро, испуганно, не давало дышать вольно, глубоко, не давало в этот последний день видеть мир во всей его широте, чувствовать радостный свет солнца, ласку ветра, шёпот листьев… Всё это словно бы уже осталось в прошлом. Ведь сегодня она прощалась с родным краем. Прощалась с любимым, прощалась сама с собой. Ничего этого не будет больше.
И, оказавшись наверху, на том самом месте, где год тому назад была безмерно, безгранично счастлива, Аринушка долго смотрела вниз, на задорно блестящую ленту реки, расшитую солнечными зайчиками, и задумчиво гладила взглядом бархатный луг. Мысленно проводила рукой по колкой нитке дальнего леса, прощалась с ослепительно-голубым небом, на котором не было ни облачка, с близким солнцем. Янгул не мешал ей: стоял чуть поодаль, сложив руки за спиной. Пытался угадать, о чём она думает сейчас – и молча ждал, глядя на расстилающийся перед ними разноцветный ковёр лета.
Наконец, отпустив грустный вздох лететь куда-то далеко, за лес, за неровный край земли, Аринушка повернулась, опустила руки и пошла к Янгулу, босая, по поляне. Ему казалось, будто идёт она, как невесомое видение, не оставляя за собою примятой травы. Подойдя к ардару на расстояние дыхания, она подняла лицо – и из глаз скатились крупные, прозрачные слёзы.
Он понял; поник головой:
- Всё?
Она повторила беззвучным эхом:
- Всё… Но только прежде… Хотела бы я, чтоб ты обнял меня. И выслушал…
Положила руки ему на плечи, обняла за шею – он подхватил девушку и крепко прижал к себе. Арина чуть откинула голову, приоткрыла свежие, алые губки – и Янгул в который раз изумился, как мгновенно начинает кружиться голова и каким непреодолимым становится запретное желание прижаться губами к её губам. Он глотнул и чуть пошире расставил ноги, осязая ладонями нагретую льняную рубаху, угадывая под нею горячее девичье тело. Аринушка взглянула ему в глаза, сморгнула слёзы – и тихонько заговорила.
- Янгул… Любимый мой… Вот и всё. Пора пришла расставаться. Мы в том не виноваты. И никто не виноват, что встретились и полюбили друг друга. Да только теперь… Я уж сполна знаю, что это такое – разлука с тобой. Это медленная смерть… Тело ходит, двигается, дышит – а душа умирает. Нет мне жизни без тебя, Янгул! А рядом быть и не сметь приласкать тебя – ещё горше…
Она говорила, понемногу приближая своё лицо к его лицу, а дрожащие пальцы вскинутых рук касались его затылка, ушей, шеи, скул… И вот уже речь её стала уплывать, теряться, звучать издалека сплошным неделимым ручьём, зовущим, ласковым. Последние искры сознания гасли в тёплом вихре от бушующего в груди пожара, и догорала мысль: надо остановить её! Сказать: довольно! Нельзя! Высвободиться из тонких рук, разжать объятья…
Но чёрные губы его молчали.
Что делаешь ты, Аринушка? Ты же видишь всё, всё понимаешь! Раскрой кольцо жарких рук – и беги, беги, беги! Тоньше травинки осталось до твоей погибели…
- Ласковый мой… Хороший… Разве преступление, скажи, умереть от любви? Без тебя я умру от горя! Здесь, с тобою – умру от счастья... Навсегда останусь молодой, любимой, счастливой…
Её горячая рука на мгновение прижалась к узкой расщелине, где прятался его нательный крест. Аринушка вытащила его, поднесла к губам и отпустила. Потянулась к ардару, коснулась носом его щеки, согрела камень своим дыханием:
- Янгул… Любимый… Прости меня…
Последние слова обожгли уже не щёку: губы. Он знал, что теперь уже слишком поздно, невозможно повернуть назад. Остался лишь последний шаг: короткий путь в одно еле заметное движение. Но этот путь – навстречу ей. Его любимой, его единственной, его желанной…
Он раскрыл каменные губы – и ощутил на них сладостное, невесомое прикосновение тёплых девичьих уст.

