Продолжение романа (а таки шо вы думали?)

[Akselprime]

Главы 1-11: www.proza.ru/avtor/veta_uran
Главы 12, 13: www.diary.ru/~Akselprime/p109688501.htm
Главы 14,15: www.diary.ru/~Akselprime/p109928750.htm


Глава 16
Их восемь


- Да зачем она тебе?.. Вот ещё, только лишний геморрой. Продай! Вот увидишь: сразу станешь спать спокойно. Пользы-то от неё никакой, я тебе говорю.
- Да я, знаешь ли, уже привыкла.
- Да ты просто жадина! Думаешь, кто-то даст за неё больше? – и женщина на диване залилась резким, громким смехом. Он выскакивал из её накрашенного рта кусками, кубиками льда, падал и разбивался на множество острых игл. И та, вторая, напротив, брезгливо поджимала дряблые ноги в замшевых туфлях, чтобы какой-нибудь осколок не поранил дорогих колготок.
Он с удовольствием наблюдал за ними. Две человеческие самки, молодая и старая, в одинаковой мере безобразные, слепленные из одного и того же – мышцы, груди, кости, кишки и какашки в этих кишках. Волосы, уши со вдетыми в них крючками металла и куриные мозги. Как же омерзительны их слова, их мимика, их голые, затянутые в капрон ноги, с которых выдернуты все волосы от пальцев до заднего прохода… Как приятно смотреть на этих самок, осознавая: из их холёных, обласканных массажом и обёртываниями, тел получится славный кусок тухлого мяса, настоящее пиршество для могильных червей! А пока что они болтают, смеются, жрут, срут и двигаются – короче говоря, занимаются тем, что у животных данного вида называется жизнью.
Пусть.
Молодая скрестила длинные ноги, откинулась на спинку дивана, зевнула:
- Чёрт, скучно!..
Нашарила пульт, надавила кнопку пальцем с длинным, загнутым накладным ногтем. На стене вспыхнул плоский экран домашнего кинотеатра, сразу из всех углов понеслась настырная какофония. Возникла картинка: девица в прозрачных туфлях на высоком каблуке садилась на корточки, расставив колени, точно собиралась испражняться. Кадр сменился – и бритый парень стал совать в камеру куски потного тела: лоб, плечо, задницу, кисть руки…
- Здорово танцует. Правда?
Ей никто не ответил. Время тянулось до паскудности медленно, вызывая острую, жгучую ненависть к самому факту своего существования. Разговор не клеился; они сидели и ждали. И вся ирония заключалась в том, что именно всемером – одного.
В зале, как всегда, царил полумрак; сквозь ползучие растения, обвивающие прочные нити на застеклённой лоджии, не пробивался жидкий дневной свет. Два кожаных полукольца диванов стояли по углам, а ближе к западной стене, украшенной огромной копией Врубелевского «Демона», стоял длинный стол – громоздкий, почти чёрный. Семь стульев с высокими спинками вокруг него пустовали, в восьмом, во главе, слегка прикрыв голые, без ресниц, веки, неподвижно сидел Михаил. Левее выгибалась стойка бара – там, поставив ноги на блестящую серебристую подножку, на высоком табурете, ссутулившись, торчал, как на колу, молодой человек в чёрных брюках и белой рубашке, и пил вино, в полутьме казавшееся чёрным. Рубашка, расстёгнутая на две пуговицы, открывала загорелую безволосую грудь; лениво поблёскивал циферблат швейцарских часов и рубиновая слеза, вдавленная в мочку уха. Стриженный «под ноль», но уже чуть обросший, с эспаньолкой – парень этот одним своим видом нагонял чувство необъяснимой, необъятной тоски. Михаил знал, что такая скука нападала на Тимофея всякий раз, когда очередное развлечение было исчерпано, и опять хотелось новых, ещё более острых или приятных ощущений. Откуда бралась эта мучительная, иссушающая тоска, Михаил тоже знал. Но никак не мог объяснить Тимофею, что её не станет, как только совершишь Сделку. А Тимофей всё медлил: должно быть, полагал, что перепробовал ещё не всё.
В противоположном конце зала на роскошном кожаном диване полулежала молодая блондинка в узкой юбке, в туфлях на шпильке. Стильная блузка подчёркивала грудь, словно невзначай обнажала ключицы и запястья. Черты её ухоженного лица были достаточно правильны, но даже умелый профессиональный макияж не мог закрасить глиняную маску презрения, прижжённую к упругой коже.
Рядом с ней на диване расположилась Агафья – уродливая дама средних лет, кое-как вылепленная стараниями врачей, косметологов, парикмахеров и портных из бесформенного куска жира. Широкие ноздри, издали напоминающие гигантские виноградные косточки, впихнутые в маслянистое тесто, раздувались до изюмин, когда она делала вдох; узкий длинный рот походил на подкову. Славная женщина, благодаря её стараниям этот мир навсегда покинуло сотни две мерзких двуногих существ из тех, что коптят небо и мешают жить полноценным членам общества.
У стеклянной двери, ведущей в лоджию, сложив руки за спиной, прохаживался мужчина лет тридцати пяти - сорока. Лица его Михаил не видел, но даже по чуть склоненной голове, по крепкому затылку понимал, что Геннадий в данную минуту чувствует испепеляющую ненависть к тому, из-за кого приходится задерживать собрание.
