Нам снова выпал бой
Глава 30
Быть сильной
читать дальше
Прямо под окном задумчиво покачивались на ветру голые верхушки лип, кивали лапы елей чуть правее, ближе к воротам и будке дежурного. Внизу, хорошо видные через тонкие ветви с набухшими почками, шли две женщины, огибая круглую клумбу, в центре которой на высоком постаменте стоял бюст: чёрная голова с бородкой, в круглых очках. За воротами бледно желтела, как огромная квадратная кость, часовня с плоской крышей, дальше без труда просматривалось узкое шоссе. Даже в такой ранний час машины проносились по нему довольно часто, и шум взлетал над дорогой, скрёбся в стёкла палат. Из щелей плохо заклеенной рамы дуло, и Ленка ёжилась – не особенно, впрочем, вникая, отчего кожа её покрывается зябкими пупырышками, от холода или от волнения. Начинался новый день; где-то за корпусом уже поднималось солнце. А здесь, внизу, на голом асфальте, попав в невидимую воронку ветра, кружились рваные, полуистлевшие прошлогодние листья: несколько бурых безжизненных клочков на сером потрескавшемся фоне.
Среда.
Там, за спиной у Лены, палата на четыре койки; на левой, которая ближе к двери, лежит мама. Её прооперировали в понедельник и привезли, безучастную, с серым лицом, на каталке. Сгрузили на кровать, велели укрыть и не позволять поворачиваться на правый бок, когда начнёт отходить от наркоза.
- Завтра утром – на перевязку. Если что – зовите медсестру. Где дежурная, вы знаете…
Ленка кивнула, глядя в измученное лицо, меньше всего похожее на мамино, силясь понять, дышит ли мама вообще. И не сумела представить, как сможет добраться до перевязочной обессиленный, разрезанный человек.
Впрочем, до завтра было очень далеко. Ещё много, очень много часов, которые нужно прожить – во что бы то ни стало…
Ленке никогда не доводилось прежде ухаживать за тяжелобольными. Бабушка, несмотря на свой преклонный возраст, способна была самостоятельно сварить себе кашу, яйцо или макароны; к тому же, прекрасно передвигалась по квартире. Мама, сколько её помнила Лена, не болела ничем серьёзнее гриппа – до этого года. В семье болела в основном Ленка, а взрослые прыгали, бегали, волновались и обихаживали.
Неправда, будто сам человек не замечает, как взрослеет. За прошедшие два дня многое изменилось. Ленка чувствовала эту перемену и точно знала, что с ней происходит. Периодически рядом оказывались сильные, уверенные, знающие люди: врач, дежурная сестра, Димка, который, кстати, и помог маме оказаться здесь на несколько недель раньше. Но всегда наступал момент, когда они отпускали её руку, и Ленка понимала: дальше – сама. И вспоминала, как давным-давно, когда ей было лет пять или шесть, мама учила её кататься на коньках на маленьком заснеженном катке в доме отдыха, куда они приехали на неделю не то в феврале, не то в марте. Мама сначала крепко держала дочь за руку, а потом поставила в центре катка – и отпустила:
- Леночка, а теперь давай сама! Едь ко мне! У тебя получится!
Но Ленка не двинулась с места. Она так испугалась, что разревелась на морозе, повторяя сквозь рыдания:
- Не получится! Не получится!
И успокоилась только тогда, когда смогла намертво вцепиться в мамин рукав. Ещё дважды или трижды мама робко предлагала:
- Леночка, ну давай, попробуй сама, а? Ведь никакого удовольствия нет всё время на мне виснуть… Ты же так не научишься.
Но Леночка, не дослушав, поднимала крик.
А теперь ей было невыносимо стыдно за тот крошечный – не больше нескольких минут – эпизод из детства. И всё сверлил память капризный, протяжный вопль:
- Ма-амочка, не надо! Я боюсь! Пожалуйста, не отпускай!..
Мамочка, та самая большая и сильная, всемогущая мамочка лежала сейчас в нескольких шагах от дочери на больничной койке, не в силах самостоятельно дойти до туалета. И ей не на кого было надеяться, кроме своей тощей плаксивой дочери. Единственной, уж какая есть…
Но мама лежала тихо-тихо. Она не плакала и не кричала такое же отчаянное «не отпускай!» И именно поэтому Ленке особенно хотелось быть сейчас сильной. Такой сильной, какой она умеет быть. Такой, про которую сказал тогда Вольга, с трудом приоткрыв ресницы:
- Ты молодец…
Если бы Красная искра не горела в Ленкиной груди, её следовало бы выдумать. Чтобы представлять себе, чтобы всё время помнить: ты не одна, в тебе таится невиданная мощь. Только выпусти её на волю – всё сумеет, всё ей по плечу, как сказочному джинну! Даже когда нет уже никаких сил, даже когда хочется плакать от отчаяния.