* * *

И вот настал назначенный день. Собралось народу видимо-невидимо. Все смеются, пальцем на Аринушку указывают:
- Из ума выжила девица – с камнем идти под венец! Что ты с мужем-то своим делать будешь? Ширинки на него, выстирав, вешать, чтоб солнышко сушило?
Молчит Аринушка. Твёрдо помнит наказ бабы Яги: коли скажет, какого чуда после венчания ждёт – не оживёт её ненаглядный.
Мать рядом стоит, горючими слезами умывается:
- Ах, - говорит, - доченька моя родимая! Сгубило тебя, кровинушка, злое колдовство, приворожил холодный камень…
Горько Аринушке – да не может она успокоить матушку, ласковое слово ей сказать. Тут пришёл из деревни поп, и повенчали красну девицу с ардар-камнем…

* * *

Смертельный холод влился в неё, разом достиг и пальцев рук, и ступней. Дыхание в груди остановилось; ледяным, мёртвым стало всё тело. Аринушка с ужасом осознала: вот уже не чувствует ног, а вот до локтя отнялись и руки… Погибает она! Каменеет… Не пошевелиться, не вздохнуть!
Только маленькое тёплое сердце ещё испуганно стучит в груди, хочет дожить, долюбить; умирать не хочет…
Но Аринушка ощущала: слишком быстро немеет тело, слишком легко течёт могильный холод туда, в грудь, к упрямому сердечку. Недолго осталось ему! Несколько ударов…
Но пока она ещё не умерла! И сейчас, в последние мгновения жизни, целует самого дорогого, самого любимого человека… И в тот же миг, словно услыхав её мысли, Янгул слегка сжал её губы своими – неумело, нежно.
Сердце в груди вспыхнуло, взметнуло ввысь сноп огня, рассыпало жгучие искры. Запылало, заколотилось – и обдало изнутри таким жаром, что вечный лёд, подкравшийся было к груди, отступил, истончился – и вдруг растаял без следа.
Задышала грудь, с удвоенной силой застучало сердце – жар вырвался на волю, залил собою всё вокруг, захватил в горячий плен ардара. И губы, и грудь, и руки его вдруг стали тёплыми, как у человека; Аринушка, ещё не веря в чудо, приникла к нему так крепко, как только могла – а он, обхватив её, целовал всё сильнее, всё смелее, всё глубже.
Нет больше заклятья! Рухнули колдовские чары!
Они разняли объятья лишь когда окончательно уверились в этом. Стояли и смотрели друг другу в глаза, до сих пор не веря в свершившееся чудо, от восхищения потеряв дар речи. Наконец Янгул прошептал:
- Ты жива!..
Аринушка залилась слезами и упала ему на грудь. Он обнял её и держал, пока рыдания не отпустили её горячее тело, всё повторяя:
- Арина… Аринушка…
И сердце громко, радостно стучало в груди.
Счастье – самое несбыточное и огромное – вдруг рухнуло, не спросившись, прямо с неба. И что теперь делать с ним, как верно им распорядиться, в первые мгновения никто из двоих не представлял. Самые простые и очевидные вещи приходилось произносить вслух и, замирая, ловить душой и сердцем, осознавать их смысл.
- Я ведь смогу теперь всегда с тобою быть, - тихонько сказала Аринушка, когда они вернулись к оставленной корзинке и сели рядом на зелёный ковёр с белыми и розовыми звёздами, вышитыми цветущим клевером. – Нет больше преграды!
Он растерянно спросил:
- Ты? Со мной?
- А с кем же другим? Ненаглядный мой… Ты ведь в жёны теперь взять меня сможешь… Повенчаться со мной, Янгул!
Он покачал головой:
- Что ты… Да разве… Нет. Не повенчают нас...
- Отчего же?
- Да кто возьмётся с ардаром венчать? Опомнись…
Аринушка глубоко вздохнула, поправила сбившийся платок:
- Тот же, кто тебя крестить взялся и Святых Таин причащать. Янгул! Ты человек, и в нашей вере крещён, и… разве не хочешь всегда, всегда быть со мною вместе?