На диване справа от Михаила тоже сидели двое: пожилая костлявая женщина в тёмном и крупный лысый мужчина с большим брюхом, почти отрывающим пуговицы с рубашки. Костлявая в замшевых туфлях сжимала пожухший ротик, нервно обмахивалась журналом: ей всегда было душно, где бы они ни собирались. Мужик расползся забытым на столе студнем, вывернув жирные ноги, выставив на всеобщее обозрение волосатые лодыжки в чёрных носках и ступни в начищенных туфлях. Эти – Всеволод и Анна – заметно злились; долгое ожидание изводило их.
- Гена, приоткрой дверь на лоджию, здесь нечем дышать.
Геннадий повернулся: белок его глаза скользко блеснул, на светлом фоне окна стал чётко виден классический профиль с прямым носом и твёрдыми губами.
- Жаба твоя тебя душит, Анна Сергеевна.
Катя снова заржала ледяными кубиками, плюнула:
- Продай!
- Как будто я одна осталась, - негромко, с презрением ответила Анна. – Мне кажется, у Агафьи с Тимофеем ничуть не хуже.
- Дуры бабы, - желчно протянул Геннадий, отворачиваясь к зелёным зарослям на лоджии. – Трусихи. Пойми: ты перестанешь болеть. Прекратишь истерить по пустякам. Твоя сила увеличится вдвое! Ну и, наконец – тебе даровано будет бессмертие и вечная, пойми, вечная власть!
- А не слишком ли много рекламы? – визгливо спросила толстуха Агафья.
- Я знаю, тебе мало того могущества, которое есть, - мягко вступил Михаил. – И ты хочешь больше. Потому что достойна. Правда ведь? Так почему вы стесняетесь забрать то, что ваше по праву? Ты, Анна, Тимофей…
- Оставь меня в покое! – огрызнулся молодой человек с бородкой. – Ещё не время!
- Да уж, не время! – громко возразил Михаил и, поднявшись со своего места, провёл ладонью над чёрной столешницей. – Смотри!
Из глубины дерева выступил круг, разбитый на восемь секторов, и спустя минуту в широкой их части загорелось по знаку, напоминающему изображение ферзя в шахматных этюдах: корона с пятью острыми зубцами. Все восемь корон светились разными оттенками красного: от розового у Кати, через кирпично-красный, пюсовый, малиновый, алый и кровавый до бордового и почти чёрного – в линиях короны Михаила. Пять знаков светились ярко, три других – приглушённым, завистливым светом.
- Смотри! – повторил Михаил. – Ты думаешь, нам будет легко? Да? Легко?
- А ты вообще молчи, понял? Или не из-за твоих клонов у них перевоплотилась эта тощая сучка?
- Тимофей, моей ошибки в этом не было. Я не представляю, почему она смогла! Эта слабачка по всем законам должна была сдохнуть ещё здесь, когда сунулась!
- Но тогда за неё вступился негодяй Раптор, - глухо проронил Геннадий. – Подонок…
- Да какая разница, - вяло отмахнулся пухлой рукой Всеволод. – Они вчетвером еле сладили с Лариком! Сколько бы ни пыжились, мы сильнее.
- Ты забываешь о времени. Чем больше мы его теряем, тем больше растёт их сила. Сила каждого! А наши силы раскрыты полностью. Правда, не у всех, - и Михаил просверлил взглядом жирную тушу Агафьи, а затем перевёл его и разрезал пополам Анну.
- Миша, тогда какого чёрта мы тянем это самое время? – спросила Катя, и лицо её стало кривым, капризным, как отражение в пузатом чайнике.
- Я и собрал вас сегодня, чтобы это пояснить, - сухо заметил Михаил. – Но…
За дверью послышались торопливые шаги – и в зал, ни на кого не глядя, вошёл высохший, ссутуленный человек во всём чёрном, с патлами сальных волос, со щетиной на выпирающем подбородке. Глаза его, маленькие, глубоко посаженные, светились злобой.
- Филарет, - угрожающе произнёс Михаил, - Ты опять заставил нас ждать!
Тот не ответил – лишь послал в его сторону короткий, наполненный ненавистью, взгляд.
- Бесполезно… - опустив голые веки, Михаил презрительно качнул головой. – Садитесь к столу! Всё не так уж легко, как вам кажется.
В спёртом воздухе зала зашуршало, заскрипело, копытцами застучали каблуки, застонали шашки паркета под ножками отодвигаемых стульев. Кто-то нажал кнопку на пульте, экран телевизора погрузился в немую черноту, и наступила нервная, тревожная тишина. Михаил приоткрыл глаза, стал негромко говорить, на лету обрубая фразы, заставляя их падать и корчиться на столе.
- Значит, так. Мы должны действовать – но не можем. Нас восемь, но их восемь тоже. Помимо тех, кого мы знаем, есть ещё Бриллиантовая искра. О её существовании знаем только мы, а Светлые не догадываются. Когда их отправляли сюда, на Землю, нашему Благодетелю удалось вмешаться, и Бриллиантовая искра отклонилась от курса. Где она, никому не известно. Но я кое-что знаю. Я знаю самое главное: она нестабильна, и вот-вот должна погаснуть.