Как тогда, в понедельник, когда мама всё просила помочь ей повернуться на бок, а Ленка объясняла, запрещала, умоляла… Мама проваливалась в забытьё; очнувшись через две минуты, робко произносила:
- Ну, что… Уже столько времени прошло… Уже можно…
- Мама, не надо! Нельзя! Врач сказал, что нельзя!..
- Ну, хорошо… Не кричи…
Три минуты тишины – и вновь слабое:
- Леночка, пожалуйста, помоги мне повернуться…
Разрывалось сердце… Разрывалось между двумя больницами, где лежали одновременно два самых близких человека. Да, она всё ещё надеялась и верила, но уже понимала: Вольга не любит её так, как мечталось. И, чтобы принять эту простую истину, надо было тоже оказаться на голову выше и сильнее прежней себя.
И тут вдруг – в этой тихой палате, где дышит мама, покашливает соседка на койке напротив, шуршит в тумбочке гадкий таракан и попискивает ветер, забиваясь в щели – выяснилось, что быть по-настоящему сильной, оказывается, очень просто. Достаточно забыть о том, что ты слабая. И вспомнить о Красной искре. А вслед за этим – спокойно сделать всё, что так пугало ещё минуту назад.
Ленка часто размышляла о парадоксе своих битв: в тот момент, когда волшебная сущность одерживает верх, она не испытывает глупого страха, и ей удаётся неплохо сражаться. Не испугалась же она гигантского комара! Хотя в обычной жизни боится до визга. Зато потом, перевоплотившись, не сумела даже нащупать пульс Святослава…
А ведь утром во вторник мать сама, держась за стену и опираясь на Ленкину руку – доползла до перевязочной. И, обгоняя её, со всего коридора сползались такие же искромсанные, перебинтованные люди, цепляясь за руки родных и медсестёр. А когда маму пригласили в большущий, нестерпимо пахнущий больницей кабинет, Ленка вдруг не утерпела и заглянула в щёлку неплотно прикрытой двери. И, увидев рваные кровавые полосы вместо правой маминой груди, отшатнулась. Никакие демоны с волосами из змей, никакие истлевшие кентавры не могут выглядеть страшнее, чем изуродованное тело близкого человека.
Но ей, Ленке – ей страшно смотреть. А им – тем, кто приполз на перевязку, кто сидит на высокой, покрытой клеёнкой, скамье – им предстоит выживать и жить дальше. Они уже перенесли наркоз, операцию, перевязки, а ещё впереди и химиотерапия, и облучение…
И так глупо думать о том, что ты – молодая, не подточенная никакой болезнью, боишься темноты, тараканов и больших комаров! Когда они – полуживые, растерзанные, между тем и этим светом – ничего не боятся.
Ленка старательно ухаживала за мамой. Одну из её соседок выписали, койка у окна пока пустовала, и Ленке разрешали оставаться на ночь. Она звонила бабушке, чтобы спросить, как дела, всё ли в порядке, чтобы подробно отчитаться о мамином состоянии и сказать, что пока ещё побудет здесь. Спала чутко, вскакивая от малейшего шороха; приоткрывала и закрывала форточку, укутывала маму, бегала по ледяному тёмному коридору с судном. Днём подходила к окошку раздачи в столовой, приносила маме всё, что давали, и мама ела: по крошке, по глотку. Остальное доедала Ленка: денег на то, чтобы сбегать в кафе или в магазин у автобусной остановки, у них не было.
Так прошли ночь на вторник, сам день и ночь на среду. Ленка встала в шесть, на шелест мамы: «Ты спишь?» Выполнила её просьбу, легла вновь – но заснуть не смогла. Сперва села на жёсткой плоской койке, а потом, стараясь, чтобы не заскрипели старые пружины, слезла и встала у окна.
