Хочу эту запись сделать «вечером воспоминаний». Вчера побывал в дорогих сердцу местах, и так пробрало, что не могу удержаться – хочу посвятить этому целый пост. Хочу вспомнить, точнее – повспоминать…

Начиная с 1985 и кончая 1996 г. семья наша каждое лето снимала какую-нибудь комнатушку в посёлке Лисий Нос, расположенном в 26 километрах от города по Сестрорецкому направлению. Или, что существеннее, в 27 минутах езды на электричке от нашей станции. Первое время дачи менялись каждый год, но в 1989 нам повезло – и на долгих восемь лет (от слова лето) мы заняли комнатку на втором этаже деревянного дома по Балтийскому проспекту.
И вот теперь, когда всё поменялось десятки раз, когда на этой земле уже нет ни бабушки, ни мамы, я всё чаще возвращаюсь мыслями в те, повторённые много раз, летние каникулы в Лисьем Носу, и всякий раз, закрывая свою «мысленную книгу воспоминаний», вижу на её обложке лишь одно слово: «рай».

Рай на земле у каждого свой, если он есть. Или – если он был… Для моей мамы таким был дом в Велико-Анадольском лесу, под Мариуполем, для меня – Лисий Нос, и солнечная комнатка в деревянном доме, выкрашенном в ярко-жёлтый цвет. Рай с удобствами во дворе, с водой из колодца… Рай с развешанными по стенам рисунками - моими и мамиными, с бусами из корявого матового бисера, с обязательной караморой, случайно влетевшей в окно и севшей на тёплую занавеску. Всё помнится так ярко! Как скрипел тяжёлый, в половину пролёта длиной, железный крюк, которым запиралась на ночь входная дверь на первом этаже. Как, откинув его, сильно толкал дверь – и оказывался среди запахов сельского летнего утра. И ещё зябко было умываться и чистить зубы; и под навесом, где стояла раковина, было сыро, кусали комары. Почти на самой крыше был установлен бак; воду следовало расходовать экономно, и лишь для технических нужд. Вкус воды из бака, мерзкая (всегда мерзкая!) зубная паста, наши с мамой зубные щётки… Складные, где прозрачная ручка превращалась в чехол. У меня была такая – красная, у мамы – голубая. Побороть себя и плеснуть ледяной водой в лицо, чтобы умыться… Обязательные лужицы в резиновой дорожке, ведущей к туалету. Трава, мокрющая от росы… Соседки наши, которые снимали «северо-восточную» комнату на втором этаже, старушки-сестры, Нина Викторовна и Евгения Викторовна… Это был вариант маленькой дружной коммуналки – кухня одна, общая, в центре этажа – с обязательным стуком в нашу фанерную дверь, с тихим возгласом: «Дуся! У вас чайник кипит!» А потом уже стучала мама: «Нина Викторовна! У вас макароны!..»
Мама – в голубом (рисунок – белые цепочки) платье, в голубых босоножках или чёрных «сабо»… Бидон со звонкой крышкой, в котором мама приносила воду из колодца. Бабушка – в каком-нибудь из своих летних платьев, чаще всего – в чёрно-белом, с нарисованными цветами. Ветерок шевелит воротник и рукава, и плывёт за забором, за зеленью берёз белая шляпа, когда бабушка делает свой обязательный «променад»: обходит пешком квартал по сельским улицам. А я на «школьнике» с утра гоняю к станции, в хлебный ларёк, за батоном. Иногда к станции, в единственный крупный магазин, ходит и бабушка. Только если не слишком жарко, ведь идти почти двадцать минут. Бабушке в те годы – 78-85.
А вечером – когда кончались белые ночи, в июле-августе – включалась лампа в абажуре из бежевой канвы, с дугообразными украшениями из бисера. Абажур делала мама, чтобы не резала глаз голая лампочка под потолком. И мы все боялись, что канва непременно загорится, ведь лампочка так близко! Поэтому свет включался ненадолго, и чаще всего мы ложились спать, как стемнеет.
У меня была не только отдельная кровать – у меня была целая отдельная комната. Крошечная каморка под скатом крыши, куда только и входит, что моя раскладушка и стул, чтобы сложить одежду. Раз в году, в день рождения, на этом стуле появляются подарки. А под стулом, в пятилитровой банке, живёт хомяк. Там, в каморке, удивительно слышна каждая капля дождя, упавшая на крышу, а утром, когда открываешь глаза, в ясный день всегда можно понять, сколько времени. Крохотное, ромбиком, окно выходит на северо-восток, и луч солнца в пять утра простреливает комнату насквозь, а потом ползёт по стене, делаясь всё короче. Открываешь глаза – и по длине широкой солнечной полосы, пятнистой, живой от колеблющейся листвы, узнаёшь, сколько времени.
По вечерам (во второй и третий годы) почти всегда звучала пластинка Петра Лещенко; иногда – Аллы Баяновой. Кто-нибудь один из нас троих обязательно читал, два других – разговаривали. А потом разговаривали все вместе.
В августе – звёзды. Звёзды, звёзды… Уже становилось прохладно к ночи и, чтобы смотреть на них из распахнутого окна, приходилось накидывать кофту. Бабушка всегда ругалась, что на свет налетят комары, и тогда мама гасила свет, и мы вместе смотрели на звёзды. И на фонари, вокруг которых вилась на улице мошкара.
А днём, в жару – наша комната выходила окнами на юго-восток – бабушка, распахнув окно, обливала водой крышу веранды, чтобы от неё не шёл такой нестерпимый жар.
Прямо под нашим окном, у дорожки, выложенной плитами, цвёл куст жасмина. Хозяйка наша, тётя Нина (позже – Нина Ивановна, хотя это было так сложно и непривычно!), чего только не выращивала! Почти весь участок был занят огородом, но было и много грядок с цветами. Язык цветов для меня – свой; в каждом из цветущих растений крылись оттенки и мгновения лета. Когда в мае мы приезжали договариваться о цене, цвели тюльпаны и нарциссы; когда въезжали в начале июня – тёмно-красные пионы. Потом зацветали люпины и пятнистые рыжие лилии, под окном комнаты благоухал жасмин, а напротив «иллюминатора» моей каморки – липа. Ну, а уж когда зацветали гладиолусы и астры, а в особенности георгины – это сурово напоминало о том, что вот-вот придётся распрощаться с вольной жизнью, и вернуться в город, и снова пойти в школу, и расстаться с милым Лисьим Носом аж до следующего лета…
Лисий Нос!.. Места моего детства, места моего безграничного, безраздельного счастья. Наверное, ничего из детства и отрочества я не помню так связно, так чётко, в таких мельчайших подробностях и деталях, как летние месяцы на той даче.
Прикоснуться к этим дням можно в одно мгновение – стоит лишь опустить иглу на ту самую заезженную пластинку, и вот – я уже там.
А ведь всё это было чуть меньше… ровно… чуть больше двадцати лет тому назад.



(Меня обнимает хозяйка - мама, конечно же, фотографирует. Окна на втором этаже - как раз окна нашей комнаты.)






(фото 1991 г.)

Вид из окна (рисунок мамы, акварель):


Пётр Лещенко "Спи, моё бедное сердце"
Спи, мое бедное сердце (О.Строк).mp3