- Откуда тебе это известно? – скрестив руки на груди, резко спросил Геннадий.
Михаил прищурился, вытянул шею – точно ловил тонкий запах.
- Я чувствую, что свет её меркнет. Она даже не открылась, не то что – вступила в бой… Отклонившись от курса, попала в другую эпоху. Но Бриллиантовая – самая опасная искра из всех. Опаснее Красной, опаснее даже Золотой! Один её удар равен сложенным атакам семи остальных. И если битва начнётся сейчас, Бриллиантовая может почувствовать её и совершить телепортацию. Найти и уничтожить её мы не можем. Мы вынуждены ждать, пока она потухнет.
- Но ведь за это время так называемые Светлые успеют вырастить свою силу, - выцедила из сморщенного ротика Анна.
- А вы на что? – сердито распахнул белые глаза Михаил. – Довольно перекладывать всю работу на Серых! Беритесь сами! Да, они сильны, но вы сильнее!
- А если они уничтожат кого-то из нас? – зло спросила Агафья. – Больно умный ты командовать!
- Если заключишь Сделку, то перестанешь бояться их жалких потуг, - усмехнулся Михаил.
- А я, может, не желаю лишиться глаз! – скривилась Агафья.
- Дура, – засмеялся Всеволод. - Люди этого не разглядят!
И у него, и у Михаила, и у высокого, с застывшим лицом, Геннадия, и у накрашенной Кати, и у грязного Филарета не было зрачков: когда они раскрывали веки, оттуда пялились лишь выпуклые яблоки – влажные, подвижные и абсолютно белые.
- А Светлые точно не догадываются о Бриллиантовой искре? – пощипав бородку, спросил Тимофей. – Слабо что-то верится.
- Информация о ней затёрта из их памяти, - с удовольствием сообщил Михаил.
- А вот и нет, - вдруг резко бросил Геннадий, и присутствующих вмиг обдало ледяным, колким ветром.
- Что значит «нет»?.. – угрожающе спросил Михаил. Подержал на весу паузу – и заорал:
- Что значит «нет»?!?
- То и значит, - раздув ноздри, отчеканил Геннадий. – Подозреваю, им уже всё известно.
- Откуда?! – прошипел Михаил, и на его розовой щеке непроизвольно задёргалась крошечная мышца.
- Я расскажу, если вам интересно, - Геннадий усмехнулся и опустил веки; на бледную кожу легла тень от ресниц.
Висела тишина. Он улыбнулся углом жёстких губ и начал негромко говорить.
- Вы все, должно быть, прекрасно помните тот день, когда просили Благодетеля раскрыть силу Чёрной искры. Помните, как долго шли к этому дню. Помните, как медленно растили в себе понимание – весь этот копошащийся мир на самом деле МОЙ, я должен заполучить его, я должен взять от него всё, что можно, и даже больше. Он и создан-то для того, чтобы пасть к нашим ногам, мы – господа его, настоящие его хозяева! Это не мы должны, унижаясь, ползать в пыли, терпеть, страдать, сносить плевки и тычки какой-то там сраной силы, назвавшейся Высшей – это она должна пресмыкаться перед нами! Да! Только у всех вас сила Чёрной искры была открыта в тот же день, в тот же час, как вы попросили, и... – он запнулся, понизил голос, - как же я завидовал вам! Как я вас всех ненавидел! Вы ещё не знали меня, вы ещё не знали силы своих искр, а я уже ненавидел вас за то, что у каждого из вас есть Чёрная искра, а я, я, который не меньше вашего достоин носить её в себе – отчего-то не могу её получить!
Он шумно выдохнул, глотнул и продолжил с яростью:
- Человеческой душе под силу взять верх даже над искрой, которую в неё всадили… А рядом со мною оказался идиот, который добровольно решился убить в себе Чёрную искру. Глупец! Добровольно отказаться от царского трона ради того, чтобы всю жизнь страдать, жрать землю, поклоняться этому глумливому трёхликому лицемеру, дрожать перед ним, ползать, ссать кровью, когда он стегнёт хлыстом! – его голос сорвался на визг, он закашлялся и продолжил зловеще, почти шёпотом:
- Он сам выбрал такую жизнь, итогом которой, как у всех этих тварей, станет смерть. Он захотел убить в себе Чёрную искру – да, да, ту, что дарит бессмертие! Ту, о которой мечтал я, ту, которой я бредил! Я видел, как она слабеет, и понимал: ещё чуть-чуть, и она потухнет навсегда! А с нею умрёт и мой последний шанс…
Он замолчал на мгновение, провёл рукой по волосам: пальцы дрожали.