Два часа до завтрака, три или четыре – до перевязки. Надо бы съездить домой, проведать бабушку, приготовить ей нормальную еду… сменить грязное бельё, помыться… Надо бы урвать хоть пару часов, чтобы поспать – но сомнительно, что койка у окна будет пустовать и сегодня. Надо бы поехать к Вольге, узнать, как он там, как себя чувствует… Надо заскочить к терапевту и продлить больничный, надо сдать Алле Никитичне развёрнутый план курсовика и то, что уже сделано из первой главы… Но – бросить маму на сопалатниц и медсестёр? Нет, ни в коем случае, это недопустимо! А заменить Ленку на её посту решительно некому. Тётя Аня, кстати, к ним так и не приехала. Позвонила потом, сказала, что в больницу не придёт тем более: уже немолода, да и атмосфера тут такая, что ей будет некомфортно. Бабушка, выслушав это, только вздохнула в трубку. И Ленка вздохнула тоже, когда узнала. А что тут скажешь?
Да, по правде говоря, и не хотела она теперь видеть тётю Аню. Даже больше: не хотела о ней думать. Для себя решила раз и навсегда: очень хорошо, что ничего не сказала ни Вольге, ни кому-либо другому. И благодарила Провидение, что все Чёрные искры одинаковы, и в бою не определить, какова земная ипостась у конкретного сгустка Тёмной энергии. Сражаясь с врагами, Хегэт не сможет угадать, который из них, перевоплотившись назад, окажется тётей Аней.
Но так ли это получится в действительности? Не будет ли ей мерещиться в каждом напавшем монстре родная тётка? Не дрогнет ли Хегэт, не отступит ли, боясь причинить той боль?
Но, с другой стороны – как тут можно отступать? Когда на кону жизнь целого мира, и, между прочим, жизнь дорогой, слабой, беспомощной мамочки?.. Если операция прошла успешно, мама проживёт ещё как минимум лет пять, а может, и десять, а то и все пятнадцать! Ещё погуляет на свадьбе дочери, ещё дождётся внука или внучки…
…Как это странно: стоять у чужого, казенного окна и наблюдать со стороны, как ты понемногу взрослеешь, и как, высыхая на холодном апрельском ветру, крепнут тонкие, как у бабочки, крылышки запрятанной глубоко внутри силы. А липы качают голыми верхушками, говоря на языке жестов: вот-вот придёт весна и сюда, за город, и мы зазеленеем, и начнётся новая жизнь, и наступит новое лето…
Ленка ещё успела подумать о том, что, должно быть, в ближнем лесу наверняка появились полянки, полные гибких, воздушных ветрениц. И она непременно сбегает за корпус, когда мама уснёт, и к обеду (а может быть, к ужину) принесёт маленький букетик. Но через мгновение небо в окне из голубого стало грязно-серым, как оберточная бумага, и внутри Ленкиного сознания вспыхнуло сознание Красной искры. Она увидела их: Серебряную, Зелёную, Тёмно-Синюю, Голубую; услышала громкий вопль: «Марсель! Назад!» - а затем грохот взрыва.
Бой!.. Только этого не хватало!.. В смысле – только не сейчас!..
Выбора нет. Скорее, скорее телепортироваться к ребятам!
Ленка повернулась, бесшумно направилась к двери, кинула взгляд в лицо матери… Та лежала с открытыми глазами и смотрела на дочь, улыбаясь самой тёплой, самой нежной в мире материнской улыбкой. Прошептала:
- Леночка… Как хорошо, что ты не спишь… Если можно, дай мне судно…
Ленка улыбнулась в ответ. Уголки губ у неё нервически дрогнули, но она поборола это непроизвольное движение.
- Мам, ты так говоришь, как будто нельзя!
Она присела, откинула свесившийся угол одеяла:
- Спасибо за ваш звонок! Ждите, вам ответит первое освободившееся судно…
Мама коротко, с шипением выдохнула несколько раз, зашептала:
- Ленка, мне же смеяться нельзя!..
«…Ребята, я вас очень прошу, только продержитесь! Хотя бы ещё несколько минут! Ну пожалуйста…»
…Она не сразу разобрала с высоты, что происходит. Показалось, будто враги дерутся между собой – хлёстко, отчаянно, не на жизнь, а на смерть. Горбатый, заросший мехом оборотень и антропоморфное существо, чем-то неуловимо похожее на Аксель. Может быть, обтекаемой формой торса, рук и ног, может быть, шлемом с плоскими антеннами, может – лёгкими бликами на выступающих деталях. Посмотрев пристальнее, Хегэт с удивлением определила: внутри незнакомого существа ярко горит Тёмно-синяя искра Раптора. Так значит, на самом деле он – робот?!