- У меня большей мечты нет, чем с тобою жизнь прожить. Но ты рассуди: у всех мужья как мужья будут, и у одной тебя – истукан каменный… Ни в город на гулянье съездить, ни в гости к кому пойти… Боятся меня люди. Да и тебе покоя не дадут.
- Разве раньше ездили мы куда-нибудь из нашего леса? Не нужно мне ничего… Я к тебе переберусь, жить станем вместе… А в нашей деревне ведь все знают тебя, не шарахаются давно.
Он положил ладонь на ногу, согнутую в колене, молча посидел так какое-то время и тяжело поднялся с земли. Аринушка поднялась тоже; но он, не обернув к ней лица, прошагал к обрыву. Встал, сцепив руки за спиной, и долго смотрел вниз, на искрящуюся ленту реки, не отводя взгляда. Потом пошевелился, опустил голову и глухо проронил, глядя в землю:
- Мы не люди. Мы по-другому устроены. Деток у тебя со мной не будет.
Она неслышно приблизилась, положила ладонь ему на плечо, прильнула к холодной опущенной руке:
- Что ж… И людям, случается, Господь деток не даёт… Возьмём сиротку, воспитаем, как родного… Янгул, милый мой… Нет мне без тебя радости, нет солнечного света! Одним тобой и дышу только… А в разлуке быть мы уж с тобой пробовали.
Он взглянул ей в глаза и несмело улыбнулся на эти слова.
Неужто не сон? Неужто правда возможно – всегда, до последнего вздоха, быть вместе с нею? Да нет, такое разве в сказках бывает…
- Что матушка-то скажет? Коли благословения у неё попросишь стать женою ардара?
- Благословит матушка, - заверила Арина. – Сердце у тебя человеческое. Человек ты, любимый мой. И матушка про то знает. И знает, что кроме тебя никто мне в целом свете не нужен. Поедем к ней, Янгул!
Куда там… Откажет Марфа Никитична. Укажет на дверь, пристыдит: не тебе, каменному уроду, цветочек я свой растила. Противно смотреть, как за руку её берёшь – а уж и женой своей дерзнул представить!
Он улыбнулся, вспомнив голос Марфы Никитичны. Посмотрел в доверчивые, полные нежности глаза Аринушки – и в голове вдруг в один миг пронеслись хороводом, держа друг друга за края, картины из прошлого. Как дрожали её ресницы и губы, когда впервые рассказывала она ему в городе про зимний цветок. Как обернулась она, чтоб увидеть, кто проткнул стрелой лису, и как побледнела от страха, когда он шагнул из-за берёзы. Как работала, незаметная и скромная, в саду, как вбежала в дождь на крыльцо… Как боялась лишнего брошенного взгляда, как пугалась нечаянного прикосновения его руки… А теперь вот – стоит, прижавшись к нему горячим телом, улыбаясь, смотрит в глаза… Смотрит своим голубым, счастливым взглядом, как будто в самое сердце.
- Эх, ты… Зимний цветочек… Поедем, родная.
…Марфа Никитична, узнав, с какой вестью и с какою просьбой привела Аринушка в избу своего Янгула, расплакалась, зашмыгала носом. И долго не могла говорить – только катились слёзы по щекам да дрожали увядшие, в морщинках, губы. Она собирала слёзы краешком передника и переводила затуманенный взгляд со счастливой раскрасневшейся дочки на недвижно застывшего ардара. И, наконец, шумно выдохнула:
- Околдовал, аспид! Тьфу, глаза бы мои на тебя не глядели… Ну, что с вами теперь сделаешь? Венчайтесь!




Окончание следует.

П.С. Вот тут, кстати, и пришла пора сказать, что выбор имени героя, конечно же, неслучаен: имя Янгул означает "раб Божий", в то время как Варлаам переводится как "сын Божий".
Карьерный рост, как говорится, налицо! )))