- И тогда я подумал: он всё равно выбрал смерть. Он сдохнет – так какая разница, когда? Я решил убить его. Убить и вынуть из его проклятой душонки причитающийся мне трофей. Это было легко сделать. Он доверял мне – в той, ублюдочной, земной жизни, мы были друзьями. Я легко вытащил его туда, где никто не смог бы помешать. И там… – он сжал кулак, улыбнулся, взмахнул рукой и зажмурился от удовольствия, - я всадил нож ему в спину. Раз!.. Я видел Чёрную искру, она выходила, она шла ко мне, она уже была почти моею… Но тут через мою руку, через нож внезапно прошёл шар света – как молния… Он шипел и трещал, а потом подскочил – и бах! – взорвался в воздухе… Толкнул меня в грудь, в лицо… Я рухнул навзничь, а он… Тот, кого я только что убил – я клянусь, да, я убил его! – поднялся во весь рост и пошёл на меня!.. Чёрная искра летела вверх, туда, в кроны деревьев… Это было в лесу, я позвал его за грибами… Искра улетала, и я закричал Благодетелю: ну, может, хотя бы сейчас Ты услышишь меня?! Эта искра – моя! Я – один из властителей мира! Твоего мира… И тогда искра рухнула с высоты, и вошла в меня, и подняла с земли… Я впервые превратился в волка и убежал от этого вонючего куска мяса, уверенный, что не увижу его больше. Что он ранен смертельно и издохнет в лесу. Я… - он облизнул губы, - ошибся. Я не знал, что Благодетель не мог даровать мне силу оттого, что моя душа уже вмещала в себя другую сущность… - губы его задрожали от ненависти, - Тёмно-Синюю искру! И когда я ударил того ублюдка, я её потерял. Потерял глупо: я передал эту сущность в его тело и в его душу. Потому-то он и остался жив, потому-то теперь встал на нашем пути, потому-то никто из нас не может выследить, где он находится! Негодяй Раптор раскрыл силу Тёмно-Синей искры и встал на сторону наших врагов. Но на это мне плевать, мы всё равно убьём его рано или поздно… Плохо то, что душа сохраняет информацию, взятую от первоначальной искры. И подонок Раптор знает о той, Бриллиантовой. Он не может о ней не помнить. Если бы я только мог предположить, что во мне упрятана чуждая мне искра, я бы уничтожил её, разорвал, погубил! Но я не знал…
Он замолчал, тяжело дыша; остальные смотрели на него с отвращением и злобой.
- Дерьмо!.. И ведь… ведь раздавить мог, как комара, если б только знал! – оскалившись, мотнула головой Катя. – Чёрт! Чёрт!.. Вот же непруха!..
Михаил поднял лысые розовые веки:
- Да, это серьёзная неприятность… Настоятельно рекомендую исправить ситуацию. Изменить её в нашу пользу. С тебя, Катюша, пожалуй, и начнём. Ты свою симпатичную душу доверила Благодетелю, так что не испугаешься этих слабаков.
Катерина поправила длинные обесцвеченные волосы, встала из-за стола, выпятив грудь:
- Ну что ж, попробую!
Михаил молча опустился на место. Ну что ж, пусть попробует. Это прекрасно, что все они наивные, жадные дети. Он не намерен делить мир с кем бы то ни было. Они помогут его завоевать. Но править в нём эти смешные червячки не будут.
Князь в этом мире может быть только один.
Михаил улыбнулся и ободряюще кивнул Екатерине.


Глава 17
Таран




Она снова всхлипнула и вытерла со щеки медленно ползущую слезу:
- Понимаете, я очень его люблю… И мы дружили, гуляли, и ему со мной нравилось… А теперь… Она такая наглая, напористая, и по-моему, развратная женщина… И он в неё влюбился… Что же это получается? Что же, в современном мире невозможно выстроить отношения без блуда?.. Отец Анатолий, ну, не верю я в это! Так не может быть…
Они сидели вдвоём на широкой скамье у стены. Из высокого окна лился рассеянный свет, растворялся, не долетая до высоких сводов. Храм был пуст; и гулко отдавались эхом редкие шаги. К подсвечнику, стоявшему подле скамьи, бормоча молитву, приблизилась бабка с любопытным носиком. Загасила несколько огарков, со стуком кинула их в жестянку около вазы со свежими тюльпанами, приложилась к краешку тёмной иконы и прошуршала прочь. Отец Анатолий – сгорбленный, седой, в чёрном облачении, расшитом серебристыми нитями – вздохнул:
- Мы часто требуем, чтобы Бог послушал нас, мудрых, и сделал всё так, как мы хотим. А если этого не происходит, мы ужасно обижаемся. Разве нет?
Она улыбнулась сквозь слёзы:
- Да.
- Вот ты говоришь: как же так, неужели нельзя обойтись без блуда? А зачем тебе такой мужчина, который отпустит твою руку и побежит за первой юбкой?..
Она низко опустила лицо:
- Теперь ведь они все такие…
- Да только вот счастливых среди них, всех таких, я почему-то не встречал. Ты вот что, Ольга… Первое дело – прекрати унывать и печалиться. Это совсем никуда не годится. Потом: когда любят по-настоящему, желают добра и счастья человеку. И совсем не обязательно, что это счастье будет таким, каким видишь его ты. Откуда знаешь, развратная это женщина или нет? Это вообще не наше дело – судить других. Может быть, она спасёт тебя от несчастливого брака.
- Ой, нет… Лучше него для меня… ну просто никого и никогда не будет… Останусь теперь старой девой… - и она вновь стёрла покатившиеся слёзы, шмыгнула носом.