Что ж, это подождёт; выясним чуть позже. А сейчас – чёрная, осатаневшая от злобы сколопендра, беспрестанно палящая в неё из бластера Аксель, обездвиженный Марсель и оглушённый Демар, с трудом встающий со взрытой грязной земли.
- Демар! Скорее отойди в сторону!
Омерзительный звук трескающейся от жара брони придал уверенности в своих силах. Хегэт, часто взмахивая крыльями, снизилась, продолжая поливать противника струями огня. Насекомое, дёргаясь и корчась, пыталось ускользнуть, выскочить из-под тугих языков пламени, но Хегэт не давала. Демар, кое-как встав на все четыре лапы, нашёл силы на несколько секунд поднять в воздух измазанное, пришибленное тело. Два взмаха широких крыльев – и вот уже раненый грифон вне досягаемости. Аксель, вскочив, бросилась мимо извивающейся сколопендры вниз по склону, туда, где лежал неподвижный Марсель.
Демар приземлился; левое крыло его, смятое и грязное, тяжело упало – так падают гибкие железные решётки, закрывающие на ночь вход в торговые павильоны. Оборотень с Раптором бились на мечах – с криками, рычанием, звоном оружия. Со стороны это напоминало сумасшедший цирковой трюк – и лишь горящие ненавистью глаза на перекошенной морде волка и безумный, азартный оскал Раптора давали понять, что это не игра. Демар чуть помедлил; подобрал повреждённое крыло, сжал усилием мускулов, пристроил так, чтобы оно не волочилось по земле, и стал медленно, по-кошачьи, подбираться к врагу, метя в предплечье, обмотанное кровавыми лоскутами кожи. Оборотень слишком поздно заметил его манёвр: чёрное тело Демара взвилось в воздух в точном прыжке, и враг заорал, когда грифон вцепился в его левую руку когтями сразу всех лап и острыми зубами.
Воспользовавшись замешательством полуволка, Раптор сделал резкий выпад вперёд и, негромко сказав:
- Ну, ты заслужил! – со всей силы вогнал меч прямо под рёбра страшилища. Оборотень разразился жутким криком, перешедшим сперва в вой, а затем в хрип; Демар, отцепившись, упал на землю, Раптор же злым, мощным рывком отвёл катану влево, разрезая тело врага, как варёное яйцо, и отскочил, уходя от судорожного взмаха вражеского меча. Оборотень отшвырнул оружие и выдрал катану Раптора. Во все стороны полетели чёрные брызги, монстр взмахнул потемневшим клинком, захрипел:
- Сдохни!! – и, вытаращив налитые ненавистью жёлтые глаза, попёр на безоружного Раптора.
- Ну уж нет!
Робот, опоясанный серебристыми кольцами стальных рёбер, согнул колени, прищурился – и из глаз его, мгновенно вскипевших ярко-белым светом, вылетели зелёные лазерные лучи. Оборотень, вскрикнув, повалился навзничь; лучи продолжали сверлить его, уже поверженного. Запахло палёной шерстью, кровью, горящей кожей. Демар, перекувырнувшись, поднялся с земли, огляделся: покачиваясь, с трудом стоял на ногах Марсель, Аксель поднималась по склону, зажав бластер в кулаке, Хегэт остервенело плевала огнём в издыхающую сколопендру.
- Ребята! – крикнул Демар, стараясь перекрыть ужасные вопли раненого противника. – Давайте уйдём! Давайте закроем искажение! Быстрее!.. Все готовы?.. Пошли!
Аксель хотела крикнуть в ответ: погоди, Марсель, кажется, слишком плох, ему надо перевоплотиться до закрытия искажения! – но ничего не успела. Только пискнула, сбитая с ног горячей волной, более мощной и хлёсткой, чем взрывная. И, закрыв лицо рукой, ткнувшись лбом в локтевой шарнир, упала на холодную изрытую землю.
Глава 31
Первый день
читать дальше
- Ничего себе дискотека, - Сашка, отряхиваясь, первым поднялся с земли, и от сердца у Алисы отлегло: с ним явно всё в порядке.
Она согнула колени, села. В голове сильно шумело, думать пока было больно. Пустая, кочками и взгорками, местность, залив в отдалении – с одной стороны; полуголый, в скукоженных почках, лес – с другой. Никого – только воины Светлых искр впятером на грязной траве.
- Ух ты, как резко!.. Аж уши заложило, - с удовольствием поделился Володька.
- Вылетели, как пингвины на берег, - поддакнул Сашка. - Впереди собственного клюва!
Алису, ни о чём не спрашивая, подняли под мышки и поставили на ноги; над головой прозвучал любимый хриплый голос с нотками рычания:
- Нормально. Зато поднасрали мы им крепко. Хвастуны!
Ленка, неестественно тонкая в одном домашнем свитерке, вдруг жалобно охнула:
- Ой, Господи! Мне же… Я же… Ой!
Видно было, как не хочется ей плакать прямо здесь, при них, но испуг оказался сильнее – и слёзы, легко выиграв поединок, полились по щекам.
- Ты опять за своё? – устало поморщился Роман. – Так хорошо билась; теперь-то чего?
Ленка обречённо покачала головой:
- Мне срочно надо обратно, к маме! Я у неё была… В больнице…
- Ленка, а ну отставить! – Сашка шагнул к ней, снял с себя спортивную куртку с испачканным рукавом:
- Надевай. Не то замёрзнешь на хрен. Где это территориально?
- Песочная… - шмыгнула Ленка. – А мы-то где сейчас?
- Песочная? – не столько с интонацией «где», сколько «ты серьёзно?» переспросил Сашка. – Так здесь от Горской через КАД, а там до Просвета… Доедем за полчаса! Ты не волнуйся только.
- Ох, хорошо было бы… Горская? Слушайте, я боюсь показаться странной, но что вы здесь забыли… в семь утра? – и Ленка, моргнув, подняла влажные чёрные глаза.
Они переглянулись; пауза уже затягивалась – но была прервана тарахтеньем мотора. По криво вымощенной дороге, переваливаясь, медленно двигался от леса красный «жигулёнок».
- Боже, - прошептала Алиса. – Дубль два?!
- Нет, - помотал головой Раптор. – Расслабься. Наоборот, это Чёрные сняли с будущего копию, чтобы к нам подобраться. Я, правда, не знаю, до какого момента…
«ВАЗ» с надувной лодкой на крыше поравнялся с их взгорком; щёлкнула дверца, блеснуло стекло. Высунулся пассажир: взъерошенный дядька, заросший седой щетиной, в чёрной водолазке и куртке.
- Эй, ребята! Мы правильно едем, не подскажете?..
- Не-не-не, мужик, я больше не танцую! – чуть заметно отвернувшись в сторону, произнёс Сашка. Ленка, Алиса и Володька, уловив эту реплику, самым глупейшим образом покатились от хохота. Пытались унять нервный смех, но смотрели друг на друга – и от этого заходились ещё пуще.
Пожилой мужчина вышел из автомобиля, хлопнул дверцей; брызнул солнечный блик. Нащупав растерянным взглядом единственное серьёзное лицо – Романа – спросил:
- А вы, это… с утреца уже весёленькие?
Раптор качнул головой:
- Перманентно.
Тот улыбнулся, и к его глазам протянулись загнутые лучики морщинок.
- О вы как! А мы ещё не начинали. А не знаете, на Коровий пляж мы так вырулим?
Роман зашагал по пологому склону вниз; остальные с опаской последовали за ним.
- К сожалению, не знаем. Мы здесь сами впервые.
- Ясненько. Ну, хорошенького вам денька!
Он сел в машину; завёлся мотор, и красный «жигуль», важно покачиваясь, поплыл дальше вдоль желтоватых кустов, вдоль склона, поросшего мать-и-мачехой, мимо рябин с длинными белыми почками, осторожно щупая колёсами глубокие пологие ямы грунтовой дороги.
- Фу, - сказал Володька, передёрнув плечами. – Пойдёмте отсюда, а то как-то не по себе.
- Вовка, - негромко позвала Алиса. – Она тебя… не тронула? Нет?
- Кто? Сколопендра?
Алиса молча кивнула. Гигантская тварь не добралась до Демара: Хегэт подоспела вовремя. Но теперь, после того, как Демар помог Раптору расправиться с врагом, неужто он снова не захочет разговаривать с «падшей женщиной»?..
- А-а… Нет. Хегэт её шикарно поджарила. А я поднялся и пошёл бить морду тому, горбатому.