- Молись. За себя молись и за него. Но главное – молись за неё. Чтобы вразумил её Господь, что выбрала она чужую судьбу, чужого человека взяла. Чтобы Господь открыл ей это. Молись, чтобы она свою судьбу отыскала. Понимаешь? Придётся сделать над собой усилие. Придётся, Ольга, потрудиться.
- Но ведь… Она же неверующая…
- Будешь молиться – и то, что твоё, никуда от тебя не денется. А если он к тебе не вернётся, значит, такова воля Божья. Значит, это не твой муж. Не то, что Господь тебе уготовал. Думаешь, всё должно быть просто, само собой получаться? Без труда, без страданий, без молитвы? Чтоб раз – и у каждого есть то, о чём он грезит? Так люди вовсе Бога забудут. Если из десяти прокаженных лишь один вернулся Христа поблагодарить… Увы, приходится Господу нам напоминать, что без Него мы и шагу ступить не в состоянии, чтоб носа не разбить об искушение. Не унывай, Ольга, и не отчаивайся ни в коем случае. То, что ты счастье через грех не ищешь – очень хорошо, и не может быть так, чтобы не было тебе за это награды. Верь, молись, держись! И я за тебя помолюсь.
- Да… Да… Спаси вас Господи, отец Анатолий…
Он накрыл её горячую ладошку своей, сухой и лёгкой, пожал и поднялся со скамьи. Благословил девушку, усталыми мелкими шагами пересёк храм и вошёл в алтарь. Ольга осталась сидеть у окна: свет огибал её голову, затянутую тёмным однотонным платком, и терялся, прячась в чёрных ворсинках мехового воротника. Задумчиво прикоснувшись к толстой светло-русой косе, перехваченной белой резинкой, Ольга медленным, неуверенным жестом перекинула её на спину и тяжело вздохнула. Вероятно, отец Анатолий прав – но смириться, принять это пока что кажется совершенно невозможным. Вера верой, но жизнь здесь, внутри церкви, течёт совсем по другим законам. Эта и та, что осталась за холодными толстыми стенами собора – две совершенно разные жизни… И не вернётся любимый человек к большим наивным глазам старой девы из срамных объятий умелой блудницы. Она готова была открыть ему всю душу – а ему, видать, надо было, чтоб раздвинула ноги. Ну, нет!
Куда там, станет Господь творить чудеса ради какой-то там рабы Ольги… Не заслужила… Да и какие уж тут чудеса… Найти себе верного, доброго, любящего, да ещё и обойтись без греха – ой! Хоть и говорят, что у Господа возможно всё – это невозможно точно.
Ладно, придётся смириться. Пусть хотя бы он будет счастлив… Даже если и с той, другой…
Ольга не удержалась, и по щекам одна за другой вновь побежали слёзы. Как тяжело!.. Как несправедливо!.. Он самый лучший человек на земле, и уж конечно развратница это понимает! И не упустит такой шанс…
А она бы, может, и ждала: женится, заведёт детей, а там поймёт, что жизнь невыносима… и, может быть, разведётся… Но не разведётся! Уж это ясно… А она бы, может, и ждала… Да только не девочка давно: стукнуло двадцать шесть… Всё уже. Старая дева. Скоро ещё разжиреет, а тогда уж и вовсе никто не взглянет – красотой-то Бог не наградил…
Ольга горестно вздохнула и поднялась со скамьи. Приложилась к празднику и вышла из церкви; солнечный свет мгновенно обнял её, мягко коснулся влажных щёк. В город пришла весна: голые деревья радостно размахивали ветвями в вышине, делились друг с другом зимними снами; подтаивали коричневые сугробы, чертя мокрые зебры по пыльным тротуарам. Сквозь шум машин прорывалось чириканье воробьёв и синиц, и, как птицы по ветвям, расселись по скамейкам в парке старушки и молодые женщины с колясками. А по влажной кромке газона, рядом с тающими крупинками наста, уже бродил независимый и серьёзный грач.
И, хотя день был будний, по улицам – кто за руки, кто в обнимку, кто просто рядышком – ходили пары, и один вид их заставлял Ольгу грустно улыбаться куда-то в синее небо, надрезанное далёкой кирпичной трубой. Они вдвоём. Они счастливы. А ты…
Навстречу шагали двое: высокий, ладный парень с типично русским лицом, широко посаженными синими глазами, решительным подбородком – и тощая, низенькая девушка в запачканных джинсах, мешковатой куртке, с неаккуратно забранными волосами. Судя по чертам лица, узбечка или татарка… Ну вот, пожалуйста: даже такая замухрыжка…
Они поравнялись, и Ольга уловила обрывок фразы, сказанной ею:
- Это нужно прежде всего тебе.
Парень возразил, но что именно, Ольга уже не разобрала: ветер скомкал слова, сложил их и пустил бумажным корабликом по шумному ручью улицы.
Сколько бы она ни дулась, отец Анатолий прав: надо молиться. И о себе, и о нём, и о той женщине… «Твоё от тебя никуда не денется…»
Она отчего-то обернулась. Парень с девушкой уходили прямо на солнечный диск, и девушка, жестикулируя, продолжала увлечённо говорить о чём-то, должно быть, очень значимом для неё…
…Дима пожал плечами, искоса бросил на Ленку быстрый взгляд:
- Зачем, если я всё равно не верю в Бога?
- Ну и что. Я вот тоже почти не верю, - парировала Лена. – В том смысле, который в это вкладывает Вольга… Но он мне в своё время очень здорово всё объяснил… Объяснил, почему мы должны относиться к себе так строго и постоянно стремиться к совершенству.
- И почему? – в голосе Димы вновь скользнула тонкая ящерка иронии.
Ленка сунула руки в карманы, ссутулилась:
- Нет, ну, слушай, если… Ну, диалога, видимо, не получится…
- Да нет, Лен, я слушаю, честно!
Теперь уже она взглянула на него – поспешно, недоверчиво:
- Да? Ну, ладно…
Он находил Ленку едва ли не самой любопытной из всей команды. В её манере общаться была очаровательная изюминка – вернее, скромно сжавшаяся зелёная виноградинка. Ленка могла вдруг заговорить громко, образно, увлечённо, помогая себе руками – и вдруг, в одночасье, стушеваться и смолкнуть. И, съёжившись, задумчиво взглянуть из-под коротких ресниц в далёкое весеннее небо. Словно две силы боролись в ней: раскованная, смелая, яркая – и бледная, как плывущая по асфальту тень от прозрачного воздушного шарика. Впрочем, сейчас в нём самом схожим образом боролись две силы, два желания. С одной стороны, он совсем не жаждал новой битвы, а с другой – ему ужасно, по-детски, хотелось увидеть собственными глазами, как это вдруг тоненькая зажатая девчонка превратится в огнедышащего дракона.
Но пока они просто шагали вместе с практического занятия «Оказание первой медицинской помощи». Через всю Петроградку, по Большому, прямо к Спортивной; и Ленка, то стесняясь, то фонтанируя, говорила о Боге и бессмертной душе. Хотя и знала, что Дима ни капли не верил ни в первое, ни во второе – и не собирался.
- Понимаешь, Дим… Когда ты приходишь в храм и начинаешь бить поклоны перед иконой, ни фига не веря в то, что на ней Бог изображён – вот по твоей логике и получается, что ты кланяешься доске. Извне Бога искать бессмысленно. Его следует найти сначала в себе.
- Ну, то есть, поверить? – спросил Дима. - Понять, грубо говоря, что попы не врут и Бог вроде бы действительно есть?
Ленка занервничала, выдохнула и взялась на ходу за подбородок – почти тем же самым жестом, что и Вольга:
- И да, и нет. Не совсем. Не то что ты должен поверить, что вот где-то там – она ткнула вверх пальцем с коротко остриженным ногтем – на облачке сидит дедушка с длинной бородой и наблюдает, хорошо ли ты себя ведёшь. Ты должен в себе открыть… Ну, как бы, такого себя, который… идеален. Со всех возможных сторон. И лично для тебя. Вот… И стремиться улучшиться до такого уровня.
- То есть – не ради абстрактной религии, а как бы сам для себя? Как… спорт, или хобби?
- Что-то вроде.
Дима хмыкнул. Говорить Ленке, что он постоянно следит за тем, чтобы соответствовать своему внутреннему идеалу, явно не стоило. Модель идеального «я» успешно существовала в голове сама по себе, без всяких мракобесий – и Дима мог поручиться за то, что успешно соответствует этой модели уже очень много лет.
- Знаешь, меня всё-таки коробит, что Вольга так религиозен. Мы живём в двадцать первом веке, в конце-то концов…
- Так это в принципе с конфессией не связано! – азартно воскликнула Ленка. – Спасти себя, мир и победить Чёрных не конфессия же как таковая должна, а наши личные усилия, каждого из нас, личная наша строгость к себе и - чистота…
- Хм… А хрен его знает… Лен, если так, то, наверное, рациональное зерно в этом есть…
Ленка хотела что-то ответить – но вдруг резко остановилась и обеими руками вцепилась Диме в руку чуть выше локтя. Он галантно поддержал её:
- Оступилась?
- Нет…
Голос её чуть заметно дрогнул. Торопливо втолкнув в себя глоток воздуха, она зашептала:
- Дима, рядом Чёрная искра… Она нас ищет… Точнее, уже нашла… Она нас видит… Бежим!
- Чего?! – гневным шёпотом переспросил Дима. – Никогда! Что мы, вдвоём с ней не сладим? Да нас засмеют, что мы струсили!
Ленка сжала губы. Мгновение размышляла, потом отпустила Димину руку и негромко произнесла:
- Ладно… Хорошо… Только обещай, что не бросишь меня.
Из бежевого «Лексуса», припаркованного напротив витрины ювелирного магазина, вышла холёная блондинка с изящной сумочкой в руках. Повернулась и взглянула на противоположный тротуар – словно искала кого-то среди прохожих. Розовые губы, мокрые, пухлые, притягивали взгляд, манила загорелая матовая кожа, подрагивали густые, загнутые ресницы… Но всё это вместе – с розовыми когтями, в которых она сжимала сумочку, с крупным твёрдым браслетом на запястье, с прядями неестественно белых волос – почему-то вызывало не восхищение, а оторопь, ужас и отторжение. Ленка могла бы и вовсе не шептать так отчаянно: «Она!..» - это и без того было предельно ясно. А в следующий миг – уже не нужно.