- У вас неплохо получилось, - легонько, словно бы ноготком, подтолкнув «вас», заметила Алиса.
Володька не ответил; стало слышно, как мерно шумят вдали машины, идущие через дамбу на Кронштадт.
- Рома, так ты, выходит, на самом деле робот? – спросила Ленка.
- Я трансформер. В том плане, что сражаюсь в двух ипостасях.
Однако это прозвучало скорее раздосадовано, чем гордо.
- А почему раньше не сражался в виде робота? – полюбопытствовала Алиса.
- Не было резона. А тогда, на Университетской, ты активировала магнит. Зато теперь можете поздравить. Меня – со вступлением в бой, а себя – с тем, что я больше не смогу следить за Чёрными.
- Ты им теперь виден! – догадавшись, ахнул Сашка.
- Именно.
- Ох, блин, - расстроилась Алиса. – Почему всё обязательно должно получаться через задницу?..
- Меня восхищает твой оптимизм, - едко заметил Раптор. – Вечно ты всё возводишь в ранг мировой катастрофы. Нервов своих не жалко?
- Да я вовсе не возвожу… - возразила Алиса.
- Между прочим, оптимист – вовсе не тот, кто первым кричит «ура», а тот, кто последним кричит «п…ц!», - со знанием дела сообщил Сашка.
Алиса улыбнулась. И, взглянув на Романа, вдруг поймала себя на идиотской мысли: что, конечно, уже никогда не покается Вовке, что соврала тогда, пересказывая свой фантастический сон. Что толку теперь, что во сне они не целовались – если целовались наяву?.. Да, во сне её влекло к нему – неудержимо, как увлекает течение разлившейся реки запоздалую льдину или брошенную щепку. И в голову ведь не могло прийти, что ей приснился тогда именно он, Раптор, а никакой не Володька…
- Интересно, - спросила Ленка, когда они перешли обитый железом мостик через канаву и гуськом зашагали по тропе, - Вольга обрадуется или расстроится, когда узнает?
«Смотря что», - хмыкнула про себя Алиса. Ленка по привычке поправила волосы худенькой рукой, продолжила:
- Я имею в виду, он больше обрадуется, что Раптор вступил в бой, или больше расстроится, что теперь мы не сможем следить за Чёрными?
- Думаю, первое, - предположил Сашка.
- Скорее, второе, - хмуро заметил Роман.
«Третье», - мысленно произнесла Алиса. Ведь, как ни крути, Слава неизбежно задаст тот же самый вопрос, что и Ленка: с какого, простите, перепуга четыре Светлых искры оказались в семь утра незнамо где?..
- Алиса, - вдруг негромко позвал шедший сзади Володька.
Она обернулась:
- Что?
- Да я… В принципе, так, ничего… Просто ты сейчас куда?
- Домой, вообще-то, собиралась… сны досматривать, - испугалась; но что поделаешь: слово не воробей.
- Ага, - Володька поджал губы, - и я даже знаю, какие. Я с тобой высажусь, ладно?
Было бы, наверное, чуть проще, если б с ними не было Ленки. Но Ленка, опустив подбородок в воротник, спрятав руки в длинные рукава мужской куртки, шла впереди. И Алиса лишь сказала – мягко, со старательно нейтральной интонацией:
- Ладно.
Солнце ещё не успело подняться высоко; лучи, похожие на тонкие струйки фонтана-шутихи, брызгали сквозь ветви с лопнувшими почками, пробивали насквозь ажурную лесную полосу вдоль тропинки. Робкие листики берёз, только-только выглянувшие из чешуек, светились прозрачными золотисто-салатовыми огоньками, проснувшееся небо постепенно обретало глубину, становилось синее и ярче.
Они вышли из леса в посёлок. Тень от низкого Сашкиного внедорожника, смешная, горбатая, валялась в канаве, накрывая собой пластиковую бутылку и ржавый, мутный пакет. Острой звёздочкой блеснуло кольцо, охватывающее чёрный круг с бело-синей эмблемой на дверце багажника, блик перепрыгнул на серебристые выпуклые буквы. И Алиса вспомнила, как давно, ещё зимой, впервые восхитилась:
- Ух ты! Это твой?.. Что за модель?
А Сашка ответил, хитро улыбаясь:
- Да хрен знает! Вон, видишь, так и написано: хэ зэ! – и, смеясь, указал рукой на металлическое, блестящее «X3».