Нашарив их глазами, блондинка раскрыла накрашенный рот и издала громкий, режущий уши крик. От этого крика зашатались дома, поплыли в воздухе люди, деревья, автомобили; повалил удушливый жёлтый дым – и женщина, окутанная им, стала раздуваться, расти, извиваясь и не переставая надсадно кричать…
Лена с Димой переглянулись – и одновременно отскочили друг от друга.
- От винта!
«Чух!» - откашлялся и взревел мотор; зелёный, в пятнах защитной краски истребитель взмыл в покорёженное колдовством небо.
- Эген-дэ! – и над клубами жёлтого дыма взметнулась отливающая медью драконья голова на мощной гибкой шее.
Ждать, пока дым рассеется, Хегэт не стала: мотнув головой, дохнула огнём туда, где росло и пухло, копошась в жёлтых клубах, что-то неведомое, сильное и злое. Языки пламени разогнали завесу, на миг охватили то, что скрывалось за нею, и растаяли. Иеракс, заложив вираж, увидел, как прямо напротив крылатой, с гребнем на спине, Хегэт, поднимает огромную голову серая, будто слепленная из глины, женщина с длинными уродливыми руками. И вместо волос, извиваясь и шипя, толкутся у неё на голове чёрные блестящие змеи.
Иеракс нажал гашетку – из-под крыльев послушно рванулись потоки пуль. Несколько змей, перебитых выстрелом, упали на асфальт и стали корчиться, взбивая пыльный песок и остатки зимней соли. Но на их месте тут же выросли другие, злее и толще – и зашипели, сверкая ядовитыми иглами зубов.
Хегэт сделала шаг назад – и вновь плюнула огнём, сильнее и резче. С головы чудовища осыпался чёрный пепел – и прямо из обожжённой бугристой глины полезли новые змеи: ещё длиннее, ещё страшнее, ещё подвижнее.
Монстр растопырил руки, высоко, резко закричал и пошёл на Хегэт. Серое лицо растянулось, и из него, как из куска пластилина, вдруг вылепилась уродливая маска смерти с пустыми глазницами и оскаленным, плюющим пеной ртом. Иеракс, ужаснувшись, выпустил трассу пуль прямо в эту рожу – но они вошли в серое месиво, оставив лишь незаметные углубления, только и всего.
Хегэт подняла короткие лапы в беспомощном жесте: как будто хотела по привычке спрятать лицо в ладонях, и вдруг – не сумела…
- Хегэт, вместе! Давай! – крикнул Иеракс, проносясь над её головой.
Дракон изогнул шею – но в тот же миг прямо по медной броне скрипнули зубы одной из чёрных змей, ткнулась мерзкая холодная голова. И уже не Хегэт, а Ленка взвизгнула от страха – и огненный фонтан, вылетев, как из пушки, туго ударил в крыло истребителя, растёкся по нему, лизнул фонарь кабины и фюзеляж.
Иеракс вскрикнул и резко вошёл в вираж, чтобы сбить пламя. Но оно цепко держалось за крыло своей жёлтой лапой: лезло, скребло, ело, причиняя боль; чернющий дым, срываясь с плоскостей, повисал в воздухе бесконечным вонючим хвостом.
Выправившись – синее сверху, серое внизу – он лихорадочно искал взглядом Хегэт… и не находил. Наконец заметил у самой земли: спичечка-фигурка, закрывающая ручками склонённую чёрную голову, и нависшая над ней змееволосая уродина.
Решение созрело почти мгновенно. Кувырнувшись в воздухе через крыло и окончательно осознав, что пламя не сбить, Иеракс нацелил цилиндр винта в серую щёку монстра – и со всей скорости пошёл на таран.
Удар пришёлся прямо в верхнюю челюсть. Чудище не удержалось на ногах и, схватив длинными руками врезавшийся в него самолёт, рухнуло на асфальт. Зубы вонзились в погнутую лопасть винта, пустые глазницы, казалось, расширились от бешенства. Иеракс, крича, давил и давил гашетку, но даже не мог определить, попадает ли он в это вздыбленное, извивающееся месиво.
Что ещё можно сделать?
Ничего. Это тупик, это последние минуты, это… Неужели – конец?..
- Прекрати стрелять, ты в меня попадёшь!
Откуда-то знаком этот высокий мальчишеский голос, и с ним связаны – смех, радость, вера… Свой!
Огромные мохнатые лапы махнули справа и слева, намертво вогнали когти в серую маску смерти, стали драть её на куски. Чёрные змеи остервенело атаковали эти лапы – но отлетали, как ужаленные током, едва прикасались к густому бурому меху. Над их мечущимся клубком выросла медвежья морда с окровавленными клыками; маленькие глазки смотрели с такой ненавистью, что у Иеракса дрогнули стрелки приборов. Медведь кивнул – вернее, так показалось Иераксу – и стал сдирать с серого черепа извивающихся змей, точно скальп, орудуя мощными челюстями. Монстр забился, разжал руки; лопасть винта, не выдержав, хрустнула – и покалеченный истребитель упал в двух шагах от чудища, придавленного медвежьей тушей. На фонарь кабины шмякнулись две издыхающие змеи, запачкали стекло бурой кровью, выдавленными внутренностями. Еле видная через эту тошнотворную муть, наклонилась полосатая морда, похожая на морду динозавра, и грозно зарычала, разинув зубастую пасть. Это было последним, что запомнилось чётко. В следующий миг боль прострелила приборную доску, кабину, второе крыло – и затем Иеракс ощутил, как медленно кренится и падает, падает, беззвучно и бесконечно, в чёрную пропасть без дна.
...Сквозь клубы жёлтого тумана медленно проступила внизу мирная, солнечная картинка. Он видел улицу, залитую светом, едущие по ней машины, неторопливо идущих пешеходов. Видел, как – совсем маленькая с высоты – холёная блондинка, поискав кого-то глазами, повернулась и вошла в магазин. Блеснуло стекло двери, кинув прямоугольный блик на обшарпанную стену дома напротив, звякнул колокольчик. Парень в серых брюках и чёрной куртке шагал рядом с низенькой худой девушкой, и та что-то увлечённо говорила, жестикулируя. Они дошли, лавируя между прохожими, до самого конца Большого проспекта, и повернули наискосок, через сквер, к высокому собору. Сели на лавочку, подстелив полиэтиленовый пакет, и всё продолжали обсуждать что-то… Потом к скамье подошли ещё двое: курносый паренёк в щегольском пальто и хмурый верзила в коричневой кожаной куртке. Девушка обрадовалась им, вскочила со скамьи – а парень так и остался сидеть.
Туман редел; он спускался всё ниже, целясь словно бы в затылок сидящего парня – и только, напоследок оглянувшись, заметил, как сорвался на зелёный сигнал светофора и бесшумно взлетел на Тучков мост бежевый «Лексус» с тонированными стёклами. А после всё заволокла чёрная, густая мгла.
Дима дёрнулся, открыл глаза. Он сидел на скамейке, и Ленка, стоя рядом, держала его за руку, сжимала ладонь:
- Димка! Димка, ты как?..
Он сощурился от яркого света, потряс головой:
- Да жив вроде…
- Ну, блин, ребята, вы даёте, - с оттенком возмущения сказал Сашка и пригладил рукой короткие светлые волосы.
- А я ему сразу предложила убежать… - робко заметила Лена. – Но потом мы решили, что всё-таки крутые и ща всех порвём…
- Угу, - хмыкнул верзила, выставив вперёд нижнюю челюсть. – И где был ваш хвалёный дракон?
Лена мигом сникла – и только послала жалобный взгляд куда-то в застёгнутый нагрудный карман кожаной коричневой куртки.
- Дракон был, - Дима поёрзал на скамейке, ещё не решаясь встать, и вдруг, сообразив, ухватился за левый рукав. От этого прикосновения тёмная ткань куртки бесшумно распалась на клинья от локтя до запястья; осыпалась мелкая труха, напоминающая пепел, и рукав повис лохмотьями.
- Ой… - поразился Дима. И тут же нервно расхохотался:
- Ну вот же, был дракон!
Роман сложил руки за спиной и смерил Ленку презрительным взглядом.
- Лен, - тихо позвал Саша, - Лен, а что произошло? Почему ты раньше времени перевоплотилась обратно?
Она повернулась – так, чтобы стоять к Сашке лицом и не видеть саркастической усмешки, застывшей на губах Романа:
- Да я… Когда она на меня пошла, и ещё змея эта мне по шее стукнула, я… я так испугалась почему-то!.. Даже не знаю…
- Ты заплакала, - скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс Дима.
Ленка опустила руки вдоль тела, созналась:
- Кажется, да…
- Всё ясно, - сказал Сашка и взъерошил волосы на затылке.
- Этого следовало ожидать, - заметил Роман. – Нужно учиться управлять своими эмоциями, а не становиться их рабом.
- Тебе легко говорить, ты вон какой жлоб! – с отчаянием возразила Ленка. – Ты б её голыми руками задушил…
- Не преувеличивай. И не жалуйся! А лучше учись. Меня все эти сопли не трогают абсолютно.
Ленка молчала, и ноздри её расширялись на вдохе: было видно, что ещё чуть-чуть, и девчонка разрыдается. Сашка положил ладонь на её плечо, приобнял:
- Ром, да она научится. Зато Иеракс классный таран показал! Если б он эту тёлку не завалил, нам бы ого как херовенько пришлось!
Дима смущённо улыбнулся и молча поднялся со скамейки. Ему совсем не хотелось портить общее настроение, но в голове понемногу крепла совсем неутешительная мысль. Теперь, после сражения со змееголовой женщиной, он не был уверен в том, что Чёрные продолжат нападать поодиночке. Дважды Светлые отбились – вероятнее всего, противники сделают выводы, и в следующий раз, скооперировавшись, нанесут удар сообща.
На безмятежное мартовское солнце наползла рваная тень маленького заблудившегося облачка, и чёрный грач, бродивший по кромке газона, встревожено поднял гладкую носатую голову.


Продолжение следует...