А теперь он смешным жестом попытался нащупать карман отсутствующей куртки, усмехнулся, легонько хлопнул себя ладонью по голове и стал тормошить Ленку. Достал ключи – и джип негромко вякнул, послушно мигнул фарами, почти слепыми в свете майского утра.
- Я сяду вперёд, - вдруг громко, безапелляционно заявил Роман. – На Боровой меня высадишь. Знаешь, где это?
Сашка остановился, нахмурил брови, соображая:
- Боровая?.. Нет, не знаю…
- Я скажу. Я сюда к приятелям приехал… Думаю, если внезапно исчезну, меня неправильно поймут.
Алиса вскинула глаза:
- Так ты в самом деле… И на электричке? А я думала, ты соврал, что едешь!
- Я? Соврал? – он грозно посмотрел на Алису с высоты своего роста, и упрямый рот тут же сложился в сердитую скобку. – Врут слабаки и трусы.
- И ещё врачи, - добавила Ленка. – Иногда. Ребята, поехали, пожалуйста, скорее…
Откинувшись на бежевое кожаное сиденье, Алиса думала, что с самого начала могла догадаться, наверное: ведь ещё на Университетской её удивило, что динозавр, на которого она упала, оказался тёплым. И что сейчас ей предстоит объяснение с Володькой, а чуть позже – с Вольгой, и что из этого страшнее, неизвестно… И надо думать, что – тренировка сегодняшним вечером, которую нет никакого резона пропускать.
Хотя бы для того, чтобы после, сидя в кафе, спросить Раптора: неужели он, даже зная, что Чёрные его увидят, трансформировался и надрал бы задницу Демару?!
…Алиса и Володька высадились на «Проспекте Просвещения». Володька вёл себя крайне странно: он молчал. Молчал по дороге к метро, молчал в вагоне. Алиса ждала, чтобы он первым начал разговор, и волновалась всё больше.
На «Чёрной речке» солнце ударило в лицо, ослепило; залитая светом площадь перед станцией показалась шире и чище.
- Что ты теперь собираешься делать?
Это было совсем неожиданное начало, а главное – совсем нетипичное для Володьки.
- Ну… в каком плане? – осторожно уточнила Алиса.
Он кивнул встрёпанной головой в сторону, противоположную залитой солнцем площади:
- Пойдём к Петроградке. На Каменный. Или хотя бы на Ушаковский…
Она согласилась. Они обогнули станцию, в таком же неестественном молчании пошли к Невке. Нырнув под эстакаду, поднялись на Ушаковский мост – и встали там, у парапета, полукругом обнимающего тёмно-зелёную колонну. И Алиса не выдержала.
- Володя… Слушай, я… Ещё рано делать какие-то выводы…
- Да ладно тебе, не мучься, - он сцепил пальцы, положил руки на ледяной гранит. – Не пытайся мне ничего объяснять. Во-первых, я всё видел, а во-вторых… Мне сейчас так хреново, что… Просто во мне пробудилась память искры. И я… Я теперь такое узнал!..
- Что? – тихо спросила Алиса.
- Да не волнуйся… Это совершенно неважно. И никому не интересно. Я узнал, кто я на самом деле. Я реально был на волосок от смерти. Понимаешь, я… Мне только что подарили Жизнь. Я! – сам! – себе! – её подарил. Я мог умереть! Вообще! А я… Понимаешь, в голове не укладывается! – он сделал большие глаза, совершенно сумасшедшие, поднял плечи. – И видишь ли, в чём штука… Чтобы начать эту вот – свою, настоящую – жизнь, я должен буду простить. Именно тебя.
- Но я…
Володька сердито взмахнул руками:
- Да замолчи! Не надо врать и выдумывать то, чего нет!
- Это ты выдумываешь то, чего нет! – ловко и быстро, как выпавший шуруп, ввернула Алиса.
Володька выдохнул:
- Я-то как раз не выдумываю. Мне чётко дали понять: то, что в прошлом воплощении было лишь глупым поводом, в этом окажется правдой. Так что… короче говоря, всё кончено между нами, Алиса, раз и навсегда. Вот и весь разговор.
- Это… Не поняла, - тон Алисы сам собой упал, стал густым и холодным. – Это из-за одного дружеского поцелуя?..
Он болезненно скривился:
- Да перестань ты уже, наконец! Хватит меня мучить! Ты свободна. Иди и живи как хочешь и с кем хочешь. Я тебя простить должен, понимаешь, а мне хочется – убить!..
Тут уж выдохнула Алиса:
- Так, а тебе не кажется, что это уж слишком? И падшей женщиной любимую девушку обозвать, и послать её на все четыре стороны только за то, что она нравится кому-то ещё – не слишком ли жирно?..
- Да ты просто ничего не знаешь, - капризно и слегка зло ответил Володька. – Ни обо мне, ни о моей искре. А я теперь знаю всё.
- Ну, поделись секретом, - устало попросила Алиса. – Может, тогда я догадаюсь, за что меня так оскорбляют. Только не забудь: нам ещё вместе воевать.
- Вот именно, - сухо сказал Володька. – И этого я опасаюсь больше всего. Я тебя не оскорбляю, между прочим. Это ты предала любовь, а не я. А главное – чёрт подери, ведь всё это было написано изначально! И я… Я просто жил, ни о чём не подозревая! Алиса! – он внезапно развернулся, схватил её за плечи и закричал:
- Я тебя ненавижу, понимаешь?! Я тебя готов разорвать, задушить, утопить!! Но при этом – я знаю, что ты не виновата! Вообще! Что всё случилось ровно так, как должно было случиться! Ну вот скажи, вот как уместить это в голове?!
- Вовка… - аккуратно произнесла Алиса. – Успокойся… Пожалуйста.
Он отпустил её: таким же резким, рваным движением, как и схватил. Покачал головой, поднёс руку ко лбу; тронул, медленно опустил.
- Знаешь… Меня в том, прежнем воплощении, тоже Вовкой звали. Владимиром, вернее…
По мосту за их спиной прогрохотал трамвай; где-то совсем близко истошно вскрикнула чайка. Алиса не представляла, что теперь говорить, и лишь с испугом смотрела в это, давно уже ставшее родным и привычным, лицо с бесформенной «картошкой» носа, с маленьким ртом и наивной линией бровей.
- Алиса, у меня, наверное, не выдержит сердце, честное слово… Дело в том… Я, собственно, первый день живу на свете. А до этого жил чужую жизнь. Предначертанную, не свою. Понимаешь? Я – литературный герой!..
- Это как? – опешила Алиса.
- А вот так! – Володька снова сорвался в крик. – Мою жизнь придумали от начала до конца, и я её старательно проживал, думая, будто за всё отвечаю сам! А всё уже было написано!
- Подожди… Успокойся… Вовка, ну как же ты можешь быть персонажем, когда ты – это ты? Нет и не может быть никакой предначертанности! Человек всегда сильнее любой судьбы! Ну, то есть – если не только на себя надеется, а хоть изредка рыло от корыта к небу поднимает…
- К какому, на хрен, небу? – завопил Володька. – Того, кто придумал меня, всю мою жизнь от начала до конца, грохнули двести лет назад! Не так далеко отсюда, между прочим…
- На… дуэли? – потрясённо уточнила Алиса.
Володька кивнул и отвернулся.
- Ёлки-палки, - упавшим голосом произнесла Алиса. – Не может быть!..
- А вот может, - понуро сказал Володька и уставился на воду, полную слепящих полумесяцев. – Я – Ленский!
- Володька… Так это же с ума сойти что получается! – некоторое время помолчав, негромко начала Алиса. – Ты же теперь… можешь прожить целую жизнь! Свою жизнь, настоящую! И так прожить, как ты хотел бы, например, чтоб прожил он… Понимаешь? Всё в твоих руках!
Он взглянул на неё – мягко, едва ли не с прежним теплом в светлых, с длинными ресницами, глазах; помолчал и кивнул:
- Я знаю. А ещё я знаю, что ты на самом деле любишь не меня. И что мы должны продолжать сражаться плечом к плечу, знаю тоже. И если я не умру в ближайшие дни от разрыва сердца…
- Не умрёшь, - уверенно перебила Алиса. – Давай оставим внешне, для всех, всё как есть, и продолжим бой.
Володька безучастно глядел на воду.
- Оставим… Господи, Алиса, ну объясни мне, как женщина вообще может влюбиться в такого урода?!
Она отвернулась, чтобы скрыть неуместную глупую улыбку, и проводила взглядом безнадёжно увлекаемую течением пластиковую бутылку далеко внизу, в тёмно-синей реке.
Продолжение следует...